О шатре позже… Настя помогала Андреичу реставрировать иконы, которые ему доставались случаем. Ценные он отдавал в церковь, а попроще раздавал добрым людям.
Сколько даров на его счету, о которых не знаю, одному Богу известно. Не мало, полагаю.
Дуся жива-здорова, часто смотрит, как я ухожу. Дуся – полновластная хозяйка Конюшни, бегает по лестнице и столу.
Зашел днем, погладил Дусю, чтобы она не одичала. Попил чайку, вылез на крышу. Решетку надо красить.
Дуся мурлыкает. Ест хорошо и кормит котят внутренних.
Опять!
– Вы дикие люди, – сказала Ольга Борисовна Барнет, узнав о грядущем прибавлении. – Поезжай к доктору Логинову в театр Куклачева. Не мучай животное.
Доктор Логинов элегантностью и обходительностью был похож на заграничного профессора гинекологии, как я это представляю. На стенах висели портреты четвероногих пациентов, отмеченных необыкновенным шиком и безусловной чистотой экстерьера. Рядом с ними не то что наши развязные дворняжки, ведущие сумеречный молодежный эфир, но и истинные элитные особи, которых встретишь разве что на красном ковре в Каннах, казались неплохими (не более) представителями породы.
– Ну-с, – сказал Логинов, – что у вас?
– Красавица, – ответил я искренне, – а ума!!!
– Привозите!
– Резать?
– Зачем? Выбреем два квадратных сантиметра шерсти, прокол инструментом (это я упрощаю, чтоб вы поняли) и через полчаса заберете.
– А двенадцать уколов?
Он посмотрел на меня укоризненно.
Я сходил к машине и принес Дусю.
– Хороша, правда?
– Обаятельная кошка, – сказал учтивый доктор. – Идите, погуляйте.
В мастерской ждал Андреич. Мы положили спящую под наркозом Дусю на махровое полотенце, поставили плошку воды и трусливо ушли. Доктор так и велел.
– Это неприятное занятие: наблюдать, как животное отходит – возвращается к жизни.
Когда вечером я вернулся домой, Дуся сидела на столе и умывалась. Нитки на швах она через две недели убрала сама. Веселость нрава и любовь к прогулкам не потеряла. Однако в привязанностях стала разборчивей и из всех претендентов на лапу и сердце оставила одного Жору.
Дуся, Жора и я (причисленный к котам) живы и здоровы. Сад цветет и благоухает. Не вижу синичек. Что-то их вспугнуло или сидят на кладке, ожидают деток.
Жора считает, что он главный, но он ошибается. Главная Дуся, а он – настоящий обжора и нахал. Утром я его пять раз выпроваживал за дверь, и пять раз он возвращался через окно и лез на пищеблок.
Жора грызет «кити-кет», а Дуся смотрит на него влюбленными глазами.
У Дуси возник конфликт с очень красивым шмелем. В результате она бежала без оглядки с поля боя. Кровельные работы в музее Высоцкого идут к завершению.
Полил садик.
Да, мы с Ваней в центре Москвы, на Чистых прудах, затеяли сад. Ну, разумеется, садик, он прав. Вскрыли асфальт, вырыли метровый котлован четыре метра шириной на восемь с половиной в длину. С помощью экскаватора и не без сложностей засыпали его честно оплаченной плодородной землей.
Мы (Дуся и я), слава Всевышнему, живы и здоровы. В понедельник ходили за землею на бульвар. Завтра пойду к двенадцати. Шофера хотят честно договориться со своим начальником в Киржаче, так как у нас нет закона о продаже земли в частные руки, и придут смотреть, пройдут ли машины в арку двора. Попил чай, но тараканы нас одолевают, лезут даже в чайник (негодяи). Иоанн и Дуся.
Мой друг, замечательный ботаник Сережа Герасимов, и две удивительные Иры, черненькая и беленькая, работающие в Ботаническом саду, привезли японские яблони, можжевельник, барбарис и еще бог знает что, воткнули это все в землю, и оно немедленно стало расти. Дикий виноград как то резво заплел стены, Андреич, которого обе Иры полюбили нежно и взаимно, натянул тросы, и под образовавшемся шатром мы в центре Москвы витийствовали в теплые дни и выпивали иной раз с Духиным (хоть он и трезвенник) и друзьями, которые становились общими с первого знакомства с Ваней.
Передай Андрею Битову, может, ему пригодится для трудов, то, что нашел в книге Н.И.Ушакова «История военных действий в азиацкой Турции в 1828 и в 1829 годах». СПб., 1836 г. Т. 2, стр. 305–306: «Перестрелка 14 июня 1829 года замечательна потому, что в ней участвовал славный наш поэт А.С.Пушкин. Он прибыл к нашему корпусу в день выступления на Саганлуг и был обласкан графом Эриванским. Когда войска, совершив трудный переход, отдыхали в долине Инжа-су, неприятель внезапно атаковал передовую нашу цепь… Поэт, в первый раз услышав около себя столь близкие звуки войны, не мог не уступить чувству энтузиазма. В поэтическом порыве он тотчас выскочил из ставки, сел на лошадь и мгновенно очутился на аванпостах. Опытный майор Семичев, посланный генералом Раевским вслед за поэтом, едва настигнул его и вывел насильно из передовой цепи казаков в ту минуту, когда Пушкин, одушевленный отвагою, столь свойственной новобранцу воину, схватив пику после одного из убитых казаков, устремился против неприятельских всадников. Можно поверить, что донцы были чрезвычайно изумлены, увидев перед собою незнакомого героя в круглой шляпе и в бурке. Это был первый и последний дебют любимца муз на Кавказе».
Дуся объявила голодовку. Мотивы неизвестны. Возможно, таким образом выражает протест против принятия закона о защите животных, что-то ей там не нравится. Мы же, Иоанн ХV, заняты хозяйством. Надо повернуть скворечник на восток.
Жора настоящий ловелас, спит на кузове белой «Волги» в обнимку с дымчатой Дашей. Может, поэтому Дуся и грустит.
В 9.15 пришел на завтрак Жора, помурлыкал с Дусей. Она его простила.
По довольствии жизни земной Дуся на меня ноль (нуль?) внимания. «Мы почитаем всех нулями, а единицами себя». Пушкин говорил «нулями», а в вечерней школе преподаватель математики говорил «ноль». Где истина?
Отремонтировал часы. Если они плохо будут себя вести, заменим механизм. Тебя нет, и Дуся очень скучает.
Сегодня с утра шел дождь, а Дуся ждала меня на улице. Жора спит, по всей вероятности, в подвале.
Дуся приводит в порядок свой внешний вид, а я, уставший, буду испивать чай и размышлять о жизненной суете. Колокол у Нины Алексеевны цел. Думаю, не склепать ли трубу для нашего самовара-пузанчика, но он электрический.
Дуся тоже хороша! Имеет еще двух приятелей, рыжего и серого.
Мы с Дусей выкрасили решетки на окнах и крыше. Дуся спала на теплом железе и смотрела, что я делаю, иногда открывая один глаз.
Утром сегодня в 6.30 снова появилась стая собак. Из окна разгонял их криком и хлопками в ладоши. Они убежали.
Дуся совсем отбилась от дома. Изредка заглядывает и тут же убегает.
Их объединяло что-то, безусловно, природное. Он был волен, и она свободна. Жена Люда и дочь Алена видели Ивана Андреевича только поздним вечером (если он не ночевал в Конюшне) или из своей квартиры в двухэтажном домике, окна которой выходили на наш садик и мастерскую. Он бесконечно работал – крыл и ремонтировал крыши, реставрировал мебель и иконы, занимался в научных залах библиотек историей колоколов, писал статьи. Он помогал всем и всегда с радостью, не требующей ответа. Он жил в любви. Внутри любви. В застолье (мы помним, он почти не пил – хватало радости и без этого). Ваня смущался, когда ему говорили добрые слова. Среди вечера, всегда неожиданно, он надевал кепку и со словами «Ну, я пошел» исчезал.
У Андреича и Дуси были свои отношения. Дуся встречала его на улице и скакала домой так скоро, что иной раз врезалась головой в закрытую дверь. Они вместе лежали на крыше в теплые солнечные дни, занимаясь, по определению Духина, любимым физкультурным упражнением – «жимом двумя глазами». Она скучала без него, но допускать снисходительность по отношению к себе не разрешала никому. Тот эпизод, с которого я начал рассказ, завершал шестидневный поиск сбежавшей Дуси.
Днем Дуся была, а сейчас 22.30 и ее нет, иду искать.
Дуся не пришла ночевать, ходил до 3-х часов ночи. Разогнал собак. Беседовал с охранником. Он сказал, что видел ее днем на колесе джипа.
Я весь в печали. Дуси нет. Я уж думаю: не увез ли кто ее?
Все исходил, и грустно сидеть одному, никто не стучит коготками по лестнице, но я надеюсь на ее возвращение.
Дуся не пришла.
Утро. Один. Надежды на возвращение Дуси нет.
И огромными буквами на чистом (!) хорошем листе бумаги:
Через 6 дней нашел Дусю в доме 31. Ты не представляешь, какие радости я пережил, а она орала, когда я тащил ее за шкирку домой. Ура!
Ваня всюду ходил пешком и, проходя мимо помоек, нет-нет да и находил что-нибудь ценное. То работающий электрофон на 78 оборотов, то ящик пластинок, то этюд Коровина, заклеенный иллюстрацией из старого «Огонька», то венские стулья дореволюционной фабрики «Братья Тонетъ».
Юра, сиди на стульях смело, не вешай голову свою и не стыдись, не в этом дело, мы на помойке в честном взяли их бою. Они ошкурены, зашпаклеваны и покрыты Salon Holz!
Помоечная коллекция была попутным развлечением. Основной его страстью, как я уже писал, было изучение поддужных колокольчиков. Как-то в Музее Пушкина на Пречистенке я устраивал выставку «Пушкина нет дома». Фотографии, сделанные ночью в квартире поэта на Мойке, экспонировались в полной темноте. Посетители ходили со свечами, то и дело натыкались на три шатающиеся стойки, к которым были привязаны колокольчики из коллекции музея. Нестройный звон был отличным акустическим фоном.
Директор музея Евгений Богатырев, рассказывая о коллекции «позвонков», посетовал, что никто не может определить, какой они поры.
– Я приду с Духиным, и он определит за час.
Духин определил. Двенадцать колокольчиков, как оказалось, были современниками Александра Сергеевича.
– Пушкин мог их слышать, – сказал Ваня. – И по колокольчику его могли встречать. Станционные смотрители по звону легко различали, какой службе принадлежит экипаж: фельдъегерской или постовой или вовсе контрабандной.