Горбачев довольно успел, и этого оказалось достаточно, чтобы внести коренные изменения в историю мира, страны и каждого из нас, и многое (впервые на моей памяти) – хорошо. Правда, не остановил Сумгаит, Вильнюс, Тбилиси, просмотрел путч. Но (!) разрушил стену между людьми и народами, вернул Андрея Дмитриевича Сахарова, объявил гласность – предвестницу свободы слова, закончил Афганскую войну.
Горбачев создал реальные условия для своего свержения, испытал унижения узника от своих товарищей по партии и обрел достоинство человека, пережившего горький опыт.
Он выдерживает юмор по отношению к себе и с известным юмором относится к тем, кто ему симпатичен. Рецидивы государственного мышления порой бросают тень на его лицо, но приступы проходят быстро. Преодоление восхищает. Он единственный из отечественных руководителей, кто во времени не потерял, а, напротив, обрел или сохранил лицо. Он вызывает сочувствие с пониманием и с годами стал сам способным испытывать эти чувства.
Страна между тем ему не простила того, что он создал предпосылки для свободной жизни. И не воспользовалась ими.
Тяга к свободе всегда была сильной стороной нашего народа, хотя он постоянно стремился найти себе хозяина, который даст ему возможность мечтать о свободе. Лучше, если только мечтать, чтобы не убить будущего.
Написано теперь: на юбилее замечательного писателя и одного из самых достойных людей современной России Бориса Васильева автором этой заметки Президенту СССР в устной форме было передано приглашение посетить мастерскую, именуемую «конюшней», поскольку когда-то чаезаводчик Боткин держал в этой пристройке лошадей.
Приглашение было принято. Оговоренное присутствие Дмитрия Муратова («Новая газета») автоматически обусловило регламент «на троих». Время встречи – 14.00 в субботу.
В 13.45 появился Дмитрий Андреевич, который, оглядев стол и найдя его достаточным, налил стопку, однако выпивать не взялся, а отправился встречать высокого гостя. Президент СССР появился в 14.00 с плетеной корзинкой в руках. Из корзинки, покрытой салфеткой, были последовательно извлечены: бутылка водки тамбовского розлива, свежие мытые помидоры, свежие мытые огурцы с отрезанными попками, достаточное для закуски количество ломтиков испанской ветчины хамон, блинчики с мясом и десяток крутых яиц.
Дверь мастерской была открыта настежь. Охрана президента была отпущена отдыхать. Слух услаждали Элла Фитцджеральд, Скотт Джоплин и другие мастера джазовой культуры, любимые, как оказалось, всеми присутствующими.
Разговор о судьбе, любви и вообще был искренним и равным.
Время от времени участники встречи в соответствии с регламентом проводили тестирование авторских настоек: на черной смородине, на вишне, на смородиновых почках (нежнейшая!), на можжевеловой ягоде. После дегустации гордости коллекции – на белых сухих грибах – М.С. окончательно признал антиалкогольный указ исторической ошибкой.
Осмысливая ее, Горбачев взял из лукошка крутое яйцо и задумался, но не как гоголевский Кифа Мокиевич, задавший себе какой-нибудь подобный вопрос: «Ну а если бы слон родился в яйце, ведь скорлупа, чай, сильно бы толстая была, пушкой не прошибешь; нужно какое-нибудь новое огнестрельное орудие выдумать». А совсем иначе задумался – конструктивно: каким, к примеру, образом пригласить яйцо к сотрудничеству? И скоро способ был найден: с балтийской килечкой пряного посола (обезглавленной, увы), с тонким срезом, словно из лилового дыма, крымского лучка, при гуманитарном участии стопочки запотевшей можжевеловой. Однако, едва достало нам прийти к консенсусу по этому вопросу, как ровно в этот момент в распахнутую дверь вошел мой друг Иван Андреевич Духин – кровельщик высшего разряда и энциклопедист, историк колокольного дела в России, поразительной деликатности человек.
Несколько смутившись высокого собрания, Андреич хотел было ретироваться, однако был подвергнут презентации, поскольку в этот день из типографии Грошева в Конюшню была доставлена свеженапечатанная книга Ивана Андреевича Духина об истории московских колокольных заводов. О выходе первых экземпляров автор еще не знал, а зашел на свет лучины.
Михаил Сергеевич, произнеся краткую (sic!) речь, вручил Ивану Андреевичу сигнальный экземпляр, после чего, предварительно взяв в оборот запотевший должок, они сели друг напротив друга и в течение полутора часов обсуждали исторические аспекты и предпосылки, не брезгуя фактами, поскольку оба обладали отменной памятью.
– Так и так, Михаил Сергеевич! – говорил Иван Андреевич.
– Да к тому же еще и эдак, Иван Андреевич! – вторил ему Михаил Сергеевич.
И всё на вы.
– А не напоминаете ли вы современную иллюстрацию сказки «Ленин и Печник»? – заметил Муратов, доселе молчавший. – Президент и Кровельщик.
Собеседники терпеливо улыбнулись и хотели было вступить в комментарий к замечанию, однако внезапно были отвлечены запахом.
Жареная баранья нога, известно, не такой уж мастер пахнуть. Однако эта, нашпигованная курдючным салом с одесского Привоза, чесноком, предварительно обвалянным в соли и перце; и солью, и перцем же натертая, прежде чем попасть в духовой шкаф, а уж в шкафу, чтобы не просохнуть, постоянно опрыскиваемая дружественным грузинским вином «Мукузани», запах издавала такой, что Михаил Сергеевич на лету остановил дискуссию. А поскольку вкус баранины соответствовал запаху, то некоторое время собравшиеся провели в молчании, лишь поднятием глаз к потолку выражая оценку достоинства предмета.
Скоро Иван Андреевич, сказавшись занятым, покинул общество, Михаил Сергеевич, откинувшись на венский стул фирмы «Тонетъ», найденный Духиным на помойке и им же отреставрированный, сказал Муратову:
– Я же, Димитрий, побеседовав с Иваном Андреевичем, не скажу тебе с уверенностью, кто тут Ленин, а кто – Печник.
Вечер продолжался. Совместными усилиями были спеты русские и украинские песни (не все). Михаил Сергеевич обнаружил слух, приятный голос и знание слов. Оказалось, что хорош он и в танце…
Давно горели фонари. Ветер загонял в дверь теплый весенний воздух. «Битлз» услаждали слух, не мешая разговорам.
– Нравятся они мне, – сказал президент.
– А вы возьмите диск себе.
– А и возьму!
От других подарков он отказался, впрочем, я и не помню, что предлагал. Но если бы вспомнил, то обязательно принес бы Михаилу Сергеевичу на день рождения 2 марта с пожеланием здоровья, теплых вечеров и встреч с хорошими людьми.
А хоть бы и такими, например, как мы с Муратовым и Духиным.
Ошибись, Гоги!
Письмо брату, написанное во время грузинской войны, читаем во времена войны украинской
В дни обострения отношений между Россией и Грузией мой друг, мой брат, выдающийся грузинский актер Георгий Харабадзе, сыгравший десятки ролей в Театре имени Руставели и кино, записавший на СD-диски Евангелие и Библию, грузинские стихи и их русские переводы Ахматовой, Пастернака, Ахмадулиной, прислал мне письмо.
Он прежде никогда не писал. Мы летали и ездили друг к другу. Мы кутили, мы говорили, мы обменивались друзьями, мы спорили, мы любили…
Теперь я прочел:
«Неужели мы доживем до времени, когда самолет, выпущенный из твоего дома в Москве, от которого у меня есть ключи, станет бомбить мой дом в Тбилиси, ключи от которого есть у тебя.
Я пла́чу».
Ошибись, Гоги!
Господа президенты, правительства, парламенты, военные, дипломаты – очнитесь. Посмотрите, что вы творите.
Наши солдаты – в одних братских могилах двух Отечественных войн.
Наши политзаключенные расстреляны одной автоматной очередью. А кто не убит – гнил в одних и тех же лагерях.
Наши языки переплелись гениальными переводами грузинских и русских поэтов.
Наши культуры, развиваясь самостоятельно, уходят корнями в одну землю, в одну веру и касаются кронами.
Ужас и позор у нас тоже один – большевизм и Сталин.
Мы одной крови.
И нет нужды проливать ее, чтобы в этом убедиться.
Не сейте ветер, верховные и главнокомандующие. Не подстрекайте друг друга. Вам – барская затея, щекочущая тщеславие и самолюбие. Нам – горе утрат.
Своим умыслом не подвергайте опасности Замысел.
Грядущие не простят.
История, отодвинувшись, призна́ет виновного виновным. Жертву – жертвой.
С каждым годом я испытываю все больший стыд и вину за Венгрию 1956-го и Чехословакию 1968-го.
Глядя на эти отдельные от нас по своему пониманию и достатку мирно живущие страны, думаю: зачем? Зачем унижали и унижались?
Что считали важным – оказалось никчемным. Пугающее – пустым. Железный занавес и Берлинская стена пали, мир не разрушился. Никто от этого не проиграл.
А сами мы в голодоморах, гражданских войнах, зонах, тюрьмах и расстрельных ямах на что потратили четверть работоспособного люда страны?
Чуть не каждая семья, чуть не каждая изба заплатила свободой близкого, здоровьем, жизнью.
За что?
Разве за результат телевизионного опроса «Лучшие люди России», который вывел параноидальное чудовище среди ВСЕХ, кого породила наша история? Коба набрал голосов в три раза больше, чем Пушкин!
Я пла́чу, мой любимый Гоги…
«Страна, ты сдурела!» – крикнул когда-то в эфир Юрий Карякин, увидев результаты всенародного голосования. Тогда показалось, что это эмоциональная оценка момента, теперь видно – глубокий диагноз.
Толпа вышла на кладбище, где похоронены их распятые сталинизмом предки, чтобы осквернить могилы своих матерей, отцов, дедов… и вообще, выпить-закусить.
Если это народ – точно выражение великого русского писателя и честного солдата Виктора Петровича Астафьева: такой народ сука.
Он за Сталина – пусть ему. Я не с ним.
Он, как огромный, не слабый и не глупый, но лишенный памяти и душевной воспитанности взрослый дядька, сколько лет уже ходит под себя. И не желает пробовать пожить в чистоте. Авось понравилось бы. Как другим. Пусть не вдруг. Но стараться надо. Памперсы из нефтедолларов и квасного патриотизма не помогают. И смердит пригредший хам из малогабаритных х