– Я понял, командор, – кивнул Костя, хотя тот его не мог видеть.
– К Борецкому можно подобраться иначе. Ивановский горком, говоришь, следил не только за ним самим, но и за всеми его клиентами? Вот и попроси у них списки. Скорее всего, «с улицы» Борецкий не принимает, должен быть какой-то пароль или что-то такое. Узнаешь этот пароль – сможешь поговорить с ним самим.
Мысль о необходимости каким-то чудом уговорить клиента Борецкого сдать пароль вызвала легкую панику. Но за месяц, что Костя отработал в Ордене, ему уже пришлось сделать столько всего, чего он никогда не делал, что каждое следующее дело воспринималось проще. Да и некогда переживать и паниковать – надо срочно подобраться к монаху, пока и эта нить не оборвалась. Костю выводило из себя, что в последний момент у него все срывалось. На этот раз нельзя такого допустить!
Он набрал телефон Киры.
К вечеру она прислала всего одно имя. Из списков свидетелей, проходивших по делу Борецкого как вероятные клиенты, лишь Маша девяти лет от роду жила в Иванове. Ее папа владел гостиницей «Интурист», самой крупной в городе. С остальными клиентами поговорить было бы слишком затруднительно. Впрочем, и в отношении девочки могли возникнуть проблемы. Тяжелейший ДЦП с детства; она практически не ходила, но у семьи хватало денег и на хорошую коляску, и на няню, вывозившую ребенка погулять в парк. Осталось всего лишь подобраться к девочке так, чтобы няня или охрана не подняли шум, и убедить ее рассказать незнакомому мужику, как найти мошенника, которого она отмазала от полиции. М-да. «Всего лишь».
На совете трех – Амгалан Тумэнович присутствовал по громкой связи – решили, что идти к Маше нужно именно Косте, хотя Кира упирала на то, что ей с ребенком найти общий язык проще, а при виде мрачного двухметрового мужчины в черном пальто не то что дети, но и собаки попрячутся. Колесов с радостью спихнул бы на нее эту миссию. Рядом с детьми он чувствовал себя деревянным, не представляя, что делать и как разговаривать. Тут и со взрослыми непросто… Но Амгалан был непреклонен: если к Борецкому пойдет Костя, то и к ребенку идти ему же.
– Мы имеем право засветить лишь одного человека, – пояснял командор. – Во-первых, Киру могут знать как члена Ордена, и тогда операция провалится, не начавшись. Во-вторых, не исключено, что у бывших клиентов есть договоренности со своим спасителем, например, они докладывают ему о новых желающих стереть память. Если к ребенку придет женщина, а пароль произнесет мужчина, Борецкий может заподозрить неладное и разыграть ничего не понимающего дурачка.
Оба вынуждены были согласиться.
– А он меня не вскроет? – задал Костя вопрос, крутившийся в голове все это время.
– Если будешь вести себя как обычный клиент – не должен. Борецкий тебя никогда не видел, ты вообще впервые в Иванове, да и в Ордене недавно. Практически нет шансов, что он тебя знает, – заверил его командор.
– Нет, я не этого боюсь. Вот он начнет мне стирать воспоминания… а их нет.
– Кость, – голос Амгалана Тумэновича показался отеческим, – во-первых, без аванса он тебе ничего стирать не начнет. Во-вторых… ты правда думаешь, что он на такое способен? Орден за ним больше года наблюдает и не нашел не то что доказательства, но даже намека на реальность этих уникальных способностей.
– Но что-то же он делает, раз к нему продолжают ехать страждущие!
О том, что наблюдает за чудотворцем не Орден, а ивановский горком, Костя решил не напоминать. В конце концов, это его личные, субъективные сомнения в качестве работы под руководством Оболкина.
– Что-то – наверняка делает. Вот заодно и узнаешь, что. Так близко к Борецкому из наших еще никто не подбирался. Твоя цель – хоть что-то разузнать у него о Кучике, но и методы работы этого скользкого типа нам тоже интересны.
Остаток дня придумывали правдоподобную легенду. Благо это оказалось не трудно: вряд ли Борецкий настаивал, чтобы клиенты подробно о себе рассказывали. Есть деньги – и ладно.
В итоге Костя превратился в Алексея Алексеевича Кондрашова, бизнесмена из Москвы. Якобы до него дошли слухи, что в Иванове чудотворец стирает воспоминания о прошлой жизни. Долго придумывали бизнес Кондрашову, ведь может так случиться, что разговор хотя бы на элементарном уровне придется поддерживать. Костя признался, что разбирается лишь в работе «скорой», чае и лошадях, так что новоявленный Алексей стал владельцем конного клуба. О его содержании, доходах и расходах Костя знал не многим меньше, чем Иван Викторович, уже лет двадцать владеющий клубом, конюшня которого стала домом для Пегаса. Иван Викторович даже звал Костю к себе заместителем, но для этого пришлось бы уйти из «скорой».
Амгалан пообещал, что к завтрашнему дню Данзар «обеспечит правдоподобие» легенды, и на этом распрощались.
С утра Костя поехал исследовать близлежащие парки и детские площадки с фотографией девятилетней Маши, и лишь где-то на периферии сознания мелькнула мысль об Ане. В последние дни они почти не виделись, но ее улыбка, ее глаза и особенно ее бедра напоминали, что в мире существует не только работа. Что она ему сказала за завтраком? Кажется, что займется религиозным туризмом? Да, монастырей и дацанов тут много, надолго хватит.
Шел третий час бесплодных прогулок в поисках девочки в инвалидной коляске. У Кости уже даже зубы мерзли, не говоря о руках, сунутых в карманы и сжатых в кулаки в надежде сохранить толику тепла; пальцы ног одеревенели. Ветер не только не стих, но стал, казалось, злее, от чего пришлось поднять воротник и вжимать в него голову. Видок словно у карикатурного шпиона. Маша могла быть в школе, больнице, уехать к бабушке в другой город или просто решить, что сегодня слишком холодный день и лучше остаться дома. Это значило, что ему придется ходить по детским площадкам завтра, послезавтра и неизвестно сколько еще. И все для того, чтобы няня завопила «не подходи к ребенку!» или что-то подобное. Но других вариантов у них не было.
Костя прогуливался по гравийной аллее центрального городского парка и вяло размышлял, получится ли подкупить няню или же такое предложение ее только сильнее отпугнет, когда из-за поворота появилась коляска. Ему даже не пришлось смотреть на фотографию, спрятанную во внутренний карман пальто, – это определенно была Маша. Шапка с помпоном вызвала воспоминания о девочке, потерявшей мать в автомобильной катастрофе у МКАДа. Однако на обочине московской дороги сидел ребенок, тут же – взрослый человек, побитый жизнью, но лишь ставший крепче и умнее. Такой взгляд отличает тех детей, кто вспомнил свою жизнь, причем вспомнил разом, подробно. Годам к двадцати уже сложно понять, то ли зрелость пришла рано, то ли память, а на детском лице этот взгляд настолько диссонирует с пухлыми щечками, с зайчиками на шарфике, с милой улыбкой, что не заметить его невозможно.
Девочка о чем-то весело трещала с идущей рядом няней (или это ее мать?) и совсем не выглядела несчастной. Если бы не взгляд, если бы не коляска, приводящаяся в движение сервоприводом, ее можно было принять за обычного беспечного ребенка. Но это определенно была Маша – та, чей папа готов был заплатить огромные деньги, лишь бы дочь спала по ночам без снов.
Их взгляды встретились. Костя так и не решил, как правильнее всего поступить, поэтому поддался интуиции: ткнул пальцем себе в грудь, затем указал на девочку и, как мог, показал, что им нужно поговорить. Детская улыбка моментально растаяла, будто кусочек льда в горячем чае. Маша что-то тихо сказала матери (или это няня?), а на ее возражения повторила это еще раз, настойчивее, и женщина смирилась, отошла назад, к лавочке. Коляска мягко покатилась в сторону Кости.
– Ты ведь Маша, да? – все же спросил он. От ее взгляда стало еще более неуютно, чем от ветра, захотелось глубже вжаться в поднятый воротник. К взрослым с такими глазами он уже привык, а у детей видел редко.
Она кивнула.
– Меня зовут Алексей Алексеевич. Можно просто дядя Леша. Я ищу Борецкого.
Маша молчала, наверное, минуту, показавшуюся часом, но все же ответила:
– Я помогу тебе. Ты не полицейский, ты тоже помнишь то, о чем лучше бы забыть. Я вижу долгие годы страданий в твоих глазах, такое нельзя подделать.
– Он тебе помог? – жадно спросил Костя. – Ты действительно забыла?
Девочка кивнула.
– Накануне я всю ночь сидела и записывала. Все те ужасы, что совершила в прошлой жизни. Я будто резала себя тупым ножом, вытаскивая на бумагу жилы из себя. Некоторые слова потом так и не удалось прочесть: все время, пока я писала, я рыдала, слезы капали и смывали чернила, но я этого не видела, не перечитывала. Если бы ничего не получилось – на следующий день я бы все сожгла, но на следующий день история моей жизни читалась как захватывающий ужастик или триллер. Мне было… просто любопытно. Я ведь ничего не помнила. Умом понимала: это моя жизнь, но внутри ничто не резонировало, не откликалось. Меня не мучила совесть – впервые за многие годы. Я ведь очень рано все вспомнила, по сути, детства мне не досталось. Только научилась ходить на горшок, как превратилась в сорокалетнего мужика в теле ребенка. Спасибо Борецкому, теперь учусь опять быть маленькой девочкой.
– Ты выглядишь… довольной. Несмотря на коляску.
– Да, я довольна. Не представляешь, как довольна! Звучит, наверное, дико, но сейчас у меня просто отличная жизнь! Дело в сравнении. А моя болезнь… я знаю, за что она мне, и, вот честно, каждый вечер благодарю Будду за то, что легко отделалась.
– Я бы тоже хотел прочесть о своей прошлой жизни на бумаге, – не соврал Костя. Ох, долгие годы он мечтал узнать, кем же был до этого перерождения!
К окончанию школы практически все хоть что-то уже вспомнили. Рауль так вообще прошел идентификацию личности в банке памяти. Костя же трижды почуял смерть, что тщательно скрывалось родителями. В старших классах он и сам понял, зачем нужно прятать свой дар. Тогда еще он считал это даром, а не проклятием. Друзья же один за другим переходили в ранг приятелей, а затем и вовсе переставали с ним общаться. Не интересно. В пятнадцать лет они ощущали себя тридцатилетними, его же заботили прыщи и девственность. А как тут хотя бы поцеловать девчонку, если в ответ на все его робкие и неуклюжие попытки ухаживаний одноклассницы закатывали глаза, фыркали и шли на свидание с другими, с теми, кто прекрасно помнил, как понравиться