— А рядовой Осипов? Архипка? — с тревогой спросил Вася.
— Жив, жив, твой Архип! Недавно прибыл с мушкетерской ротой.
— Ступай, Вася! — разрешил штабс-капитан Варваци.
— С какими новостями, Константин Спиридонович? Кстати, поздравляю с повышением. Я-то, как видите, в чинах тут застрял.
— Новости дурные, Николай Константинович. Идет на вас черкес большими силами. Что особенно плохо, воодушевлённый победами в Лазаревском и Вельяминовском фортах. Пороха у них в изобилии, но мечтают о поживе.
— О поживе? У меня в форте⁈ Не бывать этому! Провиантские магазины подожгу при первой же опасности потери крепости. Погреб пороховой — взорву! Денщик! Немедленно ко мне всех офицеров. И всех старослужащих тоже! Будем всем миром думать, как справиться с бедой. Наши посиделки с ромом временно отменяются, господин штабс-капитан!
— Я все понимаю, Николай Константинович!
На общем собрании было решено биться до последней капли крови и черкесу не поддаваться.
— У нас под ружьем не более 400 человек и сотня больных в лазарете. Восемь орудий. Те, что смотрят на море, вовсе бесполезны.
— С Морской батареи пушки брать нельзя, они блокгауз азовцев стерегут, — откликнулись артиллеристы. — Можно переставить то, которое баню защищает. Вряд ли мы в ближайшие дни постирушку устроим. Сделаем в ретраншементе амбразуру. Без орудия его не удержим.
Комендант согласно кивнул. Поколебался и все же задал главный вопрос.
— Что сделаем в случае неустойки? — все напряженно застыли, ожидая продолжения. — Предлагаю: если не устоим, взорвать пороховой погреб и погибнуть с честью, как и положено русскому солдату!
— В погребе 200 пудов пороху, не считая гранат. Хорошо бахнет! — хохотнул артиллерийский прапорщик Ермолаев.
— Разрешите мне, Ваше Высокоблагородие! Хочу стать добровольцем! Тем, кто подорвет! — вмешался Архип Осипов.
— Сдюжишь? Не дрогнешь? — недоверчиво спросил Лико, почесав свои черные бакенбарды.
— Сделаю! — решительно отозвался рядовой Тенгинского полка.
— И крест поцелуешь?
— Поцелую!
Все смотрели во все глаза на человека, вызвавшегося добровольно на смерть. И в этих взглядах недоверия было не меньше, чем восхищения.
Протоиерей, отец Маркел, подал священный крест. Архип истово перекрестился и скрепил личную клятву поцелуем.
— Принимается! Будешь дежурить еженощно до десяти утра в погребе с ружьем и фитилем. Выдать рядовому Осипову спирту и воды!
— Повезло тебе, Архипка! — загомонили старослужащие солдаты, допущенные на совещание.
— Господин штабс-капитан! — прервал веселье Коста. — Я со своей группой выдвинусь в горы. Когда черкесы пойдут на штурм, подам сигнал ружейным выстрелом. Больше с костром связываться не хочу. Хватило печального опыта.
— Опасно, Константин Спиридонович!
— Не более, чем у вас, — пожал плечами офицер-разведчик.
— Вашбродь! — вдруг вскинулся Вася. — Не серчайте, но я с вами не пойду. Дозвольте с ребятами остаться. Тут каждое ружье на счету.
— И я! Я тоже хочу! — поддержал друга Игнашка.
«Не хотят снова в роли зрителей побывать, — с тоской подумал штабс-капитан Варваци. — А я? У меня такого выбора нет!»
— Черт с вами! Оставайтесь!
… Три недели собирались черкесы в назначенном для нового лагеря месте. Снова давали клятву сражаться до конца. Снова выбрали предводителями уорков, братьев Цаци Али и Магомета. Большая сила — шапсуги, натухайцы, убыхи. Тысяч десять, не меньше.
Князя Берзега не было. Он со своими людьми 14 марта пытался взять Головинское укрепление внезапным кавалерийским наскоком. Не преуспел. Нападение отбили урусы. Лишь людей зря положил. Теперь для поднятия авторитета он торопился к Михайловскому форту, но его ждать не стали.
19-го марта[1] луна светила ярко, но после полуночи горы укутал густой туман. В темноте были слышны шаги тысяч людей, пробиравшихся через кустарник, переходя с горы на гору. Толпой пять часов добирались, выступив после заката солнца — вместо двух, которых обычному человеку хватило бы за глаза. Подходили к крепости по дороге на Джубгу, по мрачному ущелью, упиравшемуся в возвышенность с фортом наверху.
Штабс-капитан Варваци и Додоро засели на верхушке горы, покрытой густым лесом дубов, вязов и кедров. Она отделяла Джубгское ущелье от моря. Место заранее согласовали с комендантом Лико. Пока не затуманило, заметили, как мимо прошел отряд из нескольких сотен бойцов. Разведка. Потом потянулись остальные. В тумане черкесские отряды выглядели, как темная шевелящаяся масса. Страшный черный осьминог, раскидывающий свои щупальца, чтобы задушить форт в своих кольцах.
— Пора? — спросил Додоро.
— Пусть ближе подойдут.
Авангард черкесов в полной тишине двинулся к крепости. Им нужно было преодолеть густой мелкий кустарник и подняться по пологой возвышенности ко рву и валам с каменными стенками и палисадом из бревен, чтобы атаковать северный и северо-восточный фасы. С юга атаки не ждали: сложно форсировать под обстрелом неширокую, но глубокую речку Тешебс.
У стен крепости залаяли собаки. Их выпускали на ночь наружу. Отличные сторожа, они получали в крепости паек и лечение в госпитале в случае надобности.
— Давай!
Додоро выстрелил из ружья, как условились с Лико. Тут же загремели пять крепостных орудий форта. Следом раздался ружейный залп. Стреляли вслепую, но попали метко. Горцы, не успев добраться до рва, откатились на исходные позиции, унося убитых и раненых. Растерялись. Поняли, что внезапной атаки не вышло, что их предали. Несколько десятков разозленных черкесов кинулись в сторону, откуда прозвучал сигнальный выстрел. Другие потянулись в лагерь, провожаемые ужасным обстрелом. Лишь немногие смельчаки снова бросились в атаку. Установили лестницы и полезли на стены, поражаемые штыками. Многие из них были пьяны: напились спирту, захваченном в Вельяминовском укреплении.
— Уходим! — приказал штабс-капитана Варваци.
Коста. Окрестности Михайловского укрепления, 19–22 марта 1840 года.
Штурм провалился. Горцы не выдержали шквального ружейного и картечного огня. Несмотря на свою многочисленность, они отступили. В этот раз торжество штыка над кинжалом было неоспоримым.
Нам с Додоро не составило труда присоединиться к толпам отступавших в сторону аула Тешебс, чтобы незамеченными проникнуть в лагерь черкесского ополчения. Для конспирации я, преодолев брезгливость, обмотал лицо бинтами в чужой крови, подобрав их с земли. Такого добра на берегу речки хватало. Русская картечь и свинцовые «приветы» от гарнизона знатно потрепали отряды штурмовиков. Многотысячная орава волокла трупы и раненых.
Настроение у отступавших варьировалось в диапазоне от «все пропало!» до «отомстим за наших!» или «смерть предателям!» Кого только не обвиняли: старейшин, командиров, поставленных во главе отрядов, главных военных вождей, братьев Цаци-ок, подлых шпионов урусов и тех, кто с ними якшался. Так себя распалили, что при входе в лагерь набросились и зарубили семерых, о которых знали, что они часто ходят к русским. Начались межплеменные стычки: убыхи обвинили в трусости шапсугов, и ссора чуть не дошла до рукопашной. Почтенные старики, тамада, метались между своих людей, пытаясь их успокоить.
Среди тех, кто призывал к спокойствию, я заметил Кочениссу. С ней были бойцы, вооружённые штуцерами — мой бывший отряд. От этой группы я постарался убраться подальше. Додоро нашел кем-то сооружённый шалаш. Заняли его в надежде, что хозяин не вернется. Нас никто не прогнал до вечера. Видимо, владелец шалаша встретил свою смерть под стенами Михайловского укрепления.
На окраине лагеря я заметил огромный — тысячи на полторы голов — табун первоклассных скакунов, хотя все нападавшие на форт возвращались на своих двоих. Мы же оставили своих безотказных лошадок в укреплении.
— Нужно будет о конях побеспокоиться, — сказал я Додоро.
— Украдем! — беспечно отмахнулся салатаевец.
Он с интересом лупил глаза на все происходящее. Черкесские нравы были ему в новинку. Особенно его впечатлили расправы над своими соратниками.
— У нас так не принято! — поделился он со мной.
Я пожал плечами. Сам удивился.
— Ожесточились черкесы за последние годы. Мечутся между двумя крайностями: или принять русских как неизбежное зло, или биться до конца за сохранение старых порядков.
Рядом с нашим хлипким укрытием уселась на землю в кружок группа из стариков, вооруженных с ног до головы. Они слушали рассказ одного из предводителей отрядов. Мне показался его голос знакомым. Я не решился высовываться наружу. И так все было хорошо слышно.
— Мы разделились на восемь групп. Две должны были приближаться к крепости с северо-востока, одна — с востока и две — с севера. Три группы должны были следовать за ними сзади и помогать тем, которые окажутся в самом тяжелом положении. Со мной было более тысячи прекрасных молодцов. Я уже раньше учил их не рассчитывать на ружье, но, выстрелив только один раз, быстро всунуть его в чехол, положиться всецело на пистолет и саблю и последней рубить вокруг себя. Мы только что двинулись, все шли тихо, как вдруг сзади нас на горе раздался выстрел и на этот сигнал блеснули все пушки крепости сразу.
— Предатель среди нас! — закричали старики.
Знали бы они, что тот, кого они назвали предателем, сидел практически за ними, скрытый тонкой стенкой шалаша!
— Что будем делать дальше?
— Нужно отправиться к крепости Ту. Нас там не ждут. Захватим внезапным налетом.
Я знал, что так называли небольшое Николаевское укрепление, расположенное вдали от побережья между Геленджиком и Абинским фортом. Совершенно бестолковое со стратегической точки зрения. Неужели его не эвакуировали, когда пришла весть о всеобщем восстании в Черкесии?
— Если мы уйдем отсюда, люди решат, что все пропало и разбегутся.
— Мы дали священную клятву сражаться или умереть!
— У нас заканчиваются продукты. Люди из аула Тешебс пригнали нам 60 коров, но на такую орду — это капля в море.