— Тесновато тут, — шепчет Колесников, когда его плечо задевает шершавую стену.
— Да, не развернутся, — отвечаю.
Тоннель становится ниже. Приходится сгибаться, чтобы не стукнуться головой о своды. Воздух влажный, тяжёлый, будто мы идём не под землёй, а под водой.
— Это что, колодец впереди? — спрашивает Сашка, показывая на пятно влаги, расползающееся на земле.
— Скорее всего. Осторожно.
Мы переступаем через влажный участок, стараясь не подскользнуться. Ботинки уже все в грязи, шаги становятся ещё тише.
Тоннель делает резкий поворот. За ним — почти вертикальный спуск. Приходится цепляться руками за выступы в стенах, чтобы не соскользнуть вниз. В какой-то момент чувствую, как песок уходит из-под ног, но успеваю схватиться за камень.
— Ты там живой? — доносится сзади голос Колесникова.
— Живой, — отзываюсь, ощущая, как сердце грохочет в груди.
— Не хватало, чтобы ты тут остался. Кто ж тогда будет американца вытаскивать?
Внизу туннель сужается ещё сильнее. Теперь мы ползём почти на четвереньках. Земля мокрая, местами будто покрыта липкой глиной.
— Ну и маршрут, — ворчит Сашка. — Хоть бы предупредили, что за американцем надо в пещеру дракона лезть.
— Молчал бы лучше. И так дышать нечем.
Его голос становится тише. Мы делаем короткие остановки, чтобы прислушиваться. Шумно дышать здесь — как кричать в громкоговоритель. Любой звук может нас выдать.
Через час ползком мы выходим к развилке. Два хода — один уходит влево, второй — прямо.
— Что скажешь, командир? — шепчет Сашка, показывая на тоннели.
— Прямо. Влево, если ошибёмся, уже не вернёмся.
— А вдруг там короткий путь?
— Не, не рискуем. Пойдём прямо.
Тоннель продолжает вести вниз, иногда поднимается чуть выше, но общее направление остаётся одно — вглубь. Запах сырости сменяется чем-то едким, будто запах старых горючих веществ или затхлой ткани.
Сашка внезапно хватает меня за плечо.
— Стой. Слышишь?
Замираю. Прислушиваюсь. Где-то впереди, в глубине, доносится странный звук. Словно что-то перекатывается, скребётся по земле.
— Шум, — шепчет Колесников. — Либо камни, либо кто-то идёт.
— Приготовься.
Двигаемся дальше, ещё медленнее. Теперь каждое движение — борьба с собственными нервами. Где-то там нас может ждать ловушка, но и останавливаться нельзя. Мы слишком далеко зашли.
Тоннель наконец заканчивается. Перед нами углублённое помещение, стены которого выложены крупными, грубо обработанными камнями. Пол пыльный, в углу тускло светит фонарь на батарейках. Пахнет гарью и чем-то тухлым.
— Тихо, — шепчу Колесникову, поднимая руку.
Он кивает, зажимает автомат крепче. Мы двигаемся синхронно, шаг за шагом.
В дальнем углу слышится шорох. Там кто-то есть.
Человеческие фигуры, различимые в свете фонаря, вздрагивают, когда замечают нас. Один из них — худощавый молодой парень в традиционной одежде — афганец, с тонкими усиками и пылающими глазами. Рядом с ним — крепкий, светловолосый мужчина лет сорока, одетый в замызганную куртку и джинсы. Глаза у него широко раскрыты, как у загнанного зверя.
— Не двигаться! — кричу, направляя автомат. — Руки вверх!
Молодой моджахед резко дёргается за оружием, но Колесников в ту же секунду делает шаг вперёд, направляет дуло прямо ему в грудь.
— Осман! — взвизгивает блондин, хватая парня за руку. — No! Stop it!
— Умный какой, — буркает Сашка, прищуриваясь. — Значит, понимает, что зашевелишься — и пулю в лоб получишь.
Моджахед, которого американец назвал Османом, замирает. Глаза бегают, губы сжаты в тонкую линию, но руки он поднимает.
— Кто такой? — спрашиваю, переводя взгляд на блондина.
— I’m… I… Джеймс, — отвечает тот с заметным акцентом, заикаясь.
Колесников тихо хохочет.
— Ну что, Джеймс Бонд, добегался? — он делает шаг вперёд, усмехаясь.
— Я не… Бонд, — срывающимся голосом отвечает американец, дрожащими руками показывая на Османа. — He’s young! Don’t shoot him!
— Осман, значит? — Сашка переводит взгляд на молодого. — А ты, что, имперец? Из той самой Османской?
Парень ничего не понимает, но ощущает насмешку. Щёки его краснеют, и он бросает взгляд на Джеймса, будто спрашивая, что делать.
— Пошутить нельзя, — продолжает Колесников. — Молодёжь нынче серьёзная пошла.
Я хмыкаю, держа автомат наготове.
— Ты американец, Джеймс? — спрашиваю спокойно, но строго.
Он кивает, сглатывая.
— Military? — уточняю.
— No! Instructor… only instructor…
— Инструктор? — фыркает Сашка. — А где твои ученики? Что, Османа в пещере дрессируешь?
— We surrender! — Джеймс поднимает руки выше.
— Сдаваться-то поздно, — замечаю, делая шаг ближе. — Кого ещё ждём? Где остальные?
— Nobody… — Джеймс мотает головой. — No one else!
— Думаешь, поверим? — Сашка ухмыляется, делая вид, что поднимает автомат чуть выше.
— Please, no! Just us two!
— Ладно, разговорчики потом. Колесников, следи за ними, — приказываю, обращаюсь к Осману. — А ты, парень, молись, если начнёшь дурить.
Парень дрожит, но молчит, крепко сжав губы. Джеймс вскидывает руки ещё выше, не двигаясь, а Сашка, прищурившись, держит их на прицеле.
— Ну что, Бонд и его османская империя, — усмехаюсь. — Игра окончена.
Возвращаться всегда тяжелее, чем идти вперёд. Особенно, когда на каждом шагу чувствуешь, как воздух вокруг натянут, как струна.
Я иду впереди, будто грудью разрезаю темноту тоннеля. Следом плетутся наши «друзья» — Джеймс с Османом. Обоих связали по рукам, да ещё и кляпы вставили, чтобы не вздумали выть. Замыкает Сашка Колесников, ворча себе под нос.
— Ну и зачем мы этого Османа тащим? — бормочет он вполголоса. — Балласт же. Я ж говорил, прикончили бы его на месте, а теперь возись.
— Может, язык знает, — тихо отвечаю, оборачиваясь на секунду. — Ты что, с Джеймсом договоришься своими «Yellow Submarine» и «Hey Jude»?
— А ты думаешь, этот знает больше? — не унимается Колесников. — Да он, глянь, в штаны уже наложил. Нашёл тоже мне переводчика!
Осман действительно дрожит, будто на него ведро ледяной воды вылили. Джеймс, напротив, держится. То ли у него нервы крепче, то ли просто слишком тупой, чтобы бояться.
Двигаемся дальше. Тоннель поглощает нас, как пасть дракона. Холодный ночной воздух обрушивается на лица, пахнет землёй и чем-то металлическим. Мы аккуратно продвигаемся вперёд, стараясь не хрустеть гравием под ногами. Впереди развилка. дорога уходит в две стороны, обнимая небольшой холм.
Я останавливаюсь, поднимаю руку.
— Стоп.
Сашка затихает. Джеймс и Осман едва не натыкаются друг на друга, послушно останавливаясь.
— Что? — тихо шепчет Колесников.
Я жестом показываю вперёд. Откуда-то из-за поворота слышны голоса. Двое, может трое, говорят по-своему, спокойно, без напряжения. Похоже, нас не ждут.
— Моджахеды, — шепчу.
Сашка выдыхает.
— Планы?
— Действуем быстро. Я беру левого, ты — правого. Пленных не подпускай.
— А если третий?
— Тогда импровизируй.
Мы замираем в тени. Голоса приближаются. Вот они выходят из-за поворота. Два бородача в тёмных куртках и штанах, несут что-то вроде карабинов через плечо. Болтают, смеются, совершенно расслаблены.
Я вскидываю руку, сигналю Колесникову. В этот момент ноги сами несут меня вперёд — шаг, два, три, будто лечу.
Первого я вырубаю прикладом в висок, с глухим звуком он валится на землю. Второй успевает обернуться, но тут же получает очередь от Сашки — коротко чётко в грудь. Звук выстрелов гулко отдаётся в ночи.
— Чисто! — тихо говорит Колесников, перезаряжая автомат.
Джеймс с Османом стоят, как вкопанные, глаза округлённые, лица белые. Джеймс что-то мычит сквозь кляп, а Осман начинает дёргаться, будто хочет сбежать.
— Спокойно! — рычу, поднимая автомат. — Даже не думай.
Парень замирает. Сашка поднимает с земли одного из моджахедов, проверяет пульс.
— Готовы оба. — Он вытирает руки об штаны и смотрит на меня. — Что дальше, командир?
— Дальше по плану, — отвечаю, кивая. — Ещё пару таких сюрпризов — и назад вернёмся только мы.
Колесников усмехается, а я снова выхожу вперёд, давая сигнал к движению. Вокруг темно, но темнота уже не кажется союзником — она стала ловушкой, из которой надо выбираться.
Тоннель сужается, воздух становится тяжелым и спертым. Кажется, что стены давят, а земля под ногами предательски скрипит. Впереди еле заметен слабый свет — выход уже близко.
Но вдруг я слышу какой-то странный звук. Останавливаюсь. Шорох, будто кто-то переминается с ноги на ногу, и тихие голоса.
Поднимаю руку, давая знак Сашке замереть.
— Что там? — едва слышно шепчет Колесников.
— Тихо! — бросаю ему через плечо.
Снимаю автомат с предохранителя, плавно проверяю магазин. Парни у нас за спиной тоже замирают, хоть и связаны. Осман что-то мычит сквозь кляп, но быстро замолкает, когда я на него бросаю взгляд.
Шум впереди становится громче. Чёткие шаги, приглушённые фразы. Кто бы это ни был, они двигаются уверенно. Я показываю Колесникову на правую стену, сам прижимаюсь к левой.
— Готов? — шепчу.
— Всегда готов, — отвечает он, хмуро усмехаясь.
Секунды тянутся бесконечно. Туннель усиливает каждый звук. Скрип обуви, тяжёлое дыхание. Вот они — шаги уже совсем рядом. Я держу автомат в боевой готовности, сердце стучит где-то в горле.
Тень мелькает впереди, и я уже готов выскочить.
— Беркут? Это ты? — слышу я голос.
Свои.
— Коршун? — недоверчиво спрашиваю я, прищурившись в темноте.
— Он самый, черт тебя дери! — доносится ответ, и из темноты выходят двое — Коршунов и Свиридов. Оба запылённые, потные, но с облегчением на лицах.
— Вы чего тут делаете? — я опускаю автомат, но напряжение ещё не отпускает.
— Чего-чего, — ворчит Коршунов, поправляя ремень. — Не дождались вас, думали, завалили где-то. Вот и пошли следом.