галось провести «хорошо подготовленную» встречу на высшем уровне[400].
По существу дела, и письмо Рейгана, и ответ Брежнева носили общий характер, не способствовали созданию атмосферы доверия[401]. В Москве даже не обратили внимания, что американский президент попытался вопреки своим политическим установкам вступить в письменный диалог с высшим советским коммунистом. Ответной реакции на это не последовало, в чем, разумеется, была вина не столько самого Брежнева, сколько его советчиков. Диалог не получился.
Постепенно, но неуклонно президент США стал все чаще критиковать политику советского руководства как внутри страны, так и на международной арене, особенно во время приемов в Белом доме послов стран, с которыми у руководства СССР отношения были не из лучших.
Правда, вскоре после появления новой американской администрации А. Ф. Добрынин оказался старейшим иностранным послом в США и по традиции был избран дуайеном дипломатического корпуса, что несколько замедлило внешнее проявление усиления напряженности. Однако таковое становилось все более ясным для всех тех, кто хотя бы в незначительной степени был в состоянии оценивать реалии международной политики.
Явной демонстрацией недоброжелательного отношения к советскому руководству стал следующий факт. В сентябре 1981 года министр иностранных дел СССР А. А. Громыко прибыл на очередную сессию Генеральной Ассамблеи ООН, но вопреки традиции не получил приглашения посетить Белый дом, хотя Брежнев поручил ему лично передать Рейгану мнение руководителей СССР о его политике. Сделать это советский министр оказался не в состоянии[402]. Рейгану были направлены новые письма Брежнева с выражением недовольства антисоветскими акциями американской стороны.
В результате Рейган поставил перед своей администрацией и прежде всего перед блоком высших учреждений, отвечавших за национальную безопасность, а также государственной пропагандистской системой и Государственным департаментом несколько взаимосвязанных задач:
в соответствии с планами, которые он давно вынашивал, разработать и создать такой комплекс стратегических вооружений, который обеспечил бы надежное прикрытие всей территории США от возможного ядерного удара;
создать видимость, что Соединенные Штаты уже обладают решающим преимуществом перед СССР в ракетно-ядерной области;
втянуть СССР в длительную и крайне дорогостоящую гонку стратегических вооружений, которая, учитывая огромные технологические преимущества США, как можно более быстрыми темпами углубляла бы кризисное состояние советской экономики, вела к резкому сокращению расходов на образование, здравоохранение, социальное обеспечение, способствовала появлению и развитию настроений недовольства в советском обществе и, как общий результат, имела разрушительные последствия для всей советской социально-экономической, а следовательно, и политической системы;
продемонстрировать не только СССР и его сателлитам, но и всему остальному миру, что США не намерены строить отношения с СССР на основе разностороннего сотрудничества, а возвращаются к политике с позиции силы, хотя таковая политика была далеко не полностью основана на реальном соотношении ракетно-ядерных потенциалов, в известной мере носила показной, а следовательно, авантюрный характер.
В качестве первых практических мер по укреплению военного могущества США Рейганом была одобрена программа строительства ста мощных бомбардировщиков Б-1 и ста межконтинентальных баллистических ракет класса MX, создания военных самолетов, недоступных для наземного обнаружения (система самолетов-«невидимок» «Стеле»), и мощных атомных подводных лодок класса «Огайо».
В марте 1982 года Рейган одобрил новую стратегическую доктрину США. Хотя она обозначалась как «совершенно секретный» документ, были приложены усилия, чтобы советская разведка, представители которой были известны спецслужбам, как можно скорее получила этот документ во всей его полноте. В нем говорилось: «Если разрядка потерпит провал и произойдет стратегическая ядерная война с СССР, Соединенные Штаты должны добиться решающего преимущества и заставить Советский Союз стремиться к скорейшему прекращению военных действий на условиях, благоприятных Соединенным Штатам»[403]. При этом Рейган не исключал возможности «ограниченной ядерной войны» против СССР, о чем даже упомянул на нескольких пресс-конференциях.
Дело дошло до того, что в «Правде» (и, разумеется, во всех остальных советских газетах) был опубликован ответ Брежнева на «вопрос корреспондента» — по существу дела, заявление советского Политбюро, выдержанное не просто в духе холодной войны, а скорее даже в духе сталинского ее этапа:
«Вопрос. Недавно президент Рейган заявил, что СССР, судя, дескать, по разговорам его руководителей “между собой”, считает возможной победу в ядерной войне. Этим он пытался обосновать свой курс на форсированное наращивание ядерного арсенала США. Что Вы могли бы сказать по поводу упомянутого заявления американского президента?
Ответ. Оставляя на совести г-на Рейгана ссылку на то, будто ему известно, о чем говорят между собой советские руководители, по существу вопроса скажу следующее: начинать ядерную войну в надежде выйти из нее победителем может только тот, кто решил совершить самоубийство. Какой бы мощью ни обладал, какой бы способ развязывания ядерной войны ни избрал, он не добьется своих целей. Возмездие последует неотвратимо»[404][405].
Против сферы советского влияния
Одновременно командование вооруженных сил США и ЦРУ по распоряжению Рейгана начало серию подрывных операций против советского влияния и агентуры в Африке, Латинской Америке и других районах земного шара, попутно с этим всячески поощряя выступления против советского господства и местных коммунистических властителей в странах Восточной Европы, в частности в Польше. По этому поводу в советской прессе стали публиковаться откровенно антиамериканские и антирейгановские материалы, характер которых четко был представлен в энциклопедическом томе «СССР», где говорилось: «В США была развернута оголтелая антипольская и антисоветская кампания в связи с введением в Польше военного положения. СССР решительно осудил грубое вмешательство США во внутренние дела Польши, заявил, что экономические “санкции” в отношении Польши, а также СССР, объявленные правительством Р. Рейгана (декабрь), ведут к дальнейшему ухудшению советско-американских отношений»[406].
В связи с введением в декабре 1981 года военного положения в Польше, где развернулось массовое рабочее движение против системы тоталитаризма, последовал новый обмен письмами между Рейганом и Брежневым, на этот раз выдержанными в весьма острых тонах.
В конце декабря 1981 года администрация Рейгана ввела санкции против СССР, впрочем, относительно мягкие, оставлявшие приоткрытую дверь для возможных дальнейших переговоров. Были приостановлены рейсы в США самолетов «Аэрофлота», прекращены работа советской закупочной комиссии в Нью-Йорке и выдача лицензий на поставки электронно-вычислительных машин (сферы, тогда находившейся в самом зачаточном состоянии), прерваны переговоры о сотрудничестве в космическом пространстве и др.
В течение первого года пребывания в Белом доме Рейган перестал колебаться, и линия конфронтации возобладала в полной мере, хотя происходило это постепенно, рывками, с незначительными поворотами в обратную сторону, что в какой-то степени было связано с эмоциональным характером самого президента.
Некую смесь эмоций и пропагандистского расчета можно было уловить в выступлении Рейгана 18 ноября, которое вначале было воспринято как сенсация, направленная на действительное ограничение вооружений. Президент выступил в национальном пресс-клубе только перед избранными журналистами, но это выступление транслировалось всеми основными теле- и радиоканалами, а затем широко комментировалось.
Если отбросить обычные словесные украшения, столь характерные для выступлений Рейгана (его спичрайтеры и консультанты за прошедшие десять месяцев хорошо овладели искусством писать тексты в соответствии со стилем Рейгана, но он неизменно продолжал вносить в свои речи немалую долю спонтанности), то дело сводилось к тому, что вскоре получило название «нулевой вариант» вооружений в Европе. Рейган заявлял, что США готовы отказаться от размещения в Европе новых ракетных систем среднего радиуса действия «Першинг-2», а также крылатых ракет наземного базирования (также среднего радиуса), если СССР демонтирует несколько типов ракет различных классов. В основном, правда, имелись в виду ракеты СС-20 (согласно американской классификации), уже размещенные на пусковых установках в странах Восточной Европы и в западных районах СССР. Так как это было одностороннее предложение и речь шла отнюдь не о равных условиях: обмен уже готовых к запуску ракет на те, которые еще только предстояло привезти в Европу, отказ от учета ракетных сил Великобритании и Франции, как будто их не существовало вообще, то уже вскоре стало ясно, что предложение носит откровенно пропагандистский характер и было заранее рассчитано на отказ.
Именно так и произошло. В высшем советском руководстве американское предложение сразу вызвало отрицательную реакцию, его стали трактовать как стремление США добиться односторонних преимуществ для НАТО. Правда, А. Ф. Добрынин рассуждал через много лет о том, что целесообразнее было бы принять американские предложения, что через несколько лет о них действительно вспомнили в окружении М. С. Горбачева[407]. Однако эти соображения представляются висящими в воздухе, так как основаны на оценке возможных перспектив спустя много лет после того, как данные действия могли произойти, а не на реалиях того времени, когда принимались решения. А. Ф. Добрынин признает, что из бесед с ним американских высокопоставленных деятелей вытекало: «Рейган поставил себе целью ускоренными темпами наращивать военную мощь Америки и американское ядерное присутствие в Европе. Сама мысль “договориться с русскими безбожниками — коммунистами” ему претит. Даже если бы советская сторона сейчас и согласилась с пресловутым “нулевым вариантом”… президент все равно нашел бы повод отказаться от собственного предложения только из-за того, чтобы добиться развертывания американских ракет в Западной Европе»