— Я — подруга, — Маша делает шаг вперёд, скрестив руки на груди. — Если ты думаешь, что можешь всех тут очаровать, то это зря.
Клава выпрямляется и смотрит на Машу с холодным вызовом.
— У нас тут медсанчасть, не танцы на клубной вечеринке. Если у вас вопросы к товарищу капитану, дождитесь за дверью.
— Ах вот как! — Маша бросает взгляд на меня, в котором читается — «А ты что, молчишь?»
А я молча наблюдаю.
Потом делаю то, что даже сам от себя не ожидал — усмехаюсь.
— Клава права, Маша. Здесь хирургический кабинет. Почти стерильный.
Но Маша застыла, как статуя, и не покидает кабинет. Походу собирается превращать его в поле боя.
Клава смотрит на меня спокойно.
— Вот так, товарищ капитан. Мы с вами, кажется, начинаем понимать друг друга.
Я хочу по-мужски помочь Клаве. Но получается так себе.
— Маша, мы всё уже с тобой обсудили, — ровно говорю я, намекая на наш последний разговор, что отношений у нас с ней не будет.
Она, словно не слышит меня,
Я оборачиваюсь к Клаве.
— Спасибо, вам, Клава. Вы настоящий профессионал.
— Беркут, пожалуйста, обращайся ко мне на «ты», — мягко улыбается она.
— Хорошо, Клава, приду в следующий раз на перевязку, буду обращаться на «ты».
Её щеки розовеют, а Маша только сильнее стискивает кулаки.
Ну, начинается! Что за…?
Доктор быстро покидает кабинет, я выхожу вслед за ним в коридор.
И сразу натыкаюсь на Колесникова и Гусева. Они стоят, подпирая стену, явно в предвкушении.
— Ну ты, Беркут, дал жару, — Сашка подмигивает. — Одна туда, другая сюда. Ты точно не командир гарема?
— А что Клава? — тут же подхватывает Гусев. — У вас теперь с ней серьёзно?
— Достали вы, — отмахиваюсь я.
Колесников ухмыляется.
— Ну, смотри, Беркут, Маша не из тех, кто успокоится. Сейчас весь полк услышит, что ты двух медсестёр окрутил.
Эта их болтовня заставляет меня замереть на секунду. Я уже предвижу, как эта история разрастается и превращается в очередной казус.
— А вы собственно здесь зачем?
— Да вот узнали, что тут появилась новая медсестра Клава, хотели познакомиться. А ты, Беркут, как всегда опередил, -ухмыляется Сашка.
— Что за ерунду ты несешь? Сами меня отправили в медсанчасть.
— Ну ты Беркут, конечно! — Колесников смеётся, хлопая меня по спине. — Зачем тебе две пассии сразу?
— Какие пассии? У тебя воображение, Сашка, как у поэта.
— Воображение? Да ты бы видел, как они на тебя смотрят!
Он шутит, а мне вдруг становится совсем не до смеха. Из кабинета доносятся приглушённые голоса Клавы и Маши. Чую, там сейчас разразится что-то совсем не к месту.
Колесников наклоняется ближе.
— Ставлю десятку, что, не только Маша с тебя глаз не спустит. Чую, Клава тоже крепко за тебя зацепилась. Так что, Беркут, выбирай, пока не поздно.
Я молча смотрю на дверь медкабинета, и внутри что-то щёлкает. Может быть, мне пора уже вмешаться?
Да, нет, пусть сами разбираются!
Разворачиваюсь и иду на выход.
Выхожу из медсанчасти, чувствуя, как бинты на плече начинают немного стягивать рану. Грудь всё ещё тяжёлая, как после удара, не только от боли, а от того, что всплывшие в голове воспоминания накрывают волной.
Пахнет пылью, раскалённым солнцем и гарью. Вроде уже несколько часов прошло, а запах боя всё ещё где-то тут, впивается в кожу, в одежду.
У входа стоит замполит, подполковник Григорьев. Высокий, худой, с лицом, на котором застыли суровость и усталость одновременно. Его всегда можно было найти рядом, когда нам приходилось возвращаться после самых тяжёлых операций. Сейчас он стоит, опираясь на перила крыльца.
— Беркут, — зовёт меня, не оборачиваясь, как будто знает, что я выйду именно сейчас.
Я подхожу ближе, стою молча. Григорьев бросает окурок на землю, тушит сапогом, затем смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом.
— Как ты? — спрашивает он, как будто это имеет значение.
— Нормально, товарищ капитан. Плечо подлатали. Жить буду.
Григорьев хмурится, кивает на дверь санчасти.
— Это хорошо. Но мне сейчас больше важно другое. Что там случилось? Почему у нас такие потери?
Я тяжело вздыхаю.
— Мы уже начали завершать, — начинаю, глядя куда-то в сторону, чтобы не видеть выражение его лица. — Приказ об отмене операции поступил с задержкой. Усачёв… Пашка… он чеку выдернул. Растерялся.
Замполит медленно поворачивает голову, смотрит на меня пристально.
— Рядовой?
Я киваю.
— Старшина Болотов Иван видел это. Бросился на Пашку. Они оба… Там. Остались. Спасли всех остальных.
Слова застревают в горле. Перед глазами снова встаёт та картина.
Иван Болотов, всегда собранный, строгий, буквально выбросивший автомат, чтобы успеть накрыть собой гранату. Грохот, осколки, крики — и тишина.
Подполковник Григорьев медленно переводит дыхание, как будто боится, что если заговорит сразу, то сорвётся. Потом сжимает кулаки, но по его голосу слышу, как он держит себя в руках.
— Болотов… Человек с огромной буквы. До последнего был старшиной. А Усачёв…
Гляжу на замполита.
— Пашка молодым был. Только из учебки. Не выдержал, -говорю я.
Григорьев кивает, словно только что сложил в голове пазл, но видно, что ответ его не устраивает.
— Двое их было, — добавляю я. — Мы вытаскивали раненых, прикрывали отход, а потом этот крик… Всё слишком быстро.
Григорьев молчит, а потом медленно говорит, глядя куда-то поверх моей головы.
— Это надо будет правильно оформить. Ты понимаешь?
— Понимаю, — отвечаю резко.
Но в голосе у меня звучит какая-то злость. Правильно оформить — как будто можно. Как будто слова на бумаге могут вернуть тех, кто остался там.
Замполит снова долго смотрит в сторону горизонта.
— Спасибо, Беркут. Тяжело это, очень тяжело. Но ты держись. Ты нам нужен.
Я киваю, молчу. Нужен? Бывает ли кто-то нужен после такого?
— Товарищ капитан, вас вызывает подполковник Власов, — слышу голос рядового рядом с собой.
Ну, конечно! Как же в такой день и без особиста.
Стою перед дверью. Глухо стучу. Слышу недовольное.
— Входите!
Толкаю дверь. Кабинет тесный, пропахший табаком. Власов сидит за столом, сложив руки на груди.
— Капитан Беркутов? — спрашивает, хотя прекрасно знает, кто я.
— Так точно.
— Присаживайтесь, — кивает на стул напротив.
Сажусь. Власов тянется к папке на столе, медленно переворачивает страницы, как будто специально тянет время.
— Беркут, объясните-ка мне, — начинает он, глядя поверх очков, — Что у вас там произошло в Панджшере? Я уже не говорю о больших потерях. Но потери в собственном подразделении, и даже не от рук противника — это полный беспредел! И я начинаю привыкать к тому, что там, где зона твоей ответственности — душманы беспрепятственно уходят от возмездия. Как прикажешь всё это понимать?..
Моя другая АИ
Я попал в СССР. Я журналист, работаю внештатным корреспондентом в «Правде». В охоте за сенсацией перешел дорогу спекулянтам и уголовникам. На меня открыли охоту https://author.today/reader/385057/3551377
Глава 9
— Мы получили приказ завершить операцию. Подразделение стало готовиться к отходу, но Усачёв… он растерялся. Потому что до этого момента выдернул чеку из гранаты. Старшина Болотов попытался спасти ситуацию. В итоге оба погибли.
— Растерялся? — Власов едва заметно кривится. — А почему он не знал, что делать? Кто отвечает за подготовку личного состава?
Я молчу. Власов тычет в меня пальцем.
— Вот именно вы, Беркутов. Значит, пишите объяснительную.
— Что именно писать? — спрашиваю, с трудом сдерживая злость.
— Всё! Как всё произошло. Почему ваши люди были не обучены? Почему произошёл такой инцидент?
— Не обучены? — Я сжимаю кулаки. — Товарищ подполковник, Усачёв молодой был, только из учебки. Стресса не выдержал.
— Молодой? — усмехается Власов. — Тогда зачем его отправили в бой?
— Потому что в бой идут все, — отвечаю резко. — Здесь не учебка, товарищ подполковник. Здесь война.
Власов кивает, но лицо у него такое, словно я ему что-то должен.
Он откидывается в кресле, сцепив руки на груди и смотрит на меня с видом победителя.
Молчание растягивается, как струна.
Особист уже тянется за ручкой.
— Так что, Беркутов, начнёте писать? —выдыхает он, голос вязкий, как мёд, но я уже знаю, что это обманка.
— Товарищ подполковник, я уже всё вам объяснил, — стараюсь сохранять спокойствие, но кулаки под столом сжимаются сами собой.
Власов подаётся вперёд, опирается локтями на стол. Его взгляд становится, как лёд.
— Это не объяснение, а отговорка. Рядовой погиб из-за ошибки, старшина погиб, пытаясь эту ошибку исправить. А вы, Беркутов, командир их, отвечаете за всё. Хотите, чтобы я в рапорте указал, что вы не справляетесь?
Меня прошибает злость, но я стараюсь не показывать вида. В глазах Власова читается ожидание — сломаешься или выдержишь?
— Вы считаете, что я виноват в их гибели? — задаю вопрос хриплым голосом.
— Я ничего не считаю. Это факты, — он слегка щурится. — А факты требуют документации.
— Документации? — усмехаюсь горько. — На поле боя никто не думает о документации, товарищ подполковник.
— А зря, — отрезает он. — Документы — это порядок. А без порядка армии не бывает.
Слова виснут в воздухе. Сглатываю, чтобы не сорваться.
— Хорошо, — говорю, через силу. — Что писать?
Он протягивает мне лист бумаги.
— Всё, что произошло подробно. Как Усачёв оказался в такой ситуации, что в этот момент делал Болотов. И почему вы допустили, чтобы неопытный солдат оказался с гранатой в руках без чёткого плана.
Каждое слово — как плевок.
Беру лист, сажусь за стол в углу кабинета. Ручка скрипит по бумаге.
— Пишите разборчиво, — комментирует Власов, не отрываясь от своих бумаг. — Мне это начальству представлять.