Вдруг факел в нише, мимо которой она проходила, зашипел, плюнул напоследок смолой и погас. Регина вскрикнула от неожиданности и в тот же миг сердце её захлестнуло волной незнакомого, первобытного ужаса. Она остановилась как вкопанная посреди тёмной и холодной галереи.
— Мишель! — севшим от волнения голосом позвала она мальчика.
Он оглянулся и тут же в свете его факела Регина увидела чьи-то тени, выскользнувшие из-за колонн, и блеснувшее в неверном свете лезвие кинжала.
— Сзади! — крикнула она, но было уже поздно.
Мишель упал ничком, без единого вскрика, и рукоять стилета покачивалась между его лопаток. Забыв разом обо всех своих страхах, графиня метнулась к убитому мальчику, упала перед ним на колени, перевернула на бок, отказываясь верить в то страшное, что произошло сейчас на её глазах. Тщетно. Из угла нежного, почти девичьего рта сбегала струйка крови. Широко распахнутыми детскими глазами мальчик смотрел на графиню и, казалось, спрашивал её: "Как это могло случиться со мной?".
— Какая трогательная сцена! — чей-то до омерзения знакомый голос хмыкнул прямо над её головой.
Девушка в ужасе подняла глаза: окружая её с трёх сторон, стояли миньоны короля. Д'Эпернон, покачиваясь от вина, держал снятый со стены факел. Любимчик короля Анн де Жуайез пьяными до изумления глазами смотрел на распростёртое тело пажа и явно не понимал смысла происходящего. Барон Шеманталь, которого из всей этой компании графиня недолюбливала более всего, невозмутимо наклонился и выдернул из спины пажа свой стилет. Кровь тонким фонтаном вырвалась из раны и выплеснулась на платье девушки. Регину замутило, но, понимая, что сейчас от её выдержки напрямую зависит её жизнь, справилась с начинающейся паникой. Медленно опустила тело Мишеля на пол, выпрямилась и, невозмутимо повернувшись к миньонам, обратилась к барону Шеманталю:
— Что здесь происходит, сударь? По какому праву вы нападаете на меня в королевской резиденции и убиваете моего человека? Вы хоть понимаете, во что ввязались? Это что, какое-то недоразумение и вы с пьяных глаз осмелились меня с кем-то спутать? Я графиня де Ренель, сестра Луи де Бюсси, губернатора Анжу! И я требую объяснений, как случилось, что вы подняли руку на пажа его сиятельства!
Наглый, пьяный хохот в лицо был ей ответом. Миньоны были настолько пьяны, что ни угрозы, ни доводы рассудка, ни элементарные взывания к дворянской и мужской чести до них бы уже не дошли. Перешагнув через тело несчастного Мишеля (бледное лицо его ещё долго будет преследовать Регину во сне), Шеманталь приблизился к девушке и с размаху ударил её по лицу. Падая, Регина сильно стукнулась затылком о мраморную колонну и потеряла сознание. Она не чувствовала, ни как ей связывали руки и затыкали платком рот, ни как её грубо перекинули через плечо, словно куклу, и понесли в темноту безлюдной галереи.
Луи проснулся среди ночи от неясной, звенящий, словно комар над ухом, тревоги. Вышел из душной палатки, вдохнул прохладный ночной воздух. Над лагерем стояла тишина, только тихонько ржали где-то вдалеке лошади да изредка переговаривались часовые. От реки тянуло сыростью и холодно поблёскивали высоко-высоко в полночном небе тусклые звёзды. Всё дышало покоем и сонным миром, как будто никакой войны и в помине не было.
Но откуда же тогда возникло у него такое чувство, словно небо всей своей мглистой тяжестью навалилось ему на плечи и осколки звёзд врезались в сердце? Такой острой боли и смертельного страха он не испытывал ни разу за всю свою жизнь, даже когда истекал кровью и умирал от ран. Холодный липкий пот выступил на лбу и руки стянуло ознобом. Не в силах двинуться с места, Луи опустился на колени перед палаткой и поднял лицо к небу.
— Господь всемогущий, яви свою милость недостойному рабу своему, — слова молитвы сами потекли из его уст, — услышь меня! Господи, об одном прошу тебя, сбереги и защити сестру мою! Не смею я произнести даже имя её, ибо услышишь Ты в словах моих не братскую любовь, но греховную страсть. Всё так и грешен я свыше меры, но Господь мой милосердный, нет в этом вины её! Накажи меня и кару свою возложи на мою голову, только молю Тебя, заклинаю бессмертной душой своею, смилуйся над нею, сохрани её! Ведь это Твоё творение, Господи, и красота её небывалая — Твой дар, так не дай же злобе людской погубить это чудо. Ибо моя вина в том, что возлюбил её больше бессмертной души своей и даже больше Тебя, Господи, но она, она чиста и безгрешна пред очами Твоими, а если и есть толика неразумия в поступках её, то это ведь мой недосмотр. Я должен был учить её и воспитывать, я отвечал за её судьбу, но испугался возложенной ответственности за чужую жизнь. Так пусть гнев Твой на меня упадёт! Но только спаси и сохрани её, Господи, спаси и сохрани! Возьми мою жизнь, Господи, только убереги её, ту, что люблю я больше всего на земле! Защити её, Боже мой!
Горячие слёзы капали с его ресниц, но сердце болело и трепетало, и молитва, быть может, самая искренняя и горячая за всю его жизнь, не приносила ни облегчения, ни покоя. Душа изводилась в тревоге, и у этой неизвестной беды было только одно имя — Регина. Кто-то там, в Париже, угрожал ей, чёрной тучей надвигался на хрупкую юную жизнь.
На рассвете оруженосец графа обнаружил Луи на земле возле палатки, метавшегося в горячечном бреду. Странный припадок этот, всполошивший всех военный лекарей, внезапно прекратился через два часа, а в полдень Бюсси, наплевав на приказ короля, на интересы государства, на Фландрию и французские войска, мчался в Париж, загоняя лошадей. Бюсси твёрдо знал только одно — даже если Бог отвернулся от него и от Регины, он сам должен любой ценой защитить её.
Её вывел из забытья сладкий, плотный запах левкоев и яркий свет, ударивший в глаза. Пытаясь заслониться от него, девушка дёрнула рукой и поняла, что запястья туго стянуты какой-то верёвкой, врезавшейся в кожу так, что у Регины от боли слёзы навернулись. Она мотнула головой и кто-то, державший свечу у самого её лица, прикрыл пламя ладонью. Окончательно очнувшись от обморока, она увидела короля и мгновенно поняла, что дела её плохи. Регина покосилась по сторонам: вокруг неё — а она лежала на полу, — были разбросаны толстым ковром левкои, от запаха которых у неё уже начинала болеть голова; в больших, вычурных канделябрах и жирандолях горели дорогие, пропитанные сладкими духами свечи; у дверей, стояли Шеманталь, д'Эпернон и юный, почти что мальчик, Анн де Жуайез — последняя пассия короля. Сам Генрих стоял со свечой в руке, склонившись над девушкой, и торжествующая, зловещая улыбка искажала его изрытое оспой лицо.
— Вам весьма к лицу мужское платье. Из вас бы получился очаровательный мальчик-паж, — почти ласково сказал, наконец, Генрих, — и вы очень похожи на своего брата, я сразу это заметил.
От этого притворного доброжелательного тона у Регины мурашки по спине побежали. Сбывались самые дурные её предчувствия и больше всего ей сейчас хотел биться и визжать во весь голос, призывая на помощь всё королевство Французское. Но она прекрасно понимала, что её никто не услышит. Да если даже и услышит, то в покои короля никто не посмеет войти. Луи на войне и дай Бог, если жив и не ранен, Филипп отослан, Майенн уехал, Екатерина-Мария в Париже со своим гугенотом. Никто не поможет, никто не спасет. Единственное, чего никто, даже сам Папа римский, не отнимет у Регины — это её душу и её гордое имя. Клермоны так просто не сдаются! Девушка собрала в кулак остатки самообладания и дерзко улыбнулась в ответ королю:
— Может, я и похожа на юного пажа, но я женщина. Дьявольское отродье, как любят повторять наши святые отцы. Я — Женщина, и я горжусь этим, — Регина ухватилась за догадку о том, что в ней сейчас видят Луи де Бюсси, и решила использовать это в свою пользу.
Если король увидит в ней женщину, а не дерзкого Бюсси, его желание обладать ею растает, как дурной сон. В худшем случае он отдаст её миньонам, но де Жуайез никогда не прикасался к женщинам, к тому же он мертвецки пьян, д'Эпернон в силу своей феноменальной трусости ни за какие блага мира не захочет связываться с семействами Бюсси и Гизов, а Шеманталь… Ничего, одного она как-нибудь переживет, хотя его можно… Регина не успела до конца продумать план своего спасения, как Генрих резко дернул её за руки вверх, заставляя подняться на ноги. Тёмные итальянские глаза потомка флорентийских лавочников уставились в непокорные глаза наследницы Капетингов.
— Хочешь обхитрить меня, короля Франции? Меня, сына Екатерины Медичи? — второй раз за вечер Регине смеялись в лицо, — Забудь, что ты женщина. Сегодня ты будешь младшим братом Луи де Бюсси. Ты будешь моим фаворитом. Я поклялся, что заполучу Бюсси д'Амбуаза к себе в постель, и я сдержу клятву. Ты очень похожа на брата. А сзади — так просто одно лицо!
Дружное ржание миньонов поддержало неудачную шутку короля. Бешеная ярость Клермонов захлестнула Регину с головой и она плюнула Генриху прямо в смеющийся плотоядный рот. Плюнула от души, смачно, как учили её деревенские мальчишки, жившие рядом с монастырем. Король на мгновение застыл, потом закашлялся. Троица дворян тут же заткнулась, только невменяемый Жуайез нервно хихикнул.
За плевок графине пришлось расплатиться тут же, хотя эту свою выходку она с гордостью вспоминала потом, — король наотмашь ударил её по губам с такой силой, что по подбородку побежала кровь из разбитой губы. Регина не успела даже что-либо сказать, как он схватил одной рукой её за волосы, собирая рыжие кудри в один толстый пучок, а другой взял со стола нож для разрезания бумаги. Она невольно зажмурилась в ожидании, что ей прямо сейчас перережут горло или, что ещё хуже, изуродуют лицо. Не почувствовав холодного лезвия на коже, она приоткрыла глаза и тихонько застонала — король в несколько приёмов обрезал её роскошные волосы. Грубо, какими-то обдерганными перьями, коротко, чуть ли не до самого затылка.
— Вот теперь ты настоящий паж, — довольный своей работой, констатировал Генрих, — а сейчас будем делать из тебя фаворита.