Ёлка на Чистых прудах
Про ёлку позже.
Настоящих праздников немного, но некоторые длятся без перерыва годами. Праздник ожидания лучшей жизни, например, не кончается никогда. Потерпите (подразумевается «нас»), говорит президент, еще пару лет, и сразу станет начинаться более лучшая жизнь.
Лично я – верю! До такой степени он правдив и искренен. А народ его все равно любит. Попразднуйте, говорит он этому народу, то, что мы вам наладили пока, порадуйтесь тому, что в богатейшей стране мира нет голода, что разруха и унизительная жизнь не до края заполнили необъятную родину, что есть еще что украсть тьмам добропорядочных руководителей наших.
Правда, яйца куриные подорожали. Сами подорожали! И потянули за собой всё: и бензин, и хлеб, и масло, и билеты на самолет и поезд, и медицину. Беда с этими яйцами. Гибель перспективы. Надо восстанавливать за пару лет.
И хотя все руководители в стране так или иначе вылупились из яиц и, судя по их поведению – из крутых, я думаю: не учредить ли нам День яйца, сделав его национальным праздником? Без парада и банальных речей, рекомендующих, как нам радоваться такой жизни. А наоборот, праздновать его одновременно с килечкой пряного посола и рюмочкой, скажем, рябиновой настойки, не тогда, когда назначат, а когда встретишь приятного и неглупого человека с предметом празднования, которые еще не только не перевелись, но, напротив, множатся.
Новый год – тоже хороший праздник. Все друг другу желают добра, счастья, подарки под ёлку кладут, а саму ёлку наряжают в игрушки и огоньки. Телевизор включают с пожеланием неизбежного благоденствия. Кстати, было бы правильно, если бы гарант в новогоднем послании к любимому народу не говорил общие, ничего не значащие в его устах слова, а дал бы на будущее единый рецепт салата оливье:
«Дорогие сограждане! В этот трудный для страны час хорошо бы нам подняться с колен с миской самостоятельного салата оливье, ставшего настоящей духовной скрепой. Для приготовления скрепы надо отварить отечественную (sic!) картошку в мундире, охладить ее и порезать мелкими кубиками. Затем, купив на рынке хорошие (!) соленые огурцы, очистить их острым ножом от шкурки и тоже мелко порезать. Огуречные очистки выжать на картошку, чтобы сок не пропадал. Смешать картошку с огурцами и добавить мелко же порезанное отварное мясо (или крабов, если ты ценный работник) и репчатый лук. Смешать сметану пополам с майонезом, добавить соль, перец, перемешать ложкой снизу вверх и добавить не так уж мелко порубленных крутых яиц (куда без них?). Поставить до утра в холодильник, чтоб настоялся. Есть граждане, которые кладут в салат зеленый горошек и морковь. Не станем их осуждать за это даже условно. С Новым годом!» Бам-бам-бам-бам-бам-бам-бам-бам-бам-бам-бам-бум.
Какой правильный рецепт единения, какая, наконец, бездна вкуса! И толерантность. Кстати, можно добавить и свежие огурцы, очищенные от кожуры. Тоже, думаю, обойдется без возбуждения уголовного дела.
Теперь, собственно, о новогодней ёлке. Тут свободы больше.
Много лет назад и я нарядил ёлку и поставил ее на балконе над Чистыми прудами. Никто не заставлял. Катаются на коньках дети и взрослые. Поднимут голову, а там на уровне четвертого этажа веселое новогоднее дерево. Один год поставил, другой, третий… Снимать его с балкона бывало лень и хлопотно. Так и стояла каждый год расцвеченная ёлка по самую весну (от Рождества до Пасхи). Попал я с этим деревом даже в программу московского телевидения. Теплый апрельский день, птицы поют, солнце греет, ёлочка горит, и иронический комментарий: «А здесь всё еще празднуют…»
Ну, празднуем! Не воруем же.
Однажды мне это надоело, и решил я ёлку на балконе не ставить. Возвращаюсь домой тридцатого декабря и встречаю моего друга, великого режиссера Георгия Данелию, который живет этажом ниже.
– Иди скорей. Там тебя делегация ждет.
У дверей – три пацана. Ни здрасте, ни до свидания. Который постарше сурово говорит:
– Дядя! Ёлка где?
Пришлось срочно покупать, наряжать, зажигать…
С тех пор лет двадцать я вольности не допускал.
И вот сидим мы с Георгием Николаевичем пред нынешним Новым годом. Беседуем.
– Ну что, поставил ёлку?
– Поставил. Гирлянда в двести лампочек.
– Теперь послушай сценарий. Прошли годы. Эти бывшие твои пацаны превратились во взрослых мужиков. Один – стал бизнесменом. Второй – срок отмотал. Третий – с войны вернулся, на работу никак не устроится. Идут по Чистым прудам с детьми и женами, у кого есть, и, увидев на балконе твою светящуюся ёлку, говорят: «А этот мудила все еще жив!»
– С симпатией?
– С симпатией.
Вот и праздник.
Заза Захарьевич, кахетинский диссидент(для читателей 18+)
– Завтра мы едем в Сагареджо, – сказал Гоги. – Зазу хотят снять, надо показать, какие достойные и влиятельные друзья у него есть.
– И?
– И кто захочет с ним связываться, раз такие достойные и влиятельные друзья у него есть? Логично?
– Логично. Кто будет изображать влиятельных людей? – спрашиваю я Гоги Харабадзе, народного, нет, всенародного артиста, писателя, красавца, моего друга и брата.
– Все свои. Я, ты – специальный корреспондент из Москвы, наш Мишико Чавчавадзе – великий (правда) человек и художник, Лело Бокерия – он председатель Союза архитекторов и Нугзар Попхадзе – начальник телевидения. Мало?
– Чудная компания для застолья.
– А я что тебя в Кахетию на партийное собрание зову? – возмутился Гоги.
– А Заза там кто?
– Заза – наш старый уличный товарищ. Он там санитарный врач. Сам понимаешь, хинкальные, рестораны, разные общепитовские «дырки»… В Сагареджо это пост! Зазу им надо заменить своим. А тут мы. Защитим его или нет, а «пурмарели» (по-грузински «хлеб-соль») будет хороший.
На следующий день мы, вооружившись фальшивыми аргументами в пользу Зазы Мучиашвили, с благородной миссией выдвинулись в Кахетию. Кто не бывал в Кахетии осенью, тот не бывал. Примите сожаления. Поля, сады, виноградники, одна деревня переходит в другую, радуя взгляд и вкус (теперь, увы, забытый) названиями: Цинандали, Мукузани, Гурджаани… Правда, до них мы не доехали, зато проскочили Манави, селение, знаменитое своим не-пов-то-ри-мым зеленым вином «Манави мцване».
На окраине Сагареджо в саду стоял скромный по нынешним временам дом, внутри состоящий из одного только гигантского накрытого стола, описание которого я пропускаю, чтобы раньше времени не лишить вас возможности сострадать нашему герою. Впрочем, может быть, накрывал и не он, потому что в этот день на триумф (или тризну) районного санврача собралось все местное руководство во главе с первым секретарем райкома партии Медеей Мезвришвили. По обе стороны от этой значительной во всех отношениях женщины расположились другие важные персоны районного центра Сагареджо – прокурор, судья, начальник милиции и сопровождающие их лица. Напротив – линия защиты: «влиятельные друзья» и певцы, которые своим невероятным искусством всегда украшают победителя.
Сам невысокий и худощавый Заза Захарьевич (не хочется называть его виновником торжества, пока вина не доказана) расположился в торце стола. Он уже опрокинул в себя пару стаканчиков того самого «манави», был весел, обаятелен и не собирался, несмотря на высокое собрание и шаткость своей кадровой позиции, демонстрировать присущий ему (в тех случаях, когда нечего выпить) аскетизм.
Кутеж начался традиционно. После тостов за секретаря райкома и каждого из высоких руководителей за столом начался процесс, который в высокой политике называется детант (фр. détentе), то есть ослабление напряженности между враждующими группировками. Заза дружелюбно улыбался и из уваженья к собравшимся не пропускал ни одного стаканчика, допивая до дна. Тамада, зная санитарно-эпидемиологическую обстановку в Кахетии, наконец произнес тост, особенно напирая на сильную сторону Зазы Захарьевича, и посматривал на секретаря. Суровость, царившая вначале застолья, немного смягчилась, однако ситуация все еще казалась тревожной.
– Время! – сказал Гоги, тоном тренера Анатолия Тарасова, выпускающего на лед забойную тройку. – Лело, давай!
Леван Бокерия, спокойный и значительный со стаканом в руке, вспомнил детство Зазы, как он, приходя домой, бросал портфель в угол и говорил родителям: по арифметике – пять, по истории – пять, по грузинскому – пять. Других предметов он назвать не умел, но родители радовались и этим. И думали: какой честный мальчик у них растет.
Заза выпил.
– Чересчур честный! – громко сказал Миша и, опустив голову, затрясся, видимо, от слез умиления.
– Мишико, ты пропускаешь очередь, – сказал Гоги. – Лело, заканчивай. Они разговаривают во время тоста, плохой знак. Сейчас Нугзар, а потом Юра – гость из Москвы.
Из-за строгости Гоги о роли Зазы в развитии современной грузинской архитектуры Лело сказал мало.
Нугзар Акакиевич Попхадзе не ждал открытия калитки, а как настоящий лидер нападения (и защиты) выпрыгнул через бортик на лед (фигурально выражаясь) и сразу влепил шайбу сопернику.
– Республика может гордиться Сагареджойским районом, который невероятно успешно возглавляет многоуважаемая калбатоно (госпожа) Медея Мезвришвили. Многие годы она дает пример сильного, мудрого и гуманного… – Тут он посмотрел на нас с Гоги: как, мол? Мишико из-под стола показал большой палец. – …гуманного управления, где каждый творческий и трудолюбивый человек занимает достойное его место. – Заза рассеянно заулыбался: правильно. – Мы, друзья Зазы Мучиашвили, – продолжал Нугзар, – счастливы, что он под руководством умного и опытного политика включает свой труд в общие достижения района.
Силовой блок одобрительно закивал головами. Секретарь тепло посмотрела на Зазу.
– Мастер, – оценил речь Гоги. – Двинулось! Давай, – сказал он мне, – закрепи. Что-нибудь про его высокие связи в Москве.
– Он бывал в Москве?
– Неважно, давай про Максимыча.
Я встал. Заза с трудом сфокусировал на мне глаза.