Жизнь велосипедиста
«Мысль о фанере, из которой можно было бы сделать аэроплан и улететь к чертовой матери, нет-нет да и посетит подданного Российского государства… Воспарить бы над бедными городами и убогими поселениями с вторичными признаками цивилизации и лететь, не меняя паспорта, обозревая окрестности в поисках места посильного существования».
…Автор тоже предавался мечтам о фанере. Где ее украсть? Или сработать (тоже такое приходило в голову)? До той поры, пока в кабинете достойного человека и академика Юрия Алексеевича Рыжова не увидел изображение высокотехнологичной «фанеры» – термоплана. Наполненный теплым выхлопом моторов, тряпичный мешок поднимается над землей и висит или плывет. Груза можно взять достаточно: комод с книгами, чтобы читать, и джинсами, чтобы носить, друзей, собаку и велосипед, если у тебя, как у академика, тяга вертеть педалями для передвижения по земле. Словом, лети, куда хочешь. «Легче воздуха притом».
Пространная цитата из произведения воздухоплавателя Винсента Шеремета знаменательна тем, что в ней дана краткая, то есть не исчерпывающая, информация о Рыжове, неподдельном украшении человеческой породы.
Покажите мне персонаж в нашей истории, которому президент говорит: «Юрий Алексеевич, будьте, пожалуйста, премьер-министром». А тот отвечает: «Не могу, Борис Николаевич, не лежит душа у меня к этому высокому доверию. Извините». Ельцин прямо обиделся. Ненадолго, будем справедливы.
А Юрий Алексеевич вернулся к своему ректорству в МАИ (чей клуб частенько предоставлял для демократических собраний), к своим ракетам «воздух – воздух» и «земля – воздух» (любит свежий воздух) и прочей аэродинамике сверхзвуковых скоростей. К работе по произрастанию разумного устройства страны, в которую включился еще во времена перестройки со своими товарищами по межрегиональной группе Съезда народных депутатов – Сергеем Аверинцевым, Алесем Адамовичем, Юрием Афанасьевым, Юрием Карякиным, Андреем Сахаровым, Галиной Старовойтовой, Юрием Черниченко, Юрием Щекочихиным, Егором Яковлевым…
Только-только стало налаживаться производство свободы, довольно пока самодельное, как президент опять: хорошо бы нам за границей лицо России показать – не все же козью морду. Поезжайте послом чрезвычайным и полномочным во Францию.
Париж прямо расцвел с появлением там Рыжова (с супругой-историком Рэмой Ивановной). Политики местные были исключительно поражены достоверностью и разумностью слов и действий Юрия Алексеевича, а уж художники, артисты, режиссеры и вовсе озадачились: Ростропович, Вишневская, Спиваков, Иоселиани, Неёлова. И местные, и гастрольные решили, что и вправду что-то повернулось в стране на лицевую сторону, раз такие люди теперь в послах. Живые, остроумные, жизнелюбивые…
Президент Ширак тоже попал под обаяние Рыжова. Он не просто советовался с ним и беседовал на интересные темы, но даже квартиру по просьбе Юрия Алексеевича бесплатную выдал (все-таки бывший мэр) диссиденту и многолетнему сидельцу на родине Александру Гинзбургу. А за заслуги перед отечеством Президент Франции наградил Рыжова орденом высшего офицера Почетного легиона. Это, я вам скажу…
Вы можете описать вкус хорошего вина, ну, допустим, «Шато Ротшильд», а хоть водки на смородиновых почках, или запах гиацинтов в летний вечер, или голос Эллы Фицджеральд, если у вас не было счастливого опыта это испытать?
Общение с Рыжовым из этих ценностей.
Мне повезло, я радуюсь ему чуть не четверть века. Повезло его коллегам-ученым, повезло его друзьям, с которыми он не расстается со школьной скамьи, повезло соратникам, просто хорошим людям, кто с ним встретился, и тем несчастным ученым, которых он защищает от болезненно мнительных спецслужб. Всем нам с Рыжовым повезло.
Теперь ему за восемьдесят. Эта цифра ничего не меняет ни в его жизни, ни в его отношениях к людям, ни в отношении к нему. Единственное изменение – он больше не вынимает из багажника свой гоночный велосипед, не прикручивает «барашком» переднее колесо и не несется по дорогам километров 30–40. Атмосфера в стране не благоволит к велосипедистам.
Два года ждала
Вот какая история произошла когда-то в московском аэропорту Внуково. Шла посадка на самолет Ил-18, отлетающий на Север. Люди суетливо семенили за дежурной, спеша первыми сесть на тихие места в хвосте. Лишь один пассажир не торопился. Он пропускал всех, потому что летел с собакой.
Аэродромные техники, свидетели этой истории, утверждали, что у человека был на собаку билет, но овчарку в самолет не пустили – не оказалось справки от врача. Человек доказывал что-то, уговаривал…
Не уговорил.
Тогда, во Внукове, он обнял пса, снял ошейник, пустил на бетон, а сам поднялся по трапу. Овчарка, решив, что ее выпустили погулять, обежала самолет, а когда вернулась на место, трап был убран. Она стояла и смотрела на закрытую дверь. Это была какая-то ошибка. Потом побежала по рулежной дорожке за гудящим «Илом». Она бежала за ним сколько могла. Самолет обдал ее горячим керосинным перегаром и ушел в небо.
Собака осталась на пустой взлетной полосе. И стала ждать.
Первое время она бегала за каждым взлетающим «Ильюшиным» по взлетной полосе. Здесь впервые ее и увидел командир корабля Ил-18 Вячеслав Александрович Валентэй. Он заметил бегущую рядом с бортом собаку и, хотя у него во время взлета было много других дел, передал аэродромным службам: «У вас на полосе овчарка, пусть хозяин заберет, а то задавят».
Потом он видел ее много раз, но думал, что это пес кого-то из портовых служащих и что собака живет рядом с аэродромом.
Он ошибся, собака жила под открытым небом, на аэродроме. Рядом со взлетной полосой, откуда было видно взлетающие «Илы». Позже, спустя некоторое время, она, видимо, сообразила, что уходящие в небо машины не принесут ей встречу, и перебралась ближе к стоянке.
Теперь, поселившись под вагончиком строителей, прямо напротив здания аэровокзала, она видела приходящие и уходящие Ил-18. Едва подавали трап, собака приближалась к нему и, остановившись на безопасном от людей расстоянии, ждала.
Прилетев из Норильска, Валентэй снова увидел овчарку. Человек, переживший Дахау, повидавший на своем веку горе, узнал его в глазах исхудавшей собаки. Он приехал в редакцию газеты и рассказал мне про внуковскую овчарку.
На следующий день мы шагали по летному полю к стоянкам Ил-18.
– Послушай, друг, – обратился командир к заправщику, – ты не видел здесь собаку?
– Нашу? Сейчас, наверное, на посадку придет.
– У кого она живет?
– Ни у кого. Она в руки никому не дается. А иначе ей бы и не выжить. Ее и ловили здесь. И другие собаки рвали, ухо у нее, знаете, помято. Но она с аэродрома никуда. Ни в снег, ни в дождь. Ждет.
– А кто кормит?
– Теперь все мы ее подкармливаем. Но она из рук не берет и близко никого не подпускает. Кроме Володина, техника. С ним вроде дружба, но и к нему идти не хочет. Боится, наверное, самолет пропустить.
Техника Николая Васильевича Володина мы увидели возле самолета. Сначала он, подозревая в нашем визите неладное, сказал, что собаку видел, но где она, не знает, а потом, узнав, что ничего дурного ей не грозит, сказал:
– Вон рулит 18-й, значит, сейчас придет.
– Как вы ее зовете?
– Зовем Пальма. А так кто на аэродроме может знать ее кличку?
Ил-18, остановившись, доверчивал винты… От вокзала к самолету катился трап. С другой стороны, от взлетной полосы, бежала собака – восточноевропейская овчарка с черной спиной, светлыми подпалинами и умной живой мордой. Одно ухо было порвано. Она бежала не спеша и поспела к трапу, когда открыли дверь.
– Если б нашелся хозяин, за свои деньги бы отправил ее к нему, – сказал Валентэй, – и каждый командир в порту взял бы ее на борт…
Собака стояла у трапа и смотрела на людей. Потом, не найдя, кого искала, отошла в сторону и легла на бетон, а когда привезли новых пассажиров, подошла вновь и стояла, пока не захлопнулась дверь.
Что было дальше? Этот вопрос в той или иной форме содержался в каждом из многих тысяч писем, полученных редакцией той старой «Комсомолки» после публикации «Два года ждет».
Нет, хозяин не прилетел за Пальмой. Но все-таки нашелся.
В Норильске пилоту Валентэю передали листок бумаги, исписанный печатными буквами без подписи. В записке говорилось, что год и восемь месяцев назад написавший ее человек летел из Москвы на Енисей через Норильск. Приметы собаки: левое ухо порвано и левый глаз больной. Эта деталь давала основание предположить, что писал и вправду бывший хозяин собаки: о том, что глаз у овчарки ранен, я никому не рассказывал. Из-за этого глаза, по утверждению хозяина, ему и не дали справки.
Теперь, спустя два года, он, видимо, побоялся осуждения друзей и близких за то давнее расставание с собакой и не решился объявить о себе.
За собакой он возвращаться не собирался, а хотелось идиллического финала. Он и наступил, правда, совсем другой. Сотни людей из разных городов собирались забрать собаку себе домой, а улетела она в Киев.
К моменту, когда доцент киевского пединститута Вера Котляревская с помощью аэродромных служащих добралась до Пальмы, собака была напугана чрезмерным вниманием сочувствующих и ретивых специалистов по отлову беспризорных животных, которых на активность спровоцировала публикация, перепечатанная, кстати, во всем мире. Нужно было преодолеть настороженность собаки и завоевать ее доверие. Дело было сложное. Котляревская проводила с Пальмой дни от зари до зари, проявляя терпение и такт.
Настал день эвакуации. Овчарке дали снотворное и внесли в самолет. Веру Арсеньевну и Пальму сопровождал в пути добровольный помощник, врач-ветеринар Андрей Андриевский.
Первое время Пальма чувствовала себя неуютно в новом киевском жилище. Но большая семья Котляревских хорошо подготовилась к приезду гостьи. Дома говорили тихо, чтобы не напугать собаку, не закрывали дверей комнат, чтобы она не чувствовала себя пойманной… Постепен