– А куда вагон – в ремонт? – спросила его дежурная.
– В ремонт, – подтвердил молодой человек и, посмотрев на дверь, за которой гулял промозглый февральский ветер, добавил: – В Тбилиси. Цепляй к 945-му. Черт-те какие порядки на дороге. Чем только думают. Загнали вагон в Питер, а деньги кончаются.
Насчет денег он сказал чистую правду.
– Вот прям сразу тебя и цепляй. Успеем выработать – сегодня поедешь. Нет – завтра.
Нет, зря, зря грешил наш герой на порядки в путейском деле. Не успел он выйти за порог, как вагон был включен в поездную схему и маневровый тепловоз потащил его к техническому осмотру.
«В дорогу! В дорогу! Прочь, набежавшая на чело морщина и строгий сумрак лица! Разом и вдруг окунемся в жизнь со всей ее беззвучной трескотней и бубенчиками…»
Нет, рано окунаться, не будем спешить, потому как экипаж нашего героя волей осмотрщиков вагонов был внезапно задержан на станции.
«Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» – «Доедет», – отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» – «В Казань не доедет», – отвечал другой.
– А отчего ж именно не доедет? – спросил наш герой.
– А нет отметки ревизии букс.
– А была бы отметка – доехало бы до Казани? – настаивал наш герой.
– Пожалуй, и до Казани.
Следующим днем написав на борту ревизскую сказку о недавнем осмотре букс, молодой человек представил вагон техническому контролю.
– Что думаете, доедет теперь колесо?..
– Теперь-то? А куда оно денется…
И сменный мастер, выслушав историю о беспорядках и ремонте, которую мы уже слышали, включил вагон с наклеенным шифром забайкальской дороги в схему поезда № 945.
18 февраля в 2 часа 10 минут со станции Ленинград отошел почтово-багажный поезд. В его составе шел новый купированный вагон, на ступеньке которого стоял наш герой в купленной к случаю фуражке железнодорожника и с желтым флажком, свидетельствующим, что у него все в порядке.
Не будем гадать, о чем думал нечаянный путешественник, сидя в теплом вагоне и разглядывая в сумеречной мгле проплывающие мимо заснеженные деревеньки, леса, утопающие в белом тумане, и бескрайние поля, по которым проложено множество железнодорожных путей…
Самое время нам лирически отступить от сюжета и познакомиться с хозяином экипажа. Жизнь его едва ли может стать примером подрастающему поколению, поскольку, ежели из двадцати двух лет вычесть четыре года, которые он провел в лагерях (отнюдь не пионерских), да еще прибавить к ним восемь лет детского дома, которые тоже не назовешь счастливою юностью, и все это вычесть, то получится, что жил он маловато. Дома у нашего героя не было вовсе, ибо, закончив восьмилетнее образование, он по дороге в СПТУ стащил из автобуса магнитофон, а выйдя на свободу, пытался попасть в проводники, но не был принят и долго практиковался в различных переездах, пока за бродяжничество вновь не угодил в известные места… Работать токарем он бы, верно, и мог, будь установлен станок в каком-нибудь движущемся вагоне… А теперь он отчасти осуществил свою мечту – топил вагон, смотрел в окно, беседовал с проводниками почтово-багажных вагонов и изредка пускал в вагон тетечек, которые, проезжая короткое расстояние, оставляли ему деньги на еду. Но не злоупотреблял промыслом, который лишал бы его главного удовольствия ехать по стране в собственной «резиденции».
Тем временем в Ленинграде, хоть и не сразу, хватились пропажи и стали рассылать телеграммы по разным дорогам: дескать, есть подозрение, что нет вагона; одна прошелестела по проводам 2300 км, достигла станции Кавказская в городе Кропоткин, и вагон в соответствии с подозрением был отцеплен.
– Ну-с, – сказал инспектор линейного отдела ОБХСС, войдя в вагон вместе с заместителем начальника станции, – нет ли левых пассажиров и грузов? – И выяснив, что нет, сообщил, что есть подозрения, что вагон угнан.
– А доказательства есть? – спросил молодой человек, вспомнив приписанные буквы фальшивого шифра.
– Доказательств нет, но будут, и мы вас задержим, это уж как пить дать, будь у вас хоть какие документы на вагон.
– Чего нет, того нет, – сказал полупроводник. – Разве вот паспорт… Да вы уж, пожалуй, теперь и задерживайте, только будете топить сами, а то вагон замерзнет, а отвечать мне (тут он как в воду смотрел), или вы сами станете отвечать?
Инспектор пообещал подумать, отвечать ли ему, и ушел, по-видимому, разрабатывать версию поимки преступника, а молодой человек, потерпев два дня и решив, что ничего хорошего не дождется, отправился к дежурной по станции, где, пообещав к 8 Марта заграничной колбасы сервелат, попросил ее стребовать приказ по дороге на отправку вагона в Москву, раз уж не получилось в Тбилиси. Однако до Москвы он не доехал, поскольку в Харькове, обнаружив вагон забайкальской приписки, справедливо решили, что нечего ему без документов болтаться по Московской окружной, а лучше с поездом Харьков – Хабаровск ехать прямо в Забайкалье.
Что же, подумал молодой человек, в Москве я еще побываю, а священное море посмотреть когда еще придется, однако, прибыв в Улан-Удэ, затосковал, видимо, по художественным ценностям, украшающим, как он слышал, столичный ресторан «Арагви», и попросил дежурную по парку направить вагон в Москву, поскольку он по ошибке попал в столицу Бурятии.
Отцепить не прицепить – пожалуйста, и скоро путешественник уже бродил по коридорам местного отделения железной дороги в поисках дежурного, которому, видимо, приходилось и раньше встречать заблудшие вагоны и отправлять, куда попросят…
Москва встретила молодого человека весенней капелью. Уже почти месяц он путешествовал по стране и, как говорится, вошел во вкус. Он обжился и успокоился насчет собственной поимки, поскольку сообразил, что в милицию работники железной дороги не обращались, опасаясь, наверное, щелкоперов и бумагомарак. К тому же в Улан-Удэ он заменил бумажный шифр 094 на вполне респектабельно выполненный краской 096, что свидетельствовало о принадлежности вагона дальневосточной дороге, а раз так, то и предполагало доставку вагона в те неблизкие, но прекрасные края.
Но Москва – это вам не Кропоткин, не Харьков и даже не Улан-Удэ. Тут не решишь вопрос без самого министерства. Шутка ли, через всю страну – в Уссурийск. Решением дежурной по станции Москва-Ярославская тут не двинешься. Экий все-таки бюрократизм. И пришлось нашему герою звонить в МПС оперативному работнику Главного управления движения, а тому перезванивать на станцию да распекать подчиненную, что держит вагон, которому бы сейчас весело бежать в сторону Владивостока.
Иной раз с пустяковым делом ткнешься в какую ни на есть инстанцию – и погрязнешь в бумагах, справках, доказательствах своей правоты и не добьешься ничего, кроме тщательных объяснений, отчего все, что ты ни просишь, ничего сделать невозможно.
Не оттого ли, что просьбы твои несут обременение столоначальников в случае, если хоть отчасти их выполнить. А проси ты, читатель, того, что избавляет их от лишних забот и хлопот, и тогда исполнятся твои радения. А ведь действительно: избавился и забыл. Забыл, а вагон уже прибыл во Владивосток и смотрит окнами на Амурский залив. Ну уж теперь куда дальше ехать? Пути кончаются.
«Конечно, можно отчасти извинить господ чиновников действительно затруднительным их положением. Утопающий, говорят, хватается и за маленькую щепку, и у него нет в это время рассудка подумать, что на щепке верхом может прокатиться муха, а в нем ведь чуть не четыре пуда, если даже не целых пять…»
Конец путешествию, однако, наступил не в результате неустанных поисков и слежки. Опыт прошлых операций лжелезнодорожника дает возможность предположить, что, не погуляй он «как человек» во владивостокском ресторане «Арагви» и не притупи осторожность, он переменил бы шифр не в парке «Первая речка», а где-нибудь на перегоне – и ищи его… А так вчера видели дальневосточный знак отличия на борту, а сегодня – Московской железной дороги…
Не пришлось молодому человеку вернуться с вагоном в Ленинград и поставить его на место. В Ленинград и прочие места отправились работники линейного отделения милиции станции Владивосток. И, подробно поработав, составили три тома дела с шестью десятками действующих лиц.
Это увлекательное чтиво захватило Фрунзенский районный суд города Владивостока, на котором перед собравшимися выступил и наш герой, который сообщил заинтересованным лицам, что его путешествие есть бескорыстная (корысти в его действиях справедливо никто и не усмотрел) попытка продемонстрировать отсутствие в некоторых подразделениях МПС должного порядка…
Этот жуткий случай на транспорте заронил, знаете ли, некоторые подозрения в том, что к неписаному закону железных дорог, где, что ни спроси, ничего нельзя, полагается разъяснение: зато все можно. И от этого подозрения могучая система российских порядков чем-то напоминает действующую модель паровоза в натуральную величину. Совершенно похожую на настоящий паровоз. Не отличишь, пока не захочешь поехать…
Р.S. Герой наш, несмотря на рекордный заезд, достойный Книги Гиннесса, увы, был осужден на год исправительных работ и вышел на свободу 1 апреля, в день рождения Н.В.Гоголя, с творчеством которого Саенко Игорь Владимирович, двадцати двух лет от роду, познакомился в местах не столь отдаленных и оценил высоко.
Памятник Черному квадрату
Двадцать лет назад, когда земля была неухоженна, двор запущен, а дом выглядел облезлым и ветхим, строители, ремонтировавшие соседнее здание, поставили у угла бывшей конюшни чаезаводчиков Боткиных, ставшей, по счастью, моей мастерской, ржавую железную емкость в виде куба размером приблизительно метр на метр. Он был на треть заполнен какой-то агрессивной химической дрянью – то ли герметиком, то ли замазкой. И забыт.
Сдвинуть его с места не представлялось возможным. Очень уж тяжел. И тогда я открыл крышку и набил свободное от химии место всякими материальными ошметками времени, что выносили на помойку. (Ах, какие были помойки в то время! Мой друг Иван Андреевич Духин нашел там этюд Коровина, заклеенный «Тремя богатырями» из «Огонька», венские стулья «Тонетъ», печные дверцы каслинского литья… Да я сам подобрал у мусорного бака электропроигрыватель «Супрафон» на 78 оборотов, который отреставрировал с помощью умеющего все Сергея Зыкова.) Утрамбовав находки, досыпал песком куб до верха.