Убыхский лидер удовлетворенно кивнул.
— Принимаю твою клятву! Но сперва докажи, что тебе можно верить!
… Капитан Марченко был на Кавказе человеком новым. Только в прошлом году перевелся из полтавского пехотного полка. Получив ответственное назначение, возомнил, что полученные инструкции составлены дилетантами. Что он куда лучше справится с поручением, руководствуясь собственным пониманием, как должно поступать. Он хотел задружиться с горцами, стать для них своим и таким макаром избежать нападений, которым подвергались другие форты. Когда поздней осенью к Лазаревскому укреплению пришел черкес с девушкой, он принял их с распростертыми объятиями.
Черкес представился убыхом Шоген-мусой. Девушка, выступавшая переводчиком, назвалась Кочениссой. Она рассказала, что сбежала с возлюбленным от родни и теперь надеется на русскую защиту. Марченко поверил. Впечатлился романтической историей и предложил парочке погостить в крепости. Черкес радостно закивал.
— Спроси своего жениха, сможет ли он познакомить меня с местными князьями? — спросил капитан.
Девушка послушалась. Шоген-муса снова закивал, прижимая руки к сердцу.
— Мой жених говорит: ты будешь ему кунаком. Он все сделает для тебя. Даже украдет скот у убыхов, чтобы твои солдаты покушали мяса. И приведет своих кунаков, которые не хотят с урусами воевать, а хотят дружить.
— Откуда русский знаешь?
— Моя служанка была из вашего племени.
«Как же, служанка… Рабыней была твоя няня», — подумал Марченко, но подлавливать на слове прекрасную, но очень суровую на вид девушку не стал. Он так обрадовался, что все идет по его плану, что был готов закрыть глаза на любую нелепицу.
Капитан даже не встревожился, когда через месяц черкешенка пропала.
— Где Коченисса? — спросил он Шоген-мусу.
— Дома. Не желать со мной жить, — скалился черкес. — Завтра приводить новый кунаки!
— Приводи, приводи!
Черкес за три месяца стал в крепости своим. Уходил когда вздумается. Его никто не задерживал. Зачем? Ведь возвращается? Часовые его пропускали без вопросов. И людей, которые с ним приходили. Один из них представился князем из Джубгы Зиги-Оглу-Мехмедом-Али. Марченко впечатлился. Устроил пирушку. Так раздухарился, подвыпив, что стал бегать по валам, спускаться в ров и взбираться на гласис, показывая свое молодечество.
— Господин капитан! Зачем вы горцам показываете, как можно легко взбежать на бастионы? — увещевали его братья Федоровы, обер-офицеры роты. — У нас не рота, а жалкие остатки. Больше половины больны. Случись нападение, погибнем!
— Что вы понимаете⁈ Это мои кунаки! — хвалился Марченко.
В начале февраля капитан пригласил «кунаков» на праздник. Горцы шастали по укреплению как у себя дома. Пересчитали всех, кто был под ружьем, отметив увеличение гарнизона. От Серебрякова недавно прибыли 30 солдат для восполнения убывших по болезни в госпиталь. Под ружьем, тем не менее, оставалось немного, меньше сотни, вместо положенных гарнизону 1530-ти человек. «Гости» не впечатлились. Обрадовались малочисленности солдат, зная, что Коченисса собрала для нападения больше тысячи, включая небольшой отряд от убыхов.
Как стемнело, Марченко проводил гостей. Шоген-муса предупредил, что вернется на рассвете.
— Я скажу часовым.
Зимнее солнце не спешило осветить обреченную крепость. В кромешной темноте к ней подтягивались сводные отряды шапсугов, натухайцев и убыхов. Прибыли многие, даже родня Кочениссы с реки Вулан. Она была убедительна. Обещала богатую добычу в виде продуктов и пороха и минимум сопротивления слабого гарнизона. Все знали: урусы очень богаты. Когда грабили разбившиеся корабли, многие обогатились. Теперь же были настолько уверены в успехе, что подогнали к крепости арбы, чтобы было на чем вывезти добычу.
— Кто идет? — окликнул встрепенувшийся часовой приближавшегося в темноте человека.
— Это я, Шоген-муса.
— Чего тебе не спится, гололобый? Шастаешь по ночам, — бурчал солдат, открывая ворота.
Через мгновение он захрипел. Черкес ловко перерезал ему горло. Тихо свистнул. Ко входу в крепость устремилась группа захвата. Тут же изрубила караульных.
С первыми лучами солнца черкесы пошли на приступ. Вышедший во двор барабанщик, собравшийся стучать «зорю», забил «тревогу» при виде толп, врывавшихся в форт. Черкесы лезли отовсюду. Не только через захваченные ворота, но и с трех сторон через валы. Марченко показал слабые места, где дожди подточили и обрушили контрэскарпы[3].
Прорыв в крепость обошелся без потерь. Пушки молчали. Полураздетые солдаты, похватав ружья и патронташи, выбегали из казармы и тут же гибли под метким огнем с валов от укрывавшихся за турами черкесов. Отступили, пытаясь спрятаться за строениями. Горцы бросились в шашки. Почти все русские легли на месте буквально за четверть час. Марченко, попытавшийся организовать безуспешную штыковую атаку, побежал с саблей в руках к противоположной стороне укрепления, смотревшей на море. Хотел добраться до блокгауза азовцев, чтобы покинуть гибнущую крепость на ладье. Его узнали. Зиги-Оглу-Мехмед-Али, тот самый князь, знакомством с которым гордился глупый урус, со своими людьми догнал капитана у крытой траншеи. Его порубили на части. Не спасли Марченку хмельные пирушки с кунаками!
Грохнул слитный ружейный залп. Раздалось русское «ура!» Остатки гарнизона вместе с освобожденными с гауптвахты бросились в штыки и выбили черкесов с одного из валов, переколов на пути убийц капитана, включая джубгского князя. Успех был недолог. Под натиском горцев пришлось отступить.
— К морской батарее! — скомандовал последний из выживших офицеров, прапорщик Федоров. Только что на его глазах погиб его брат, но предаваться горю не было времени.
Артиллеристы смогли развернуть три пушки и произвести несколько залпов. Ядра и картечь смели нападавших. Но чувствуя свою победу, добивая последних уцелевших, засевших в подожжённых казармах, горцы были неудержимы. Пал, получив ранение в бок, Федоров. Унтер-офицера Рантона сбили с ног ударом приклада в голову. Добили кинжалом. Немногим удалось сдаться в плен.
Еще сопротивлялся блокгауз на берегу. Десять выстрелов его орудий и плотный ружейный огонь казаков помогли отбить две атаки. Третья стала роковой. Блокгауз подожгли черкесы, которых вела в бой Коченисса на белом коне. Маленький гарнизон сдался. Через три часа сражения крепость пала. Тяжеленные пушки были сброшены в ров и закопаны. Бочки с порохом поделили.
… Всех этих подробностей князь Аслан-бек Гечба не знал. Он просто рассказал о гибели гарнизона и о роли черкешенки, имя которой было у всех на устах на всем побережье. О том, что внезапный успех вскружил многим голову. Что этим нападением дело не закончится. Что князь Берзег созывает людей где-то в районе Туапсе.
— Теперь у них есть порох и провиант. Отчего же не продолжить? — сделал вывод штабс-капитан Варваци. — Так что, Вася, я прав, что тебе знакома Коченисса? Давно догадался. Еще когда впервые о тебе услышал в Туапсе, допускал. Потом, когда узнал твой путь в Чечню, когда с тобой познакомился в Ахульго, общался после побега из Чиркея, был практически уверен. Все спросить хотел, да недосуг было. Я ведь знаю эту девушку, знаю, что она пережила. Обещал себе ее обидчику по шее надавать…
Унтер-офицер Девяткин понурился. Мгновение, поколебавшись, он ответил:
— Я был в плену у ее семьи. Она хотела за меня замуж при условии, что я веру предам. Отказался. Меня хотели убить. Сбежал. Пристрелил ее дядю, когда он явился к капитану Лико требовать меня обратно.
— Теперь понятно. Она хотела тебе отомстить. Не вышло, ты уехал. И она обратила свою ярость на всех русских.
— Мне что ж теперь — всех погибших на свой счет записать⁈
— Нет, Вася, — печально ответил офицер. — Этот монстр — моих рук дело. Это я его породил. Мне и отвечать.
Коста. Южная Черкесия, вторая декада февраля 1840 года.
«Боже! Я хотел, мечтал остановить войну на Кавказе и сам, своим руками выковал ее оружие! Что я наделал⁈ Правильно говорится: благими пожеланиями выстлана дорога в ад!»
Я скрипнул зубами. Мгновенно принял решение. Если нельзя остановить поток страшных событий, нужно хотя бы минимизировать их последствия. Как? Ну, к примеру, разведать, где будет нанесен следующий удар. Вариантов немного. Всего два. Или Головинская крепость у Субаши, или Вельяминовская у Туапсе. Север или юг. Для Берзега первая предпочтительнее. Она ему как кость в горле. Там его владения. Шапсуги захотят идти к Туапсе. Для них это стратегическая точка. Главный порт работорговли. Был. Пока Раевский не прихлопнул. Что выберут? В любом случае нужно всех предупредить, включая Филипсона в Керчи.
— Егор! — обратился я к командиру балаклавцев. — Знаю, что прошу об очень трудном. Почти невозможное по зимней погоде. Но обстоятельства требуют.
— Отставить сантименты, кум! Говори!
— Нужно проплыть все побережье до Феодосии или Керчи. Предупредить Головинскую, Вельяминовскую и даже Навагинскую крепости, чтобы ждали нападения черкесов. И сообщить полковнику Филипсону о том, что взят форт Лазаревский! Пусть срочно принимает меры!
— О, как! Лазареву удар по самолюбию. Форт его имени захвачен.
— Людей жалко!
— Солдатская судьба, — философски заметил кум. — Сам-то что решил?
— Снова кинусь в пучину! Отправлюсь с группой на разведку. Связь будем держать через князя Аслан-бея. Изыщи возможность прислать кого-нибудь сюда за новостями. Я постараюсь направить донесение через одного из своих людей.
— Коста! Ты хорошо подумал⁈ — не на шутку возбудился Егор.
— Сам сказал: солдатская судьба…
— Не страшно?
— До усрачки! — с солдатской же прямотой ответил я. — Но если не я, то кто? Выбора нет!
Штабс-капитан отдал мне честь и побежал на кочерму, чтобы быстрее покинуть черкесский берег.
«Вот и снова один, — грустно подумал я, глядя ему в спину. — Нет, неверно! Со мной четверка лихих налетов. Прорвемся!»