А Дьяков тем временем встал из-за стола, рассуждая о том, как разумно устроена природа:
– Всякие неуправляемые материальные системы стремятся к хаосу. Мир состоял из хаоса, а теперь нет. Значит, что-то есть… Что-то управляет всем этим. Ньютон считал богом всемирное тяготение. Думаю, это не так, но есть всеобщая организующая сила! Безусловно!
Он поднял палец и так долго стоял, выразительно глядя на него. А я смотрел на седые волосы, выбивающиеся из-под берета, на клетчатую, с бабочкой, рубаху, чистую с 1972 года, на азартные глаза уверенного в своей идее человека и подумал: в погоде-то наверняка есть Дьяков – бог погоды.
А в Чугунаше – снег…
Мы стоим на крыльце припорошенной снегом станции.
– Вот и дед скажет, что не было у них любви, – не унимается железнодорожник.
– Была кой-какая, – отвечает дед.
– Где ей уместиться… Пониклев осенью ватные штаны наденет – весной снимет. А она в чистоте – санитаркой в доме инвалидов ума. Встретился ей молодой, лет двадцати семи, и все пошло под откос: и два десятка детей, и вера… А потом снялась она отсюда с новым, с инвалидом ума, как подвода ушла. Пониклев к дочери уехал, потом вернулся, забылся и умер. А дети кто где… Здесь никого нет.
– Только Пониклев сам, несчастный, в холме лежит, – повторяет дед.
К станции медленно подходит пассажирский поезд. Я прощаюсь, становлюсь на подножку и вижу местную продавщицу, открывающую замок, мужиков, вытягивающихся в цепочку по снежной тропинке к открывшемуся магазину, возле которого уже топчется пришедший за куревом инвалид со смытым лицом.
«Сапунов… Сапунов… Сапунов…»
Чугунаш погружается в снег.
Снег идет в Темиртау, в Горной Шории, во всей Сибири. Снег идет… Снег идет… Снiг iде… It snows… La neige tombe… Snezi… Het sneeuwt… Salju turum… Theluji yaanguka… Det sner… Cade la neve…
Снег идет. Во всем мире идет снег…
Когда он кончится?
Дьяков знает, Дьяков знает, но и он не может его остановить.
Боречка
Таких похорон не знала Одесса. Да она и такого гражданина не знала, как Борис Давидович Литвак. Город объявил траур, повесил флаги, перекрыл часть Пушкинской улицы, где на углу перед домом под ангелом последний раз явился этот невероятный человек. Чтобы тысячи… это не образ: многие тысячи благодарных людей, могли ему сказать спасибо и прощай!
Он ушел в День освобождения Одессы – его любимого праздника и оставил после себя не только улучшенных от общения с ним взрослых, но и Дело, важнее которого нет, – облегчать жизнь страдающим детям. В скорбном ожидании на втором одесском кладбище стояла невиданная ранее мною по длине и разнообразию очередь: политики, спортсмены, дети-инвалиды, актеры, дарители средств на Центр, скорбные одесские разбойники, пенсионеры, студенты… Вся Одесса. А казалось – мир.
Посланник ангела в Одессе. Он не укладывается в текст – Борис Давидович Литвак. Он выпрыгивает из строки, теснится в слове, он невыносимо объемен, мобилен и целеустремлен. Его страстность и азарт, юмор, самоирония вызывали у окружающих улыбку, в которой были влюбленность и вера. Потому что его друзья, а половина родной Одессы его друзья или ученики, не могли соперничать с этим восьмидесятилетним (ох, не подделал ли он документы в бурной молодости?) пацаном в убеждении, что единственное предназначение человека – делать добро другим.
– Это ты сам такое придумал? – слышу я его голос. – Ты же переодетый профессор.
Профессор ты, Боречка, ты академик и президент человеческих душ. Потому что ты о них заботился беззаветно, а они избрали тебя с твоими помощниками как пункт спасения последней надежды. После того как везде отказались от детей с ограниченной подвижностью, их приводили (и приводят) в «Центр» Литвака к ангелу. Или сразу приводят. Там не отказывают никому.
– Слушай, потрясающая история: привезли мальчика из Чечни. Первое время он рисовал черное небо и танки, а через месяц нарисовал солнце и цветы. Это что-то значит! Особенно если учесть, что он сам начал ходить. Знаешь, сколько детей получили у нас помощь? Совершенно бесплатно.
Знаю. Более двадцати тысяч ребятишек из Украины, России, Узбекистана, Казахстана, Югославии, Чечни… К двадцати тысячам детей прибавьте десятки тысяч родителей, бабушек и дедушек, братьев, сестер, друзей – и вы получите приблизительное число несчастных и благодарных людей. Многим из них Борис Давидович и его помощники вернули надежду на покой. Не знаю, есть ли где в мире лечебное заведение, подобное тому, что в трудные, мертвые для строительства времена выросло на наших глазах в Одессе на Пушкинской улице, со своим выставочным залом, кукольным театром (который курирует Резо Габриадзе), обычным театром, крытыми спортивными площадками для нездоровых мальчишек и девчонок, с потрясающей диагностикой и оборудованием для страдающих ДЦП, с квалифицированным и внимательным персоналом. Ко всему этому добавим компьютерный центр, где детей учат возможной профессии, и гостиницу на двести мест, для мамаш с ребятишками, с лечебным бассейном, спортивными залами, столовой и садиком с «элементами диснейленда», и часовню…
Официальное название этого чуда «Центр реабилитации детей-инвалидов Одесского областного фонда “Будущее”». Но таблички у входа нет, чтобы не травмировать посетителей словом «инвалид». На угловом эркере огромный ангел, которого в дар Центру вылепил одесский скульптор, «чудесный хлопец» Миша Рева. Ангел покрыт сусальным золотом, подаренным другим «чудесным хлопцем», нью-йоркским скульптором Эрнстом Неизвестным.
Девочка Катя, облаченная в голубой костюмчик вроде высотного пилотского скафандра, только с резинками вместо трубок, держа в руках два длинных посоха, преодолевала круг за кругом пространство большого светлого зала. А в центре его находилось препятствие – обычный, чуть выгнутый мостиком гимнастический мат. Красивое личико Кати было искажено взрослой сосредоточенностью, но ее мало волновало, как она выглядит со стороны. Она не обращала внимания ни на замершую у двери маму, ни на обаятельную докторшу, ни на меня. У Кати была высокая и сложная цель – сделать следующий шаг после предыдущего. Она двигалась по определенной ей орбите, как маленькая, несовершенная пока в своем движении Земля. Такая же сложная, необходимая природе и прекрасная.
Девочка боролась за свое право нормально жить. Нормально – это как мы, всего лишь. Только она эту норму заработает, завоюет, обретет и будет ее ценить в себе и других. А мы получили в дар и потому ведем себя безрассудными транжирами. Не все, не все…
Вот Борис Давидович… Он тоже накручивал круги, зарабатывая, завоевывая и обретая. Как Катя. Только с координацией у него был полный порядок, и на своих шустрых с естественным изгибом ногах он двигался быстро по полю жизни с мячом и без мяча. Он был хорошим футболистом и неплохим учеником до четвертого класса. Между неоконченным начальным и завершенным высшим образованием у него было много дел. Он помогал своей маме – рабочей завода «Кинап» – выживать, потом выживал сам, таская микрофон на Черноморской кинофабрике, работая слесарем на мамином заводе, служа в армии, откуда его не хотели отпускать потому, что таких левых полусредних и в классе «А» было немного. Вернувшись на завод, он по купленному (или подаренному) аттестату зрелости, которая наступила у него рано и в государственном подтверждении не нуждалась, поступил и блестяще закончил институт. Став дипломированным специалистом, он возглавил кафедру физвоспитания в техникуме и затем Одесскую детскую юношескую спортшколу № 2, где пребывал директором до последнего дня.
На этой контурной карте жизни Бориса Давидовича Литвака не читаются рельеф, высоты и впадины, бурные пороги и широкие разливы, однако схема жизни его, скупо и бедно представленная вам, дает понять, что, во-первых, до достижения им шестидесяти лет он никаким образом не был связан с идеей создания уникального лечебного учреждения и, во-вторых, будучи идеалистом, свято верил в возможность построения справедливого общества.
Ну что вы тянете руку, читатель? Купленный аттестат зрелости – даже не для Одессы криминалом не считался. Всё, садитесь! Что это за тип был Борис Давидович? Уникальный это тип. И – лучший человек.
Термин «лучший человек» я впервые употребил применительно к моему другу Мише Чавчавадзе (художнику, глубочайшей и нежнейшей личности), который осиротил мою дружбу. «Лучший» – это не сравнительная степень, а класс людей. Лучшими были Миша, был великий детский хирург Вячеслав Францев, украинская крестьянка-художница Мария Примаченко, Андрей Дмитриевич Сахаров… По моим меркам, Боречка тоже лучший. Хотите – «из лучших». Если ревнуете к слову. Он был невероятно живой и, что особенно бросалось в глаза, честный и бескомпромиссный боец.
Никакие высокие посты и звания для него ничего не значили. У него был один авторитет: «человек-красавец» – добрый, щедрый, способный на поступок.
Когда Утесов (Утесов!) приехал в Одессу и в первом ряду стояли коляски с инвалидами, которые вместе с остальными обожателями просили его спеть на бис «Ты одессит, Мишка!», а он не спел и был забросан костылями, Боречка обиделся на Леонида Осиповича. За то, что после этого случая тот больше не захотел приезжать в по-прежнему обожающую его Одессу, хотя везде напоминал, что он одессит. Отношение к этому факту Литвак не мог не высказать кумиру. И высказал прилюдно.
Другой случай из ближнего времени подтверждает, что Боречка плохо усваивал поправки на персон и обстоятельства. Когда супруга бывшего президента Украины Кучмы, побывавшая в Центре и под впечатлением увиденного пообещавшая участие, спустя полгода спросила Литвака, были ли у него министры из Киева и помогли ли они, тот ответил:
– Были. Не помогли. Но я не внакладе.
– Почему?
– Потому что они ничего не украли.
Для заполнения красками карты жизни этого идеалистического максималиста приведу два записанных мною рассказа Бориса Давидовича.
Верочка, Вася и Бабочкин. «Я работал микрофонщиком на Черноморской кинофабрике. Сорок пятый год, мне пятнадцать лет. Фильм снимал Бабочкин. Пустой, как барабан, фильм, где этот Бабочкин – командир корабля “Неистовый”. И весь смысл картины, что эсминец не идет быстрее шести узлов.