Я никогда не видел живых вождей. Вечно живых – да. А так – нет. И никакой потребности встречаться с ними у меня не наблюдается. Другие потребности есть, а этой решительно нет, потому что они не кажутся мне интересными людьми. Они вообще людьми не представляются. Они функции, отправления. В них, возможно, есть нужда, но нет необходимости. Каждый из них прикидывается человеком, и поэтому их видно и слышно, но, поскольку исчезнув, они не оставляют приятных воспоминаний, их можно не брать в жизненный расчет.
Никто из их компании не стал сколько-нибудь добросовестным привидением после смерти – не потому, что при жизни они были материалистами, а потому, что они были при жизни, а не жили (кроме моего знакомого Горбачева, который, потеряв функцию, обрел человеческое, а значит, и надежду стать привидением).
Зато в них можно играть, изображать, придумывать им чувства и высказывания, какие заблагорассудится. Их можно представлять. Они – хороший материал для лицедейства. Отрешенный. Но это – когда они умрут, а когда еще существуют, то пользы от них немного даже актерам. Некоторые из них попахивают серой, у иных нет тени, и единственная мера значимости – злодейство. Особенные негодяи становятся историческими личностями и обретают разные образы и воплощения, как все нелюди, собственной личности не имеющие.
Которые закопаны, те уже не пугают. А другие могут. Я жил одно время в коммунальной квартире дома образцового содержания, расположенного на территории, считай, Металлического завода в Ленинграде. Квартиру эту безнадежно предполагалось разменять. Поднимаюсь я по лестнице на четвертый этаж, и вдруг мне навстречу бойко сбегает Ленин В.И. Головка набок, кепка, тройка, галстук в ромбик, рука за проймой жилета.
Глядя на этого Ильича, я и забыл, что в Питере есть персонаж, как две капли воды похожий на Ленина то ли в Октябре, то ли в 1918 году.
– Вы из тгитцать шестой? – Лукавая, добрая улыбка, легкая картавость.
– Да, Владимир Ильич.
– Откгывайте!
Я открыл. Он быстрым энергичным шагом обежал мою комнату, заглянул к тете Шуре, которая работала санитаркой в вендиспансере, и скрылся в туалете.
– Бачок течет, батенька.
– Виноват-с…
– Так мы социализм не постгоим. Вода и воздух – достояние тгудящихся.
Я так и ахнул.
Он прищурился и, выкинув правую руку, прокричал:
– Сантехнику будем менять. Всё будем менять. До основания.
Сев на табуретку, он достал блокнот и стал быстро писать: «Бонч-Бруевичу! Срочно поменять бачок или на худой конец отремонтировать его до полной победы коммунизма!»
А, подумал я, еще, значит, есть время.
Ленин энергично поднялся, быстро пожал руку, сказал: «До скорой встречи, товарищ», – и убежал.
Я не стал дожидаться новой встречи, а съехал с квартиры, развелся, от греха подальше, с женой, которой принадлежала комната, сел на трамвай и отправился к другу на Сердобольскую. Подошел к подъезду и увидел табличку: «Из этого дома в ночь на 25 октября 1917 года В.И.Ленин отправился в Смольный под видом рабочего Иванова». То Ленин под видом Иванова. То Иванов под видом Ленина.
Господи, подумал я, когда же они оставят нас в покое? И поехал к другому другу, что жил на канале Грибоедова. Оглянулся – вроде чисто – и вошел в парадную дверь. Лестница, идущая по внутреннему периметру, уходила вверх к стеклянному фонарю, за которым предполагалось никому из живущих не принадлежащее небо.
У подножия лестницы в коляске лежал одинокий младенец. Он молча смотрел на дорогу, которую ему предстояло пройти, и думал… О чем он думал, я не знаю. А может, он и не думал вовсе, а ждал, когда что-нибудь само изменится к лучшему. Потому что в детстве все перемены хороши. Они хороши и в зрелом возрасте, только сами не происходят. Надо участвовать, а то всю жизнь и проживешь в клетке – пусть хоть лестничной – и будешь мечтать, что какой-нибудь Ленин починит тебе текущий бачок, если это деяние будет соответствовать интересам текущего момента, который проистекает без твоего вмешательства.
Лед
То, что во всем мире лед (на уровне моря) тает при температуре 0 градусов по Цельсию, свидетельствует, что Бог един. У христиан (православных, католиков, протестантов), у буддистов, у исламистов, у иудеев, у язычников, у атеистов, во что бы они ни верили, лед превращается в воду при одной и той же температуре. Пресный лед в пресную воду. У всех.
Лед, как Послание, объединяет мир. Лед – любимец Создателя. Он покрыл полюса Земли гигантскими ледяными шапками не только для того, чтобы восхищаться их красотой с небес. Сделав его легче воды, он сохранил возможность жизни под ним и обеспечил неразумное человечество запасом питьевой воды на тот момент, когда венец природы отравит своими технологическими достижениями все реки и озера.
Ах, молодец! Ах, красавец!
Однажды, увлекшись невероятной красотой льда, Он спрятал под него чуть не полземли. Налюбовавшись вдоволь, освободил ландшафт, украсив его камнями и водами, обновленной фауной и флорой, способными выдержать некоторое время разум человека. Пусть ему, этому человеку! Он даже термин придумал – естествоиспытатель. И испытывает природу на терпение и унижение. Выкачивает недра. Покрывает слоем мазута (тонким, не соврать) незащищенные льдом, выдыхающие ему же необходимый кислород моря и болота. Поганит, божья тварь, незамерзающие летом земли дымящими заводами, войнами, наступательной, оборонительной отравой и омрачает все окружающее его пространство отходами производства предметов чрезмерного удобства, без которых можно обойтись, за счет натуры, без которой обойтись нельзя. Это чересчур умное животное словно кичится перед Главным: не надо участия, сами превратим Землю в непригодное для существования место, подготовив условия для новой революционной смены фауны и флоры без Вашей (все-таки с большой буквы, поскольку хоть и хамы, а побаиваются и заискивают) помощи.
Ой, плохо вы Его знаете, ребята! Как только доберетесь до полярных льдов и посягнете на их девственную, поистине божественную чистоту, повернут вам слегка ось, вокруг которой все крутится, и накроет вас (нас) со всеми достигнутыми безобразиями ледяным панцирем.
Надо учитывать Его вкус. Он любит красоту. Он любуется всем, что сотворил. И льдом.
Остров людей
Вероятно, это одно из немногих мест на земле, где люди живут в согласии с Богом-Природой; где рождаются дети, похожие на родителей и их пращуров; где в рабочее время людей на улицах нет, а в выходные полно; где за полторы тысячи верст путешествия можно (из нехорошего) найти втоптанную в землю ребристым краем вверх и потому не замеченную одну пивную пробку, а более ничего для будущего культурного слоя; где люди доброжелательны и трудолюбивы и никто не говорит, что именно их земляк открыл Америку раньше Колумба, потому что понимают: никто Америку не открыл – там и раньше жили люди. Просто достиг – первый из европейцев.
Исландия!
Впервые мне посчастливилось увидеть ее с борта парусной шхуны «Te Vega» в 1989 году. «Земля!» – закричал впередсмотрящий, и мы увидели землю. Безлесную, гористую, дымящуюся гейзерами, меняющую погоду, как ветреная и любвеобильная женщина – привязанности. Красавицу!
Рейкьявик являл собой несколько игрушечный вид. В нем чувствуешь себя одновременно и Гулливером, и лилипутом. Смотришь на него словно сверху, поскольку он невелик и красив. Вполне можно охватить целиком трезвым взглядом. Но ты же и участник этой милой игрушечной жизни, и потому легко допустить, что кто-то смотрит на тебя сверху.
Дома аккуратны, опрятны и чисты. Запретов нет, но машины едут со скоростью 30 км в час и все разом останавливаются, едва тебе придет в голову по неосторожности сделать шаг в сторону мостовой.
Кажется, что в этом городе жители говорят шепотом. Но эти все жители непонятно где, поскольку город пуст.
– Что людей не видно? – спрашиваю я Снорри Гисласона, нашего поводыря и друга. Механика и матроса. Обязательного мужика и чрезвычайно ироничного типа.
– А который час?
– Три.
– А у вас в это время не работают?
Такое впечатление, что сейчас не три часа дня, а три белой ночи. По затуманенным улицам дойдем к городскому пруду, где плавают утки с утятами, гуси с гусятами и чайки. Темноволосая зеленоглазая девчонка в толстом свитере, хлопая огромными ресницами, мучает добродушного пса. Пес лениво и молча открывает пасть, словно желая куснуть. Потом, высовывая язык, лижет девчонку в курносый нос.
Эх, подождать немного, жениться на девчонке, усыновить пса и путешествовать бы со Снорри по этому фантастически красивому острову. Да некогда ждать…
Тогда, в прошлом веке, в первый короткий визит в Исландию некий советник посольства, весьма милый, повез нас по окрестностям города, и мы заблудились. Якобы. Остановив машину у скромного дома, он сказал:
– Пойди спроси дорогу у хозяев.
Я пошел. Позвонил в дверь. Вышла женщина средних лет, которая долго и тщательно объясняла, куда надо ехать.
– Ну вот, – сказал посольский лукавый тип, – теперь ты пообщался с премьер-министром Исландии.
Что за чудесная страна.
Кружка пива стоит три доллара, исландская селедка ничем не вкуснее той, что мы можем купить в Москве; военно-морские силы состоят из нескольких (до четырех) катеров, которые, впрочем, ввязались бесстрашно в тресковую войну за право охраны двухсотмильной зоны; армии нет; насыщение компьютерами выше, чем в США (на душу населения); у Полярного круга выращивают картошку; в одном из двух театров дают «Макбета» (при аншлагах), спиртное и пиво по выходным дням на вынос не дают; берегут землю пуще собственного дома, хранят культуру и уникальный древний язык и между делом гордятся самым старым в мире парламентом, куда сходились островитяне для решения вопросов существования нации много веков назад, и нобелевским лауреатом в области литературы.
Господи! Сохрани их. Они вдалеке и могут уцелеть. Они впитали историю и обрели знание, не войдя в противоречие с природой. Они ставят церкви там, где угодно Богу, а не там, где скапливаются люди. Да они там и не скапливаются…