Он не запирался и не выдумывал: немецкие войска действительно собирались расширить южную горловину, чтобы предотвратить возможные запирание в котёл; о планах советского командования – блокировать гитлеровские войска под Ельней, они, разумеется, знали; при этом сведений о количестве советских войск немцы не имели; подробности плана по ликвидации выступа тоже; немецкая разведка на данном участке фронта работала не очень продуктивно; терять вдающийся в советскую оборону участок фронта немцы не хотели – он был неплохим плацдармом для броска на Вязьму.
По словам пленного офицера – перейти в наступление к югу от выступа немцы планировали послезавтра. В течение последней недели с фронта снимались подразделения 7-ой и 268-ой пехотных дивизий и отправлялись на юг для усиления 78-ой дивизии. Только вчерашним утром прибыли полторы тысячи солдат и офицеров, два десятка орудий и минометов калибра 75 мм и восемь бронетранспортеров. Из расположения 9-го артиллерийского корпуса, дислоцированного на севере, должны прибыть несколько пулемётных рот, вероятно уже прибыли.
Имелся приказ: подразделения передислоцировать скрытно полевые лагеря, в открытых местах не разбивать, переброшенные войска располагать в лесистой местности по всем правилам маскировки.
Связисты тянули телефонные кабели, сапёры приготовились к разминированию, офицеры в полевых штабах сосредоточено корпели над картами. Идею о форсировании наступательной операции, ввиду его пленения, герр Хольцман отклонять не стал, это было возможно. Из полка отправилась донесения в дивизию, из дивизии в штаб 24-ой армии генерал-майора Ракутина.
К возможности локального прорыва немецких сил в штабе армии отнеслись скептически – передвижений бронетехники не отмечено; пройти по лесам танковые колонны не могли; без поддержки танков – разве это наступление? Но может немцы рассчитывали именно на это? Командующий армии приказал усилить полки, стоящие у южной горловины, нарастить ударную артиллерийскую группировку, но резервов не было. Полковник Рехтин хватался за голову – как он может нарастить артиллерийскую группировку, если в полку единственная батарея 76-миллиметровых орудий, да в соседней части полковника Шабалина две батареи сорокапяток. Впрочем, к вечеру подвезли боеприпасы, прибыла батарея 45-миллиметровых орудий – хоть что-то. Личный состав усилили двумя стрелковыми ротами, людей распределили по позициям.
В штабе кипела работа, спешили наладить эффективную оборону малыми силами. Командование надеялось, что немцы блефуют. И тем не менее, с опережением на сутки, на рассвете следующего дня, превосходящие силы гитлеровцев устремились в атаку.
Наступление началось одновременно со всех просёлочных дорог, атаку предварила короткая, но интенсивная артподготовка, проходы в минных полях немцы проделали заранее, операцию провели искусно и незаметно.
На позицию 316-го стрелкового батальона, где находился взвод полковой разведки Шубина обрушился шквал огня – из леса били пулемёты МГ-34, вели огонь снайперы, выщёлкивая зазевавшихся пехотинцев. Пока личный состав, рассеянный по траншеям, приходил в себя, немецкая пехота прорвалась через опасную зону и рассредоточилась в складках местности. Ответный артиллерийский огонь был слабый и целей почти не достиг.
Советская пехота в траншеях понесла значительные потери – оглушённые красноармейцы хаотично стреляли, орал командно-начальствующий состав: «Живо покинуть задние!.. В траншеи!.. Все вперёд – встречать врага!»
Ожили пулемётные гнёзда, но их работа тоже не отличалась эффективностью. Немцы подползли вплотную и забросали пулеметные расчеты гранатами.
Шубин собрался вести в бой свой взвод, но прибежал нарочный с категоричным приказом от Рехтина: разведвзводу в полном составе прибыть к штабу полка. Он будет находиться в резерве, это приказ, который не обсуждается и тот, кто попытается его нарушить – будет немедленно отдан под трибунал.
Разведчики плевались: «Что происходит? Трибунал это за трусость, но не наоборот же».
Приказу подчинились: было стыдно, неловко, но бойцы послушно уходили в тыл по ходам сообщений, скапливались в овраге.
Оборона на позициях стрелковых батальонов трещала по швам – в разрыв между минными полями уже просачивалась лёгкая бронетехника: «кюбельвагены», БТРы – они вели непрерывный огонь из пулеметов. С лесных дорог немцы выкатывали орудия, били по советским позициям прямой наводкой. Задымлённое пространство у передовых траншей превращалась в ад.
Немцы подползли, спрятавшись за бугорками, а когда прекратился огонь со стороны леса, дружно поднялись и побежали на вал. В передних рядах автоматчики стреляли от бедра – молодые, злые, накаченные под завязку нацистской пропагандой, выпившие шнапса для храбрости, казалось, они не остановятся. Захлёбывался пулемет Дегтярева, выкашивая наиболее зарвавшихся, но с задней шеренги напирали, с лёгкой трусцой, атакующие переходили на быстрый бег, старались быстрее преодолеть простреливаемое пространство.
Красноармейцев в траншеи оставалось мало – две-трети личного состава уже выбыло, все проходы были завалены мёртвыми телами, зато в боеприпасах теперь недостатка не было.
– Батальон, гранаты к бою! – скомандовал майор Охрименко – дёрганый, с виска стекала кровь, он даже не знал об этом. Комбат высунулся из траншеи по пояс и… Рухнул обратно с простреленной грудью.
– Батальон, слушай мою команду! – с банка заорал батальонный комиссар Одинцов. – Гранатами, огонь! Приготовиться к контратаке!
Очередное звание представитель полит состава получил совсем недавно. Ходили слухи, что он часто собачился с комбатом, институт комиссаров формально упразднили, но склоки и непонятки продолжались. Как трудно порой смириться, что ты не один среди равных, а только второй. Но сегодня уже не собачились – с кем собачиться? У батальонного комиссара раздувались ноздри, глаза горели как у дракона.
Из траншеи, в наступающего противника, полетели гранаты – красноармейцы выбрасывали всё, что у них было. Передний край покрылся полосой разрывов, осколки десятками выкашивали наступающих, солдаты падали замертво. Атаку удалось остановить в двадцати метрах от траншеи. Снова ожил пулемёт Дегтярёва – немцы попятились, залегли, прикрываясь трупами товарищей, отступать на исходную приказа не поступало. Их самообладанию в этой ситуации можно было позавидовать. Огневая поддержка не заставила себя ждать – опушка ощетинилась огнём, пули рвали землю на бруствере, трясли кустарник на обратной стороне.
– Батальон, примкнуть штыки! За Родину! За Сталина! – звонко кричал батальонный комиссар Одинцов.
Это было ошибкой, не выигрываются баталии на голом энтузиазме, да и последний померк. Когда товарищ Одинцов принялся выбираться из траншеи и рухнул на косогорье вниз лицом.
Не все успели присоединить штыки, красноармейцы выпрыгивали из траншеи – кто с карабинами, кто сапёрными лопатками, покатилась орущая волна по склону. Огонь с опушки косил смельчаков, но половина добежала, схватилась с немцами, замелькали штыки и лопатки. Стрельба утихла, лишь иногда разражались одиночные выстрелы.
Свежие немецкие подразделения выступили из леса – солдаты бежали оскаленные, с засученными рукавами, с разгона врезались в толпу. Хлестала кровь, падали люди, сдавлено икал, пронзённые штыком унтер-офицер. Корчился в агонии командир 2-ой роты старший лейтенант Чумаков, теряя внутренности из распоротого живота. Красноармейцы выдыхались, отходили к траншее, их осталось совсем мало.
– Всем назад!.. Занять оборону! – надрывался выживший ротный командир Савельев. – Держаться, не отступать! Сержант Дёмин, разворачивайте пулемёты!
С горем пополам удалось восстановить оборону. Прибыла потрёпанная пулемётная рота со станковыми Максимами, очередная атака была отбита. Всё пространство между минным полем и передним краем было усеяно телами в мышиных мундирах. Со стороны оврага прибыли два пехотных взвода, их приняли как ангелов из рая и следующую атаку отбили.
Но силы таяли, в живых из батальона осталось человек семьдесят: половина истекала кровью, но позиции не бросала. Прибежал посыльный из штаба полка с отвратительной вестью: немцы ударили в стык стрелковых полков, прорвали оборону на слабом участке и теперь продвигаются вглубь территории, угрожая зайти в тыл измотанным частям. Приказ: отходить на рубеж Рыдалаво Локтя, но никакого беспорядочного бегства; оставить пулемётный заслон; отступать организовано.
На участке, где прорвалась усиленная бронетранспортёрами рота ваффен СС, находился полевой госпиталь. Ещё час назад это был глубокий тыл, сейчас он превратился в арену побоища – брезентовые палатки были разбросаны по низине, среди сосен. С приближением боя, часть медицинского учреждения эвакуировали, тяжелораненых вывезли в тыл, но многие остались, ждали медсанбатовский грузовик, не зная, что тот попал под артобстрел на просёлочной дороге и давно уже выведен из строя.
Солдаты ваффен СС наступали при поддержке бронетранспортёра и мотоциклистов. Госпиталь охраняло отделение красноармейцев – полтора десятка бойцов с винтовками Мосина и ручным пулемётом Дегтярёва.
Отделение засело в лесополосе, сдерживало натиск автоматчиков. В высокой траве мелькали серые мундиры, поблёскивали каски, автоматчики обменивались спокойными репликами, иногда смеялись – военно-полевой госпиталь был для них такой же мишенью, как и все прочие.
В госпитале царила суета: медсёстры и санитарки вы вводили раненых, помогали им идти в лес; красноармейцы, с лёгкими ранениями, хватали винтовки, занимали оборону; отстреливались санитары, офицеры медицинской службы, но их пистолеты, карабины вряд ли могли кого-то остановить.
Нападение на госпиталь было внезапным, рассчитывать на помощь не приходилось.
Командир охранного отделения сержант Пьянков сорвал, голос требуя от своих людей невозможного. Фашисты обходили перелесок, откровенно потешаясь. Вокруг сержанта гибли подчинённые, но никто не бросал оборону, не пытался сбежать – бойцы были бледные, как сама смерть, торопились отстрелять последние патроны. Пленных в этот день не брали, особенно из рядового состава.