Разведчиков ожидали – снайперской винтовки у них, к сожалению, не было. Офицер осмелел, встал в полный рост, что-то крикнул своим – солдаты припустили в полную прыть, уже не прячась. Явно различались серые лица, давно нестираное, лоснящееся обмундирование.
По команде разведчики открыли огонь из всех стволов. Возможности обойти у противника не было, по крайней мере в текущих условиях, без предварительной рекогносцировки. Повсюду громоздились скалы и только ленточка дороги вела наверх.
Кто-то остался лежать в распростёртом виде, о него спотыкались, тоже падали. Огонь уплотнялся. Атакующие ушли с дороги, они укрылись среди камней в канавах. Двое остались лежать, один был ещё жив, пытался ползти, держась за живот – меткий выстрел с горы оборвал его страдания – офицер возмущался, призывал солдат исполнить свой священный долг перед фюрером и рейхом. Они опять пошли дружно встали и бросились наверх.
– Смотри-ка, безропотные! – удивился Шлыков, припадая к прицелу.
– А куда им деваться? – хмыкнул Герасимов. – У мяса не спрашивают – хочет оно в мясорубку или нет.
И снова беглый огонь остановил атаку, но немцы не отступили, они принялись обустраиваться на занятых позициях. Перебежал офицер с Вальтером – он по-прежнему держался в тылу. Неприятель был уже фактически рядом метрах шестидесяти и призрак рукопашный, который очень хотелось избежать, маячил в полный рост. Немцы были злы и отступать не собирались, они высовывались из-за камней, стреляли и снова прятались – их хладнокровию можно было позавидовать. Выдалась минутка и сразу в двух местах из-за камней подтянулся дымок – воевали с удобствами – кто запретит?
– Мужики, сдается мне они сейчас пойдут, не считаясь с потерями! – объявил Глеб. – Добегут немногие и вряд ли их останется больше, чем нас. Все помнят как надо драться?
Ответить ему не успели, а ведь был такой простор для остроумных высказываний…
Немецкий офицер разразился командами – тактика германской армии практически не менялась и она работала. Несколько человек открыли дружный огонь, остальные под их прикрытием покинули свое убежище и бросились наверх. Их расстреливали практически в упор. Но они лезли, не считаясь с потерями, орали что-то злобное. Бросились в атаку и те, кто их прикрывал – ещё несколько неподвижных тел остались на дороге.
Офицер оторвался от скалы, побежал не пригибая головы к соседнему укрытию и запнулся, натолкнувшись грудью на пулю. Смерть командира не остановила солдат – её просто не заметили. Уцелевшие подбежали к баррикаде с решительными лицами.
Шубин послал остатки магазина в противника и вскочил на ноги – столкнулись две ревущие кучки людей. Дальше он действовал на автомате с затуманенным сознанием, что-то кричал, призывал держаться – ведь этих бесов осталось совсем немного. Разведчики пятились злясь – всё таки напор был сильный Шубин ударил прикладом по руке с ножом – взвыл немец, усыпанный оспинами.
А дальше Глеб не помнил… Прекратился, пятился, размахивал прикладом, бил направо и налево, куда-то попадал. Драка вспыхнула – отчаянная – мельтешили конечности, ножи, приклады. Орал как припадочный Вадим Мостовой, разрежая обоим ТТ в атаковавшего его ефрейтора. Коля Савенко, сбросивший со спины рацию, мастерски орудуя лопаткой, перерубил кому-то ключицу.
Дерущихся охватило форменное безумие – бились так, будто на кону была победа в войне. Друбич размахнулся прикладом – немец увернулся, всадил ему нож в живот – красноармеец попятился, вытаращив глаза. Никто такого не ожидал. Немец торжествующе завопил, бросился вперёд, снова ударил ножом, выдернул, ещё раз ударил. Друбич осел на землю.
Немец замешкался и не заметил, как сбоку налетел Брянцев – он тоже орудовал ножом, брызнула кровь из пробитой шеи, немец навалился и обоих отнесло к обрыву.
Оружия больше не было – дрались кулаками. Никита получил в живот, чуть не задохнулся и всё же двинул в челюсть со всего размаха – немец потерял опору под ногами, куда-то поплыл. Брянцев схватил его за ремень, чтобы дать добавки, а тот схватил Никиту за руку и оба не заметили, как посыпалась глина, как провалился грунт на краю обрыва, а когда опомнились – обоим стало не до драки. Они падали в обрыв, отчаянно хватая за пучки, свисающего с обрыва, дёрна.
Загремели выстрелы – Глинский схватил валяющийся под ногами автомат, скосил пару озверевших гренадеров – они лезли прямо на него. Последний выживший упал на колени, вскинул руки, разбитые губы что-то шептали– это не имело значения. Глинский выстрелил в голову, передёрнул затвор, выругался, обнаружив, что магазин пуст.
Людей качало от усталости, они растерянно смотрели друг на друга – оборванные, грязные, носы и губы были разбиты в кровь практически у всех. Вадим Мостовой шмыгал носом, переворачивая мертвого Друбича, тряс его, заклинал очнутся, но Друбич был мёртв.
Шубин подошёл к обрыву, посмотрел вниз – оба: и немец, и Брянцев разбились о камни. Немец вывернул голову, из распахнутого рта вывалился синий язык. Брянцев упал неудачно, как не пытался извернутся в полёте, ударился затылком, глаза его были распахнуты, раскроенные затылок плавал в луже крови. Нет ничего тяжелее потери товарища. Был человек со всеми достоинствами и недостатками, собственным неповторимым внутренним миром и нет человека, и никогда уже не будет.
Но не было времени горевать, читать панегирике и затевать похороны.
В районе застрявшего на дороге Опеля уже шумели немцы – прибыло подкрепление, оставались считанные минуты.
– Все к лесу! – приказал Шубин.
И поредевшая группа устремилась к дороге.
Глава двенадцатая
В лесу они сменили направление. Овраги тянулись волнами, некоторые из них пересекли по траверсу, в самом глубоком передохнули пару минут и двинулись в западном направлении, сбивая погоню со следа. Отдых не пошёл на пользу – бойцы с трудом передвигали ноги, преимущественно молчали.
Призраки мёртвых были ещё здесь, временами забывали, что товарищей нет, искали их, окликали – почему отстаёте. Смириться с потерями было невозможно, а мысль о том, что оставили тела фашистам – просто убивала.
Погони не было, похоже коллективная молитва дошла до адресата.
На западе простиралась безлюдная местность. Разведчики уходили на восток пока могли идти, потом спустились в овраг, снова сделали передышку. Все словно замкнулись в себе, перестали разговаривать – нечеловеческая усталость делала свое дело.
Сумерки уже уплотнились, когда они вошли в безымянную деревню, четверть часа пролежали в кустах, наблюдая за местностью – всё открыто: за деревней лес, слева и справа озеро с камышами и топкими участками суши, в которые не хотелось соваться. Противников деревни не было. Населённый пункт казался заброшенным, дворов пятнадцать – убогие, покосившиеся избы; огороды, заросшие сорняками.
Доносились отдалённые раскаты – вполне возможно, что это была гроза, а не канонада – фронт помалкивал уже вторые сутки и это для лета 41-го было необычно. Возникали резонные сомнения, что лес за деревней граничит с линии фронта – ну где-то же должна быть эта линия! Могли советские войска отойти без боя, а немцы также без боя занять освободившееся плацдарм.
В деревне было безлюдно, разведчики жались к заборам, передвигались перебежками. Дома пустовали, видимо, немцы выгнали всё население из прифронтовой зоны. Впрочем живая душа деревне все же нашлась – шевельнулось занавеска в маленькой неприметной избушке, а когда разведчики вбежали на крыльцо, в доме кто-то испуганно вскрикнул.
Дверь отворил худой, морщинистый старик с поджатыми губами, посторонился пропуская гостей внутрь. В бедно обставленной комнаты: горела свечка; сидела маленькая, худая старушка с такой же как у старика маской обречённости на скукоженном лице, губы у неё ввалились, она не говорила, могла только шамкать. Старичок на её фоне смотрелся куда бодрее.
Шубин поздоровался, старушка приложила ладошку к уху – с ней все было понятно. Старик пробормотал сиплым голосом ответное приветствие, потом он присмотрелся к вошедшим, разглядел советские петлицы и губы у него задрожали:
– Наши!
Шубин ответил утвердительно.
Старик заплакал, он не притворялся, он действительно был рад своим. Потом что-то пробормотал, притащил колченогую табуретку, такой же стул, кинулся к печке где стоял чугунок с варёной картошкой. Шубин отказался, не забыв поблагодарить. Старик растерянно развёл руками – как же так, ребята, вы же наверное голодные, садитесь куда хотите, не стойте, я же вижу как вы устали. Боже милосердный, как давно мы не видели нашу Красную Армию.
Судя по иконкам в углу, уповать этим людям оставалось только на Бога.
Разведчики сели на пол. Вадик Мостовой недовольно ворчал, убыл на пост.
– Не уходите, ребята, – засуетился старик. – Можете у нас переночевать, мы со старухой потеснимся – много ли нам надо. Вы чай, разведчики. Я тоже, в империалистическую ездил с казаками в поиск, брали языков, устраивали рейды по немецким тылам. Эх, было время!.. Я уже тогда был немолодой – добровольцем пошёл, здоровье ещё позволяло.
– Да тебе, отец, и сейчас здоровье позволяет, – улыбнулся Шубин. – Можно спросить?..
Почтенное семейство Тереховым Фёдор Матвеевич и Прасковья Ильинична с 22-го года проживала в Бекасово. Раньше батрачили у кулаков, потом в колхозе трудились пока силы позволяли. Детей похоронили: первый сын сгинул на КВЖД в 29-ом; второй на Халхин-Голе, целой ротой командовал. Внуков не осталось, так и доживают – одни одинёшеньки.
Немцев на данный момент в деревне не было, как и прочих жителей – всех выгнали. Хорошо, что не СС приезжало, обычные солдаты – дали полчаса на сборы и с вещами куда угодно, но только на север и чтобы не путались под ногами. Чете Тереховых податься было некуда, решили остаться на свой страх и риск – пусть расстреливают, они отжили свое. Немцы прочесали опустевшую деревню, зашли в избу и ничего – посмеялись да ушли. А старики уже к смерти приготовились. После этого случая фашисты приезжали ещё несколько раз, но не задерживались – что им тут делать. Даже грядку не тронули, где Фёдор Матвеевич возделывал чахлую картошку и репу. Жив