ности в деревне давно не осталось, собаки и те сбежали.
На вопрос далеко ли линия фронта, а то мы немного заблудились, старик озадаченно почесал плешивую макушку. В последний раз стреляли где-то к югу, кажется, вчера или позавчера. Словно дозоры столкнулись, пулемёты трещали, автоматы. Точно он сказать не может. Но наверняка линия фронта близко. Фронт понятие растяжимое – где-то много войск, где-то мало, где-то болото не дают развернуться, где-то сложный характер лесистой местности. На его памяти несколько раз снаряды в деревню залетали, но ничего. В огороде погреб вырыт, там можно укрыться.
– Спасибо вам, Фёдор Матвеевич! – поблагодарил Глеб. – Больше ничего не надо, мы пойдём. Нет, не уговаривайте… Остаться не можем – служба… Немцам не говорите, что нас видели, да вы сами понимаете.
Старик проводил их до калитки, напутствовал, рассказал как лучше пройти по лесу, а потом через заброшенные агрономическое хозяйство, расположенное дальше югу.
Кто же знал, что уже через двадцать минут придётся вернуться к этим гостеприимным людям. До южной околице разведчики даже не добежали. Темноту разорвал свет фар – целая колонна шла вдоль южной окраины деревни. Несколько машин остановились, остальные продолжали движение, трещали мотоциклетные моторы, в потемневшим воздухе сновали фигурки людей.
Бойцы рассредоточились вдоль ограды, стали ждать. Огни фонарей плясали в темноте.
– Да ну, товарищ лейтенант!.. Это всё по наши души? – засомневался Мостовой. – Не верю… Не такие уж мы значительные персоны.
– Ты правильно рассуждаешь. Думаю им нет больше резонна нас ловить, привлекая крупные силы – не машут кулаками после драки. Проиграли, так проиграли… Это что-то другое… Думаю немцы начинают занимать ничейные земли. Это первая ласточка.
– Хреново, – выразил своё мнение Савенко. – Может нашим сообщим?
– Не о чем пока сообщать.
Несколько минут разведчики наблюдали за происходящим: по дороге, вдоль южной околицы прошла ещё одна колонна, что-то лязгало, возможно везли орудия.
Шубин всматривался – где та просека за деревней, о которой говорил Фёдор Матвеевич? Темнота сгустилась – хоть глаз коли, не стоило туда соваться, уже двоих потеряли.
Немцы рассыпались цепью, начали прочёсывать деревню. Судя по выкрикам и общей неторопливости, беспокойство пока не было.
– Ох, приплыли, товарищ лейтенант! – подал голос Герасимов. – И за что нам такое наказание?
Прорываться вшестером через пешие порядки было делом безнадёжным. Отчаяние душило, но Шубин сдерживался. Отдал приказ отходить. Через минуту отворил знакомую калитку, забежал внутрь.
– Фёдор Матвеевич, это снова мы! – он долбился в дверь, а когда изумлённые старик открыл и не уверенно заулыбался, огорошил. – Всё плохо, Фёдор Матвеевич. Немцы в деревни. Придётся переночевать в вашем погребе. Примите на постой? Надеюсь Прасковья Ильинична не болтливого десятка?
Ночью все замёрзли, жались друг другу, спали урывками, дышалось в подземелье, мягко говоря, не очень. Зато проснулись живыми, что означало, что их не выдали. Погреб был узкий, глубокий, никакой еды в нём не держали, зато имелись пустые бочки, бидоны и прочая никому не нужная тара. Люк погреба располагался в глубине участка, вровень с землёй, его надёжно маскировал мусор и голые кусты малины. Немцы вечером к нему не подходили. Аккумулятор в фонаре основательно подсел, Шубин освятил лежащих на мешковине разведчиков – вид у группы был, прямо сказать, не боевой.
– С добрым утром, товарищи! – поздоровался Глеб. – Спешу сообщить, что мы пока на этом свете.
Лестница скрипела и прогибалась. Глеб осторожно поднялся, приподнял крышку люка.
Развязная немецкая речь больно резануло слух – так и не ушли супостаты!
Дверь в избу была распахнута, на крыльце стояли трое в пехотном облачении – только что вышли из избы. Они смеялись, оживлённо говорили, потом спустились с крыльца, не спешно отправились к калитке и вышли на улицу.
В отдалении работал двигатель, шумели люди – перспектива вырваться из деревни приобретала туманные очертания. Что со стариками? Впрочем, поволноваться Глеб не успел. На крыльцо вышел Фёдор Матвеевич в короткой безрукавке, посмотрел вслед оккупантам и сплюнул под ноги – жест красноречивый. Старик покосился в сторону погреба, взял из груды дров несколько поленьев, растворился в избе. Шубин облегчённо выдохнул – живы старики! Вермахт, как правило, с мирным населением не воевал, это была прерогатива СС.
Видать опять развеселили бравых вояк. Контактировать с семьёй он больше не собирался и старика ещё с вечера предостерёг приближаться к погребу. Просиживать штаны в подземелье было невозможно, через пять минут группа покинула убежище, переползла на соседний участок.
По деревенской улице, поднимая пыль, проехала колонна мотоциклов.
У соседей на участке было шаром покати, ставни и двери заколочены, задворки соседствовали с плетнём и океаном бурьяна. Здесь деревня обрывалась.
Красноармейцы спустились в небольшой овраг, пробежали несколько десятков метров – до южной околицы было рукой подать. Бойцы лежали в траве, уныло разглядывая представшую, их глазам, картину. Укрытие было безопасным, но вот всё остальное… Отсюда просматривалась просека, о который говорил старик. Она была фактически напротив – метрах в трёхстах, там маячили немцы, проехал мотоцикл. Немцев в округе было много – пеших и моторизованных.
Рядом с просекой несколько человек в майках играли в волейбол, оттуда доносились азартные крики, зрителей набралось немного, очевидно, матч был не самым ответственным. Справа, у опушки, серели палатки просматривались силуэты самоходных орудий, вдоль леса прогуливались часовые. Возникало удручающее чувство, что такая картина будет везде – и к востоку, и к западу.
– Только не говорите, товарищ лейтенант, что полезем обратно в погреб, – жалобно пробормотал Герасимов.
– Будем вырываться! – решил Шубин. – Николай, распечатывай радиостанцию…
Сообщение передали прямо из лога: «Группа вторые сутки не может выйти из вражеского расположения… Есть потери… Немцы в таком-то квадрате концентрируют силы. Разведчики не знают, где они находятся… При отходе пришлось сместиться на восток, ориентир деревня Бекасово. Где она, черт побери?».
Ответ пришел довольно быстро: «Такая деревня существует… Напротив 316-го полка 44-ой стрелковой дивизии генерал-майора Будаева… Далеко же вас занесло, товарищи. От деревни до передовых дозоров километра полтора-два…».
Шубин отправил второе сообщение: «Прошу оказать содействие… Координаты неизвестны, но разве в штабе не могут определить?.. Это кромка леса за южной околицей Бекасово… Вызываем огонь на себя… Поможет генерал-майора Будаев – будет ещё лучше… Если выживем – поспособствуем прорыву, если нет – подвергнуть уничтожению самоходный артустановки и две роты автомобильной техники, не считая скопления пехоты в полевом лагере… Жду ответа…».
Третий сеанс состоялся через пятнадцать минут замаялись ждать: «Все сведения получены… Командование дивизии дает добро… Через пять минут по указанному квадрату будет нанесём артиллерийский удар…».
– Ну готовьтесь, братцы! – обрадовал Шубин. – Вроде нашу деревню накрыть не должны, но кто их знает… Наши артиллеристы те ещё мазилы. Отстреляются – будем прорываться если выживем.
– Разрешите помолиться, товарищ лейтенант? – деловито осведомился Мостовой.
– Разрешаю! – кивнул Глеб. – Сегодня можно, но, чтобы в первый и последний раз! Всем в овраг… Свернитесь там как-нибудь. Николай, ты ещё способен нести рацию?
– Донесу, товарищ лейтенант! – красноармеец облизнул губы. – Честное слово, донесу. Привык к ней уже.
Без задержки не обошлось. Опушку накрыли только через семь минут, загремели взрывы, стреляли как минимум две батареи. Взрывы следовали один за другим и через несколько секунд всю округу затянуло дымом.
В дыму рвались снаряды, взмывали в небо языки пламени, падали деревья, бросились врассыпную часовые, игроки в мяч, прочая праздная публика. В стане противника вспыхнула паника, из дыма выскакивали люди, с воплями метались по просеке. Там, где была поляна, теперь клубился дым.
Артиллеристы продолжали вести огонь – горели машины. Механики вприпрыжку бежали к самоходном установкам, но уже и там падали снаряды.
Деревенскую улицу тоже зацепило – взлетели в воздух обломки плетней; утлых сараев; накрыло мотоциклетную колонну, которая не успела дотянуть до деревни, перевернулись два мотоцикла. Пилоты остальных, выворачивая руль, и пустились наутёк. Земля рвалась на всём обозримом протяжении, падали солдаты, не успевшие залечь. Пара снарядов взорвалась недалеко от укрытия разведчиков, их засыпало землёй.
Это светопреставление продолжалось минуты две, потом артиллеристы перенесли огонь западнее. Взорвалась палатка в полевом лагере, ударной волной снесло соседнюю.
Наши бежали в размеренном ритме, берегли дыхание. Тем, кто выжил в этом, аду было не до них, но ближе к лесу охватывало нетерпение, невольно ускорялись. Влетели в облако дыма, окутавшее подступы к лесу.
Мостовой стрелял на бегу – повалился немец, который сидел на коленях и пытался наставить на них автомат.
До просеки добежали в считанные секунды. Там кто-то ещё шевелился – особо не всматривались, стреляли на поражение. Снова лопалась от боли голова. Что это было? Предчувствие новой беды?
Артиллерия работала где-то дальше. Красноармейцы двигались по просеке, огибая пеньки и агонизирующие тела гитлеровцев. Метры острой болью отдавались в голове.
«Проскочим! – твердил себе Глеб. – Обязательно проскочим!».
Он обогнал пыхтящего Савенко, тот тащил на горбе рацию.
– Николай, брось эту штуку! – выдохнул Глеб. – Разрешаю!.. На мне вся ответственность… Не добежишь…
– Добегу, товарищ лейтенант! – Николай усердно пыхтел, отдувался – нельзя бросать казённое имущество. – Да вы не волнуйтесь, я сильный!
Откуда-то сбоку пролаяла очередь, споткнулся Мостовой, повалился лицом в траву. Разведчики встали как вкопанные, открыли бешеный огонь. Мучительно застонал, схватившись за живот, светловолосый обер-ефрейтор, завалился ничком. В ярости заорал Владимир Глинский подбежал к нему, продолжая стрелять уже в мертвого. Остальные бросились к Мостовому – парень ещё стонал, но уже закатились, покрываясь белёсый плёнкой, глаза.