но Пальма стала приживаться.
Вера Арсеньевна записала в дневнике: «Очень уравновешенная собака, с устойчивой нервной системой и стойкой привычкой к человеку и дому». И еще одна запись из дневника: «Дома подошла к спящей дочке, полизала щеку и осторожно взяла зубами за ушко».
А потом у Пальмы появились щенки. Три.
Собака как государство (комментарий спустя годы). Ну да! Она охраняет дом, защищает хозяина, хранит верность. У нее и конституция поведения есть, неизменная и выполняемая. Собаке все равно, какой веры человек, богат он или беден, знаменит или безвестен. Она друг человеку и не нападает на него, если не бешеная.
Похоже на идеальное, то есть нормальное, государство. А нашему уступает. В цинизме, вероломстве и способности быстро и выгодно приспособиться к новому хозяину. Что поделаешь – животное все-таки. Бескорыстно привязывается. И навсегда.
Сорок примерно лет назад, осенью 74-го года, некий человек покинул на взлетном поле Внуковского аэропорта товарища (овчарку), потому что был воспитан в таком государстве. И улетел. А она осталась ждать. Она соблюдала нравственный закон, хотя человек его нарушил. Неважно. Это был ее закон.
Я написал об этой истории, миллионы читателей у нас и в мире всплакнули над судьбой Пальмы, и тысячи прислали деньги на поддержание жизни собаки, и тысячи хотели улучшить судьбу овчарки, враз ставшей мировой знаменитостью. Очень хотелось присоединиться к истории чужой любви и верности. Похвально.
Между тем эти тьмы сочувствующих драматической жизни и желающих принять в ней немедленное участие могли бы удовлетворить свой гуманизм, обратив взор на жизнь тех, кто окружает их повседневно и нуждается в помощи.
Но там необходимо было поведение, а они готовы были лишь к эпизоду. Вскрикнуть-то мы всегда в состоянии.
Вскрикнуть и затихнуть до следующей остановки. Не готовы к проявлению чувств на протяжении всего пути.
Собака – животное, исполненное достоинства постоянства и верности. Этому «государству» с умными глазами мы нужны. А тому, с холодными, зачем? Зачем и они нам, верные Русланы, натасканные на тех, кто выходит из организованной колонны? Они и своих порвут за власть и богатую хавку.
Пальма ждет на аэродроме, а мы бросили ее и боимся вернуться. Вернись, вернись, гражданин, в свою страну – она нуждается в тебе! Не бросай ее на произвол.
Вы, которые так переживали, сострадали и надеялись, остановите тех, с петлями, крючьями и клетками. Пока можно.
Найдитесь, как нашлись Вера Котляревская, терпением и любовью завоевавшая доверие овчарки, аэродромные техники и пилоты, спасшие когда-то собаку – как государство.
Ей-богу, между государством и собакой есть общее: охранять дом, защищать хозяина и не воровать со стола.
Словарь Ожогова
Есть люди, которым веришь. Скажет: приду завтра в семь, а надует – придет через месяц, и в девять. С улыбкой. Обстоятельства жизни заставляют его держать себя весело и непринужденно. Иначе кто простит и опять поверит? Человек пунктуальный большей частью мрачен, он есть укор всему, что не вовремя всходит, является не ко времени. Но случаются правдивые люди с вечно хорошим настроением. Их надлежит беречь и держать в охраняемых, заповедных уголках нашей необъятной души. Встреча с таким экземпляром есть обретенное честным путем богатство. Богатством прилично делиться. Вот я и делюсь: пожарный парашютист Валентин Иванович Ожогов со своими правдивыми историями.
Сидим на крылечке с летчиками из Дальнереченского отделения воздушной охраны лесов и обсуждаем, как заинтересовать пожарных в том, чтобы пожаров стало меньше. Потому что если леса не горят, то и денег они получают негусто. Тут подходит парашютист Валентин Иванович Ожогов в резиновых сапогах и лихой кепке и, узнав, что в беседе участвует газетчик, говорит на доступном журналисту языке: «Пора покончить с положением, когда хорошо работать плохо, а плохо работать хорошо». Отметив, что произвел приятное впечатление, продолжает: «Я тут читал в одной газете, не помню какой (обложку потерял), про токаря, который наизобретал, как три института, и по пять планов выполнял без брака. Так его чуть со свету не сжили. Без него видимость, что все работают, а с ним вроде как не все. Вот я, к примеру…»
И рассказал Ожогов, что зимой, когда пожаров нет, плотничает. И за месяц с напарником может поставить два, а то и три сруба. И ставил, пока ему не сказали: «Что-то много ты, Валентин Иванович, зарабатываешь».
– Так ведь за дело, – говорю. – Ну! Дома хорошие. Или не нужны?
– Нужны, – соглашаются товарищи парашютисты. – Но все-таки ты много что-то зарабатываешь.
– Не ворую же.
Тут Ожогов махнул рукой и сказал: «Или другая история про пчел». История про пчел повествовала, что медом можно накормить не только всю страну, но и Австралию, поскольку Ожогов с одного у́лика получает в десять раз больше меда, чем остальные.
Я с недоверием посмотрел на компанию. Никто не потупился. Только Василий Корнилович Полищук, шофер старенького противопожарного автобуса, на двери которого в манере, близкой к реализму, нарисован парашютист (или парашютистка?), повернув кепку козырьком назад, сказал:
– Может, они там в Австралии меда-то не едят. На кой им?
– Был бы у нас лишний – научили бы. И наменяли б на что-нибудь полезное. На кенгуру, например. Пусть прыгают. Им, говорят, пастухи не нужны, а шерсть настриг и выпускай… Да… Я тут соболя лысого вывел. Два года работал.
– На хрена он тебе – лысый? – спрашивает шофер.
– А шерсть во время лесного пожара не обгорает. Или у меня еще случай был.
И Ожогов без перехода стал рассказывать одну за другой свои правдивые были:
…Попался в его капкан колонок и решил отгрызть себе ногу. Отгрыз. Хотел уйти. Глядь, не ту отгрыз. Пришлось еще одну. После этого убежал на двух. Кажись, на передних…
…Ремонтировал он бензопилу «Дружба», отложил в сторону гайки, а утята – они хватают всё, что блестит, – все гайки проглотили. Подождал, у них в организме ведь быстро. Да. Собрал гайки, а они меньше диаметром стали. В желудке ведь все перетирается. Подложил тогда он и болты. Подождал, пока их перетрут. И точно – подошли болты к гайкам. Он даже не поверил. Решил двадцатикопеечную монету положить – они ее в гривенник перетерли. Невыгодно…
…Гулял он на свадьбе, а утром рыбачить пошел. Поплевал на червяка и закинул. А тут сазан червяка проглотил, почувствовал перегар (ну было!) и сразу выплюнул его сквозь жабры – не понравился, значит. Второй подплывает, проглотил и выплюнул. И так восемь штук нанизалось.
…Решили с соседом крышу в баньке поменять. Направленным взрывом. Заложили взрывчатку по науке – тот специалист. Рванули. Глядь, весь сруб поднялся и в его огород перелетел. Целиком. Ни одно бревно не сдвинулось. Динамит оказался импортный и свежий – только завезли. Теперь париться к соседу хожу.
…Была у меня кавказская овчарка. Вдоль проволоки бегала на строгом ошейнике с шипами в палец. Прихожу ночью домой, слышу: цепью гремит, а не лает от радости. Взял фонарик, свечу, там тигр. Он Шарика моего сожрал с ошейником, шипы в горле и расперлись, а лицензии на его отлов у меня нет. Пришлось цепь отвязать. Пропала цепь. Жалко.
…Зима только начинается, а свинья, хоть и дикая, она ведь купаться любит. Найдет лужицу, побежит выкупаться, встанет, обмерзнет. На ней корка льда растет. К середине зимы кабанчик превратился в большую глыбу. Мы идем, а тут закат. Косой луч солнца высветил кабана. Глыба-то прозрачная. А охотники глупые: он и так никуда не убежит. Бери, кати домой, около печи ставь. Лед стает, он твой. А может до весны во дворе лежать, как в холодильнике. Так нет – выстрелили. Теперь надо глыбу растаскивать. Колем, а куски в сторону выбрасываем…Все разобрали – нет свиньи! Оказывается, поросенок был маленький. Его с куском льда откинули. А большим он казался, потому что у льда коэффициент преломления.
…Прилетели мы на пожар в 6 утра. Только сели, медведь выскочил из тайги и помял парашютиста. Тот возвращается еле жив, отлеживается и идет бюллетень подписывать, а начальство ему говорит, что травма у него не производственная, поскольку произошла до начала рабочего дня. Если бы с девяти до восемнадцати, тогда другое дело.
Ну, в это-то мы поверим?
Эскиз Бархина
Работы театрального художника Сергея Бархина предопределяют успех спектакля, фильма, выставки или по крайней мере самого Бархина.
…Больше тридцати лет тому он придумал и нарисовал три эскиза к «Ромео и Джульетте» для сцены Щукинского театрального училища.
Осуществился один – тот, который было возможно исполнить.
На фоне сцены я и снял тогда Сережу из зала. Декорация дорисовала образ Бархина. Во всяком случае, прическу. Апельсин в его руках – из второго эскиза. А третий я вам перескажу. В начале спектакля вся сцена покрыта зелеными совершенными шарами арбузов. По ходу действия на них наступают, их топчут, они разваливаются, и сок-кровь заливает сцену.
Бархин рассказал бы лучше – он говорит и думает блестяще, а я как умею. Но впечатление от его замысла и эскиза было таково, что я отважился записать то, что чувствовал, в рифму.
Нагрузив баржу арбузом
И другим бахчевьем разным,
По речным морям кургузым
Плыл в столицу Стенька Разин.
Он скользил, минуя ГЭСы
И пустынные пространства,
Представляя интересы
Астраханского крестьянства.
Плыл он по речным извивам
Вдоль селений небогатых,
И ему казалось дивным,
Что в стране нет виноватых…
Думал о хитросплетеньях
Экономик и политик
И о том, что населенье
Чересчур стремится выпить.
Над косой, рекой намытой,
Чайка крыльями качала,
Картузом махал небритый
Дед с забытого причала.
Стенька встал – нога босая,
Взял арбуз, что силы было,
И за борт его бросает,
Чтобы к берегу прибило.