Из бревенчатого здания управы вышел гауптман, обозрел владение – увиденное не вызвало у него нареканий, он покурил на крыльце, вразвалку отправился к «Кюбельвагену», у которого возился водитель. Запищала радиостанция, послышалось невнятное бормотание. Гауптман вскоре покинул салон, заговорил с обер-лейтенантом. Подбежал унтер-офицер, выслушал с подобострастным видом указания, умчался выполнять.
– Ну что, товарищ лейтенант, не ушли немцы?
Неподалёку угнездился неплохо выспавшийся Герасимов. Шубин раздражённо покосился через плечо, Герасимов смутился.
– Я так, товарищ лейтенант, для порядка спросил. Выспались, настроение боевое! Будем делать все, что прикажет Родина.
Неподалёку хрюкнул Мостовой – в принципе ничего плохого, если у группы приподнятое настроение. У самого, правда, хуже некуда и голова раскалывается от бессонной ночи.
Обер-лейтенант, в сопровождении пары солдат, спустился в хранилище.
Глеб напрягся, поймал себя на мысли, что ведёт себя как ревнивый муж, психующий, когда кто-то подходит к его жене. Облегчённо выдохнул когда небольшая компания вышла обратно. Часовой задвинул откатные ворота.
– Товарищ лейтенант, есть идея, – зашептал Брянцев. – Начнут выносить боеприпасы – открыть огонь по контейнерам, глядишь и рванут… – и сам же отказался от своей идеи. – Хотя не знаю, может и не получиться – патронами ничего не сделаешь, или тут рванёт, а под землю не дойдёт.
Как он устал от этих пустопорожних рекомендаций… Глеб уже жалел, что ночью не решился на штурм.
Из западного леса показались две грузовые машины в сопровождении мотоциклистов, въехали на территорию базы. Охрана сжала кольцо вокруг грузовиков, орущие конвоиры принялись выгружать советских военнопленных. Разведчики недовольно зароптали, сомнения не было – немцы доставили на объект попавших в плен красноармейцев – дармовую, хотя и весьма сомнительную, рабочую силу.
Доходяг и раненых не брали – все пленные находились в нормальной физической форме – молодые, угрюмые мужики, в оборванном обмундировании, многие без головных уборов, даже без сапог. Представителей комсостава вроде не было, политработников, судя по петлицам, тоже – подобные категории долго в плену не жили, из них выпытывали всё, что они знали, а потом ликвидировали.
Пленных толкали, били прикладами, насилу выстроили в две шеренги – охранники не церемонились. Красноармейцев было около трёх десятков, – они исподлобья косились на немцев, во взглядах сквозили обречённость и безразличие.
Гауптман медленно прохаживался вдоль строя, с любопытством разглядывал их лица – видно ещё не насмотрелся за два месяца. За ним по пятам семенил приземистый фельдфебель – переводчик. Офицер что-то говорил, фельдфебель переводил
Пленные отворачивались, кто-то сплюнул под ноги. Это не осталось незамеченным, последовал резкий окрик, подбежал солдат, выдернул красноармейца из строя, тот качнулся, понял, что сейчас произойдёт и принял решение – все равно терять нечего: он ударил солдата кулаком в живот и злорадно оскалился, когда тот согнулся пополам. Закричал гауптман, двое вскинули карабины, захлопали выстрелы. Боец качнулся, упал лицом в землю. Под шальную пулю попал ещё один, лысоватый с выпуклыми глазами, он схватился за простреленное плечо, осел с исказившемся лицом. Кто-то из товарищей нагнулся, чтобы ему помочь, но подбежал охранник, ударил в плечо прикладом.
Шеренга зароптала, строй сломался, пулемётная очередь прошла над головами и все застыли. Долговязый обер-гренадер передёрнул затвор, выстрелил в раненого. Гауптман удручённо покачал головой – к работе ещё не приступали, а раб сила уже тает. Он продолжал не громко вещать, фельдфебель переводил.
– Что творят, суки!.. – выругался обычно сдержанный Глинский. – Вконец оборзели! Убивать их надо, иначе не поймут. А эти тоже хороши – какого хрена в плен сдались?
– Вадька уймись! – поморщился Шлыков. – Как у тебя всё просто…
– Не сдавайся и всё…
– Они и не сдавались, их просто взяли в плен. Чуешь разницу? Контузия, внезапное нападение, кончились боеприпасы и даже счёта жизнью не свести и кулаками не отбиться.
– Товарищ лейтенант, что делать будем? Давайте вдарим из всех стволов и в атаку пойдём? А эти бедолаги нам помогут, пока они здесь, кто-нибудь да выживет.
Решение по прежнему не вызревало, идея Шлыкова равнялась самоубийству – только в зоне видимости три пулемётных поста, а бежать полтораста метров – немцы просто от хохота помрут, когда станут отстреливать нас на открытом участке.
Пленным внушили, что от них хотят, других желающих расквитаться с жизнью пока не было. Кучка оборванцев под прицелом пулемётчиков потянулась в хранилище. Люди пропадали в темноте с низко опущенными головами. Через пару минут они стали выносить продолговатые снарядные ящики, окрашенные в тёмно-серый цвет. Красноармейцы отдувались, подкашивались ноги. Охрана бдительно следила за каждым их шагом. Задним ходом подъехал грузовик, вышел водитель, вразвалку обогнул машину, отомкнул задний борт. Двое красноармейцев вскарабкались в кузов, им подавали ящики, они оттаскивали к переднему борту.
Снарядов было много, переноска продолжалось минут тридцать. Потом пошли контейнеры с минами. Без казусов не обошлось – у кого-то дрогнула рука при подъёме в кузов и, видно не просто дрогнула, а намеренно. Ящик, сбитый из досок, развалился, мины рассыпались. Виновник успел отскочить, злорадно засмеялся. Немцы заполошно закричали, кто-то бросился на землю, другие пустились наутёк. Автоматная очередь пропорола воздух – пленный пошатнулся рухнул как столб, второй не шевелился, угрюмо смотрел на вражеского солдата. Этого тоже хотели пристрелить, но офицер что-то проорал и пленного оставили в покое.
Несколько минут вокруг кузова царила суета, кричали конвоиры, красноармейцы собирали мины. Труп оставили на месте, да бы дисциплинировал других. В машину вошло не больше тридцати ящиков, водитель развёл руками – не он придумал такую грузоподъёмность. Борт закрыли, грузовая машина, в сопровождении двух пехотинцев отбыла в неизвестном направлении.
Гауптман снова с кем-то связывался. Проявление раздражения, возникла заминка, пленных стали загонять в кузов, они набились как серди в бочку. У заднего борта пристроились автоматчики, взяли красноармейцев на прицел. И этот грузовик покатил по лесной дороге, поднимая пыль. Его сопровождали мотоциклисты.
Шубин перевёл дыхание – лучше не думать, что происходило. Возможно рабсила потребовалась на другом объекте, привлекать своих солдат к перегрузке гауптман не спешил, ходил кругами по охраняемой территории. Ворота хранилища оставались открытыми, чернела дыра, словно пасть гигантского животного.
Эх, засадить бы в неё из чего-нибудь!
На этом месте Шубин задумался, зашевелились извилины под черепной коробкой, заработала мысль. Это была необычная идея – безумная, невероятная имеющая мало общего с возможностями людей, оказавшихся в тылу врага, но идея была навязчивой и через минуту поглотила лейтенанта целиком.
В районе базы установилось затишье, часовой закрыл ворота, но это не имело значения.
Шубин стал отползать, бросая своим:
– Всем назад. Есть дело. Савенко остаться, наблюдать за противником. Никита, ты был артиллеристом, должен разбираться. Разбитая батареи сорокапяток, которую мы видели на дороге.
– Так точно, видели, товарищ лейтенант! – у Брянцева от удивления вытянулась челюсть. – Разнесли её фрицы. В походном положении были орудия, «Комсомольцы» их перевозили, под удар попали, там все тягачи разбитые всмятку, вы же помните.
– К чёрту тягачи, Никита. Вспоминай про орудия… Ты на какой батарее служил.
– Противотанковые сорокапятки 32-го года, – Брянцев сглотнул: – Наводчиком служил в 332-ом артдивизионе. Это те же орудия, товарищ лейтенант. У нас выбор, сами знаете, небольшой. Те, что мы видели были слегка модернизированы, считайте 34-го года выпуска, тогда вносили небольшие изменения. Товарищ лейтенант, вы что-то задумали? Там же всё расквашено…
– Думаю, Никита, вспоминая тягачи разбитые пушки оторвались, но некоторые целые, нет?
– Да, парочка была в безнадёжном состоянии, но остальные то…
– Мужики, вы тоже вспоминайте.
– Товарищ лейтенант, там точно одно орудие было в приличном состоянии, – заволновался Мостовой. – Щиток погнуло, лафет тоже, но ствол и замок были целые. Я ещё подумал, что эту штуку можно дальше использовать. Может я чего не заметил, точно не скажу. Товарищ лейтенант, а к чему всякие разговоры? У немцев тягач попросим?.. Сами сюда притащим? – Мостовой замолчал, начал соображать.
Остальные тоже задумались, сделали серьёзные лица. Вот уж, воистину самый глупый выбор делается самым умным видом.
– Возможно вы правы, товарищ лейтенант, – Брянцева одолела какая-то волнительная дрожь. – Одна из пушек точно была в пригодном состоянии, хотя я сильно не всматривался. Но лафет, раздвижные станины вроде целы. Если замок с затвором не пострадали если ствол не погнуло, то выстрел думаю можно сделать.
– Одного выстрела будет мало, – рассудительно изрёк Глеб. – А теперь поправьте меня, если я ошибаюсь… От уничтоженной колонны до этой опушки метров четыреста – три минуты бега рысью. Нас восемь здоровых мужиков – можем горы свернуть, ну хорошо, шесть – один останется на посту, здесь; другой уйдёт в дозор, охранять наше мероприятие. Шестеро здоровых мужиков тоже сила… Дорогу, на которой разбомбили колонну, немцы не используют – мы их там не видели. Тягловая сила – это мы. Пусть даже повреждён лафет и колёса. Это действительно орудие модернизации 34-х годов – деревянные колёса заменены металлическими фордовскими, с гибким каучуком…
– Полуавтоматика… – зачем-то добавил Брянцев. – Затвор запирается автоматически после помещения снаряда в казённик.
– По дороге меньше четырёхсот метров, – продолжал Глеб. – Плюс дополнительный отрезок метров шестьдесят. Пробиться через кустарник, затащить на косогор и установить на позицию, при этом немцы не должны услышать, как мы пыхтим и материмся. В шестером и не дотащим? Масса изделия четыреста с небольшим килограммов – пустяк на шестерых.