Теперь слушай: у нас в цехе работал водитель Вася, на “студебекере” – большом трехосном грузовике. Что представлял из себя этот Вася? Он был потрясающий мужик, откуда-то из России. Он сожительствовал с нашей уборщицей Верочкой. Они очень красиво любили друг друга, и все было в порядке. У Васи не было руки. Культя одна. Он был изранен в куски. Семья погибла где-то в России. Все потеряно. Пока война – он годился и такой. Будущего такие люди не представляли. Их было много после войны, но я оказался около этой трагедии.
Короче говоря, 9 мая меня послали на подсобное хозяйство кинофабрики. Вася прилетел за мной на “студере”: “Боря, победа!” Я стреляю из его пистолета в воздух, потому что он одной рукой держит баранку, а второй нет. Вечером в девять часов Вася застрелился.
Потом я вспоминал, он говорил: “Вот пришла победа, а дальше что?” Всю свою любовь к Васе мы адресовали Вере. Мы трогательно к ней относились. Красивая баба цыганского типа, мировая.
И вот Бабочкин снимает эту ленту о “Неистовом”: комбинированные съемки, над бассейном на тросике летает самолетик, который якобы бомбит эсминец. Надо было так случиться, что Верочка, подметая, зацепила веником этот маханый трос. И тут товарищ Бабочкин, которого ненавидела вся студия, потому что, получая десять тысяч в месяц, он ждал, когда кассирша, которая получала триста, даст ему двадцать пять копеек, так этот Бабочкин говорит Верочке: “Ты, сука!” Я подлетаю к нему и говорю: “Извинись, сволочь!” – “Перед тобой, сопляк, или перед этой?..” Опять ее оскорбил. То, что он крупнее и может побить меня, не волновало. Но до драки не дошло. Между нами встал Лёка, блатной, который ходил на темные дела как к себе домой, он мог оступиться, провалиться в подвал и через десять секунд выйти оттуда с лотком пирожков – я пристроил его плотником, монтировать декорации. Подлетел этот Лёка, поднял его в воздух и сказал: “Если ты смог замахнуться на Борю – я даю двенадцать часов, чтоб тебя не было в этом городе, или ты покойник”. Тот посмотрел в глаза Лёке и понял, что он не шутит. На следующий день группа уехала в Ялту доснимать фильм».
Петух и священник. «В Одессе есть солнечный пацан Эдик Хачатрян. Он учился на атомном факультете, по-моему, потом пошел в предприниматели и с девяностого года стал кормить несколько сот старух голодного народа. У него свое подсобное хозяйство, там он что-то создает. Короче, потрясающий человек. Его друг построил дом, и Эдик пригласил нас посмотреть, как главный армянский священник Украины Натан будет освящать дом этого Артура. А пока все стоят во дворе. Это дачные места. И там на воткнутом в землю пруте я обнаруживаю красавца петуха.
Я спрашиваю Артура: отчего это петух один? Где куриный народ, который он должен обслуживать? Тот отвечает, что по обряду его надо зарезать, когда священник войдет в дом.
Появляется католикос, я ему говорю: “Во-первых, Натан, что это за имя?” Он говорит: “У армян есть и такое”. Тогда второй вопрос: “Вон там сидит петух-красавец, мне сказали, что его должны зарезать после вашего прихода. Вы не могли бы этот обычай на сегодня отменить?” Он мне отвечает: “Считай, что он остался жить, все в полном порядке”, – и что-то тихо говорит Эдику.
Когда все сели за стол, я поднялся и, не поверишь, стал говорить про католикоса и про религию. Оказывается, можно делать добрые дела, изменяя обычаям. Вот только что остался жить петух, ему купят курей (так в Одессе называют кур), он их будет топтать, те будут нести яйца, в семье одиннадцать человек – им будет что кушать. Да и сам факт жизни петуха немаловажен. Я заканчиваю тост за священника, очень теплый, и мы выходим покурить. И тут (слава богу, много свидетелей!) я вижу на том же самом пруте на одной ноге стоит петух. Я протягиваю руку, этот красавец прыгает на нее и кладет мне голову на плечо. Все стоят обалдевшие и смотрят молча. Вот и все. Это значит, что на земле всё – благодарное».
Не всё, как мы знаем. И Боречка знал, но очень хотел, чтоб так было.
Но даже если согласиться с ним, все равно не понять, почему директор спортшколы олимпийского резерва, куда принимают не только способных юных баскетболистов, волейболистов и кого там еще, но и лениво двигающихся пухлых одесских детей, вдруг задался фантастической задачей построить в центре города заведение для тех, кто лишен движения.
В 1955 году у Бориса и Риммы Литваков родилась дочь – Ирочка. Родной завод из уважения выделил им жилплощадь не в четырехкомнатной коммунальной квартире с четырьмя счетчиками, а в двухкомнатной с одним соседом, громадным шлифовщиком Федей Даниленко, его женой Нилой и дочерью – ровесницей Ирочки.
– У тебя жена и дочь, у меня жена и дочь. Никаких отдельных счетчиков, замков в дверях и графика уборок. Строим коммунизм в одной отдельно взятой одесской квартире.
Случилось так, что Федя недолго прожил при коммунизме. Получив на работе туберкулез, он отправился в санаторий, где познакомился с председательницей колхоза из-под Умани, куда и отправился, предпочтя коммунизму свободу. Жена его на этой почве немного тронулась умом. Она высовывалась в окно и кричала: «Боря построил коммунизм!» – и размахивала лиловой майкой невозвращенца.
– Так я понял, что с коммунизмом надо поаккуратней.
Фединой девочке Литвак помог поступить в институт, а своя – Ирочка – в помощи не нуждалась. Умная, невероятной доброжелательности, она, закончив с отличием филфак университета, пошла работать в пароходство, где стала общей любимицей. То, что у нее рак, Ирочка поняла вместе с врачами, которые опоздали с диагнозом. Она сказала Боре, который ее любил, как никого в жизни: «Папа, твои тренеры ходят по школам, выбирают самых высоких, здоровых и красивых, самых готовых к жизни людей. Ты не хотел бы подумать о слабых и больных, которые ничего не могут сами, которые обречены, если им не помочь?..»
– Ты знаешь, Юра, я абсолютно уверен, что она была от Бога. Для себя она просила – похоронить просто, чтоб была плита и трава. Для других – моего участия в их судьбах. Она дала мне это задание, думая и обо мне. Она дала мне работу, оставив одного по эту сторону жизни. То, что я делаю это, исполнение ее завещания.
На сессии горсовета депутат Литвак «поднял вопрос» об отселении двух аварийных домов рядом со спортшколой. Председатель горсовета Валентин Симоненко, с которым Боря ходил в горы, поддержал Литвака. Решение приняли, но как его осуществить, не знал никто. Город денег не давал.
Литвак двигался по своей орбите, уговаривая, требуя, объясняя. Никаких пустых скандалов. Отказ – активные действия: выступления на городских сессиях, в прессе… Но самое главное происходило в Боречкином кабинете в спортшколе, где собирались достойные люди и в присутствии любимой дворняги Джульки разрабатывали планы реализации благороднейшего дела, как военные операции.
Один раз «очень красивый человек», директор припортового завода Валерий Степанович Горбатко (который, когда пришло время, оплатил Центру окна и остекление эркеров «по западной технологии» и помогает сейчас), сказал: «Боря, поезжай в Америку, там, в Америке, есть некто Стентон, он у них по количеству денег что-то вроде бывшего Хаммера. То, что ты затеял, одному, даже с нашей помощью, не поднять».
Боря берет разные письма, а также те доллары, которые Ирочка «наплавала» на загранрейсах, покупает на них билет, летит в Америку и кладет бумаги перед Стентоном. Тот их отодвигает: «Мы на этом языке не разговариваем, призывы нас не интересуют. Давай бизнес-план – я помогу, идея хорошая».
Боречка возвращается в Одессу. Проектанты вымеряют каждый сантиметр и определяют, что всё, вместе с оборудованием, будет стоить 14 миллионов долларов. (Запоминайте цифру!) Смета переплетается чуть ли не в кожу, и Боречка, опять на Ирочкины деньги, летит в Америку.
Стентон принимает его для того, чтобы сказать: «Когда я обещал, у меня были деньги, а теперь их нет».
– И что ты почувствовал?
– Состояние человека, который подошел к машине попи́сать, машина ушла, и нетрудно догадаться, с чем он остался в руках. Но я решил Центр все равно построить. Эта история сыграла решающую роль в том, что я понял кто есть кто.
И он построил! Все затраты на строительство и оборудование составили (внимание!) 2 миллиона 147 тысяч гривен, это даже не 400 тысяч долларов.
– Тебе объяснить, как это происходило? Ну, например: четырнадцать лет я работал в автомеханическом цехе, у меня было огромное количество босяков, которые теперь работают начальниками среднего звена: механизированные колонны и все такое. Их техника работала практически бесплатно. Я звоню бывшим воспитанникам спортшколы – и они помогают, просто живым порядочным людям – и они делают то, что могут, а иногда то, чего не могут, но делают. Юра! Директор треста «Бурвода» Иван Иванович Чижов дал 136 труб, каждая длиною 17 метров, для фундамента – практически бесплатно!
Бюджетные деньги – 50 тысяч долларов – выделил нам бывший мэр Эдуард Гурвиц. Сначала мы с ним конфликтовали, но потом он понял, хватило силы повиниться и помочь в расселении снесенных домов на финальной стадии стройки и передать нам детский сад – для больных детей.
Что тут творилось! 70 человек рабочих стояли во дворе, я, как Ленин на броневик, влез на крыльцо и рассказал им, что́ здесь будет. Слезы у них были пять минут, а работали они, не разгибаясь, семь месяцев…
Кто-то давал благотворительные концерты, кто-то – деньги, ученики спортшколы работали кто с утра, кто до вечера, пианино бабулька подарила и банку варенья. Это все здесь! До копейки. Я отвечаю памятью…
Так строили храмы, миром. Всем миром.
Борис Давидович Литвак помнит каждого человека, который поддерживал идею материально или морально, но называть их в разговоре не хочет, опасаясь случайно кого-нибудь пропустить. Но и всех, кто мешал, он тоже помнит.
– Зло должно знать, что оно зло. Ты думаешь, что я сумасшедший, что я настроен на конфронтацию. Да я готов целоваться с властью, лишь бы она этого стоила. Бог с ним, с состраданием, но элементарная совесть у этих людей должна быть… Ты бы посмотрел, из каких дыр приезжают несчастные, искалеченные дети и родители на лечение. Бесплатное. Им некуда деться, кроме нас, в этом мире.