Тут же Горелов продемонстрировал мне крик сыча. Вероятно, похоже.
Одноглазый капитан Бащенко изобрел «мины» для браконьерских машин: вставляли гвозди в жестяные банки из-под овощных консервов «Глобус», заливали цементом и закапывали в колею. Получались маленькие заградительные ежи. Человека и зверя не поранят, а резину грузовика в хлам. Длинные гвозди забивать в твердый грунт шляпкой вниз придумал Горелов. Он же усовершенствовал это оружие, оттягивая в кузнице железнодорожные костыли.
– Пока Саша Гарманов ставит гвозди, пьем чай, мирно разговариваем. Вояка симпатичный, мы с ним потом в Кушке встречались, вспоминали. «Ну что, – говорю, – не уедете?» – «Нет, мы тут неделю-две будем». – «Это вряд ли», – говорю. Выхожу, подтягиваю шнурки и кладу под резиновый коврик ампулу синтезированного вещества, которое вырабатывает скунс. Безвредное, но тошнотворно вонючее, до рвоты, и не выветривается долго. Вернулся к машине, мы с наветренной стороны стояли, слышим шум в лагере. Порядок. А вояки от запаха хотели уехать, но остановились, нарвавшись на гвозди, и батальон пешком пошел к кордону. Учения закончились.
– И больше не заезжали?
– Эти – нет, – сказал Горелов загадочно.
На топчан, где мы сидели, впрыгнули два кота.
– Твои?
– Что? Нет. Приблудились и живут. Вот этот одноглазый – Флинт. Жуткий бандит. А этот ласковый – большой дипломат. Его зовут Киссинджер. Кстати, папаша его украл однажды живого петуха и нес так, что даже хвост не волочился. Чтобы следов не было… А где Лена? Ну ладно…
И тут откуда ни возьмись явилось маленькое коротко стриженное чудо: одуванчик на двух ножках. Шоколадные худенькие прямые плечики были развернуты, а глаза цвета загара смотрели очень внимательно. На девочке были желтенькие трусики, высоко подпоясанные белой резинкой.
Она была похожа на нечаянную радость.
– Лена совершенно не боится животных! – сказал Горелов. – Привез волчонка, здорового довольно. Она сразу сунула руки в клетку – гладит. Меня бы он хватанул – ой-ой-ой! Да… – Он встал, походил и сел. – Дети людей в прекрасных отношениях с детьми зверей. Они доверяют друг другу. Знаешь, когда я смотрю, с каким безрассудством мы порой стреляем, рубим, распиливаем, мне кажется, что со взрослым человеком природа совершила промашечку. Земля прекрасное место для детей…
…На рассвете, предварительно погрузив запас консервов, флягу воды, спальники, мы мчимся в Бадхыз.
Завтра или, если повезет, сегодня ночью мы попробуем поймать браконьеров. У нас на вооружении две одностволки, фотоаппарат и закон.
Птицы взлетают из-под колес, ящерицы агамы – маленькие драконы – застывают на тонких ветках зонтичных диковинных растений. Солнце плавит плечи сквозь рубаху. Горелов в панаме, которую подарили ему пограничники, стоит в кузове, держась за передний борт, и с каким-то подкупающим мальчишеством рассказывает о себе:
– У меня есть достоинства и недостатки, которые я знаю. Без кокетства. Например, не могу заниматься одним делом долго, не люблю считать. Но! Я обладаю прекрасной наблюдательностью и вижу очень много нового. Пока не все изучено, но все очень быстро исчезает, я со своими данными не просто уместен в зоологии, но необходим…
И, словно иллюстрируя свое заявление, он вдруг ладонью шлепает по кабине и, не дожидаясь полной остановки, спрыгивает на дорогу. Признаться, я ничего не увидел примечательного, а он уже из едва приметной норы тянет за хвост упирающегося варана. Затем, раскачав, подбрасывает в воздух, ловит его за шею, раскрывает зубастую пасть, вливает две кружки воды и, поболтав зверя, вновь перехватывает его за хвост. Из варана, как из грелки, выливается вода вместе со съеденным обедом. Горелов отпускает варана, обалдевшего от столь наглого обращения, а сам садится на корточки и записывает данные. Раньше, чтобы узнать рацион, животное убивали и вскрывали. Теперь благодаря придуманному Гореловым «бескровному» методу, отслужив науке, варан дальше глотает своих тарантулов.
У домика на кордоне Кизыл-Джар, в тени, такой куцей, что если сесть спиной к стене и поджав ноги, то носки ботинок будут на солнце, Арслан расстелил кошму. Не успел на паяльной лампе вскипеть чай, как подъехал осматривавший «сопредельные» земли начальник одной из застав Николай Бабушкин. Горелов подошел к машине:
– Коля, как у тебя с горючим, если нам не хватит?
– Подъезжай, Константиныч, найдем.
– Не знаешь, гнали отары через заповедник?
– Гнали. Восемнадцать. Голов по тысяче – тысяче двести каждая. Пять – на колодцы Дженек-Бай, девять – на Шор-Аймак, четыре – на Шор-Кую. И с ними тридцать девять человек.
Горелов повернулся ко мне и улыбнулся даже с неким торжеством. Ему было приятно, что об угрозе заповеднику, о нанесенном уроне я услышал от постороннего человека, а не от него – заинтересованного лица.
Потом Горелов подробно расспрашивал пограничника, не видел ли он следов охоты, свет фар по ночам. Он нервно ходил вокруг машины, спрашивая Арслана, готов ли «ГАЗ» к ночным испытаниям, и инструктировал Мишу Пылаева. Ему хотелось, чтобы скорее пришла ночь.
– Людям надо давать жить, а он не понимает, – сказал мне один его бывший начальник.
Не понимает.
День и вечер мы метались по Бадхызу в надежде встретить животных. Мы видели вырубки саксаула, вытоптанную овцами степь, но звери не выходили к дороге. Лишь в сумерках, на коротком привале, мы увидели метрах в ста пятидесяти от себя силуэт джейрана.
– Попал бы отсюда?
– Попал бы! – сказал Горелов, глядя, как легкая тень заскользила по горизонту.
Последний выстрел по животному он сделал в январе 1966 года, когда по лицензии надо было отстрелить для науки несколько зверей. Выследил группу архаров, четырьмя патронами убил четырех… и понял, что больше стрелять по животным не будет.
– Сегодня у зверей практически нет шанса выжить во время охоты, даже у леопарда, которого браконьеры, предварительно выследив, стреляют «в целях самообороны».
…Машина прыгала и скрипела. Зажглись звезды. Внезапно я увидел несколько армейских грузовиков, безжизненно стоящих на дисках. Они были нелепы и неуместны в этом диком и прекрасном месте.
– Остатки плененной дивизии. Остальные машины утащили, – сказал Горелов.
– Твоя работа?
– Что? Почему моя? Нас было четверо.
В Кушке Горелова встретили знакомые офицеры: «Скоро мы поохотимся у вас на законных основаниях. Окружные учения. Дивизия пройдет через заповедник».
Операцию Горелов разработал, как военный стратег. Разведку, которая хорошо читала карты, вместе с военной автоинспекцией пропустили беспрепятственно, чтобы не спугнуть основные силы, для которых ВАИ поставили указатели и дорожные знаки.
Эти указатели Горелов с тремя помощниками переставил так, что они должны были вывести колонну в тупиковое место перед непроходимой стеной, куда специально накатали фальшивую дорогу. Более сотни армейских машин въехали в ловушку, а когда стали выбираться, напоролись на костыли и «мины». И остановились. Мертво.
Арьергард, который вели старшины, знавшие Бадхыз, добрался до кордона Кизыл-Джар. Здесь солдаты увидели закрытый шлагбаум, под которым стоял мотоцикл Бащенко с привязанной к нему овчаркой Цыганкой. Сам капитан для этого случая вынул стеклянный глаз, надев черную повязку на манер Кутузова, и облачился в военную форму с орденами.
– Вы проедете под шлагбаумом только через мой труп, – сказал он.
Старшины увидели объездную дорогу и, ухмыляясь наивности капитана, двинулись по ней. Она как раз и была «заминирована».
Армия материлась, но поражение не афишировала. Стыдно. Четыре человека парализовали приграничную дивизию.
Ночь застала нас на кордоне Акарчешме. Большие лохматые собаки, ошалевшие от ночной прохлады, гоняли забавы ради вокруг домика коров. Лошадь, бродившая рядом с кордоном, заразившись их энтузиазмом, погнала совсем по-собачьи в гору бычка. Хозяева вынесли на топчан чай с прилипшими к бумажкам конфетами.
– Ладно, спать!
Арслан, опасаясь змей и скорпионов, расстелил кошму в кузове. Мы с Мишей легли на топчане, не раздеваясь. Подошел Горелов и положил рядом с Пылаевым ружье, чтобы в случае необходимости его можно было найти в темноте так же удобно и быстро, как вставить со сна ноги в домашние тапочки. Вдруг нам повезет с браконьерами…
В темноте шуршали какие-то твари. Миша лежал рядом, не смыкая глаз. Он появился здесь, бросив Москву и свою безалаберную жизнь. Случай закинул его в Бадхыз. Горелов, определив москвича в охрану, натаскивал его внимательно и серьезно.
Ночью меня разбудил треск мотоцикла и дикий крик. Пылаева рядом не было. Я услышал голос Горелова:
– Руку покажи!
Свет фонаря полоснул по рукам пассажира.
– Кончай причитать! Это не гюрза, а скорпион. Не умрешь. Поболит до утра и перестанет.
Мотоцикл уехал. Подошли Горелов и Миша.
– Испугался?
– Спросонья, – ответил я. – Дайте закурить.
– Я не курю… И не пью, – весело сказал Горелов. – Но в остальном я не хуже других.
С рассветом мы выехали на Керлекский родник. Надо было успеть до той поры, пока звери не потянутся на водопой.
– Вот здесь под деревом тебе будет хорошо видно, а им нет, – сказал Горелов, когда после часа ходьбы мы подошли к ржавому ручейку, сочившемуся в распадке.
Мы забрались под зеленую крышу и осмотрелись.
– Гляди!
Я повернулся к роднику, но Горелов показывал не туда. В полуметре от меня на земляной ступеньке лежали еще не пожелтевшая пачка из-под сигарет «Аврора», восемь чинариков и пустая бутылка. Мы сидели в норе браконьеров в тридцати метрах от водопоя.
Я смотрел на эти браконьерские чинарики, вспоминал виденный вчера путь, по которому через заповедник прогнали двадцать тысяч овец, – землю, лишенную растительности, испещренную оспой следов, безжизненную и страшную.
Вдруг Горелов тронул меня за плечо.
По косому солнечному лучу, едва трогая его копытами, скользили вниз златотелые круторогие архары. Их было семеро во главе с мудрым и мужественным рогачом. Они не видели и не боялись нас, они парили в спокойном воздухе и опустились у наших ног. Самки пили ржавую воду, а вожак стерег. Потом он, доверившись тишине, опустился на колени и припал к ручью. Он был беззащитен. Он зависел от нашей воли, от нашего благородства