Биограф Рейгана Дж. Вейсберг полагает, что несбыточные предложения о «нулевом варианте» отражали позицию тех советников Рейгана, которые вообще не верили в возможность сокращения вооружений (фамилии таковых автор не называет), тогда как сам президент искренне стремился к решению этой острейшей проблемы[409]. Свою позицию автор не обосновывает. Между тем уже приведенные нами данные показывают, что каких-либо разногласий между сотрудниками Белого дома и президентом не было, что чиновники послушно и компетентно выполняли те задания, которые перед ними ставились высшим должностным лицом.
В поисках решений о взаимоотношениях с СССР, прежде всего в том, что касалось проблемы вооружений, президент, с одной стороны, искренне стремился найти какие-то подходы к их достижению, но, с другой — крайне опасался обманов с советской стороны, сохранения действительного или кажущегося советского превосходства. Одновременно он опасался упреков внутри страны в том, что проводит недостаточно жесткий политический курс, не выполняет своих обещаний твердо противостоять безбожному коммунизму. Отсюда и предложения, подобные «нулевому варианту», которые были скорее рассчитаны на внутреннюю аудиторию, на американского обывателя, нежели на реальное достижение результата.
Рейган сопровождал свои предложения обычной риторикой по поводу мира: «Нет никаких оснований, чтобы люди в любой части света жили в обстановке постоянной боязни войны или в ее сфере. Я верю, что настало время для всех наций действовать в духе ответственности и не ставить под угрозу другие государства. Я верю, что настало время двигаться к контролю за вооружениями и к решению критически важных региональных споров за столом переговоров».
При этом, однако, особое внимание обращалось на так называемую «третью корзину» (третий раздел) заключительного акта совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанного в Хельсинки 30 июля — 1 августа 1975 года. Этот раздел предусматривал налаживание контактов между людьми, правдивой информации, сотрудничества в области культуры. Советская сторона, подписав заключительный акт в целом, по-своему трактовала этот раздел, фактически отказываясь его исполнять и подвергая преследованию участников диссидентского движения, которые настаивали на его последовательном выполнении.
Особенно наглядно новый курс американского руководства был продемонстрирован в том, как Госдепартамент поставил «на должное место» посла СССР в Вашингтоне А. Ф. Добрынина, которому ранее были предоставлены бесспорные привилегии.
Началось с того, что после назначения А. Хейга государственным секретарем Добрынин перед официальным визитом вежливости новому госсекретарю договорился о личной встрече для выяснения взаимных позиций и претензий. Когда автомобиль посла подъехал к секретному гаражу Госдепа, водителю было указано следовать на общую парковку. Добрынина, обычно доброжелательного, но на этот раз рассерженного, окружили заранее оповещенные журналисты, направив на него кинокамеры и задавая на ходу массу каверзных вопросов, на которые посол не отвечал[410].
Раздражение по отношению к Хейгу, действия которого полностью вытекали из позиции президента, Добрынин сохранил на много лет, что отразилось в характеристике этого деятеля в его мемуарах: «Я неплохо знал Хейга еще по его работе в никсоновском Белом доме и не считал, что это был лучший выбор на пост госсекретаря США. Хейг был по характеру задиристый человек, склонный к конфронтационной манере беседы, а не к поиску возможных договоренностей. Для него все было или черное, или белое — полутонов он не признавал. Категоричность его суждений, видимо, объяснялась тем, что он был профессиональным военным. Атмосфера конфронтации была для него более привычным состоянием, чем неопределенность, связанная с ослаблением напряженности или с неясными перспективами затяжных переговоров»[411].
В следующем году, когда Хейг был заменен Шульцем, взаимоотношения Госдепартамента с советским послом несколько лет не улучшались. Более того, по распоряжению Шульца, опять-таки согласованному с Рейганом, была ликвидирована прямая линия связи посольства с госсекретарем («горячая линия»), так как ее сочли бесполезной, а «в худшем случае представлявшей риск с точки зрения шпионажа»[412].
Однако эти и подобные им факты составляли не сущность, а внешнее проявление того, что подчас называли «второй холодной войной» (начавшейся со времени вторжения советских войск в Афганистан в 1979 году, то есть еще до прихода к власти Рейгана), но, по существу дела, это был лишь новый этап не прекращавшегося единого процесса конфронтации между США и СССР как двумя сверхдержавами с противоположными системами, контролировавшими свои сферы господства и влияния на земном шаре и стремившимися по крайней мере их сохранить, а в благоприятном случае — расширить.
При этом в оценке американо-советских отношений Рейган оставался в известной мере человеком наивным. Он представлял советскую систему как нечто единое, монолитное, не понимал, что тоталитаризм находился в состоянии разложения, что в самом окружении Брежнева могут быть люди с различными оценками международной действительности, своего рода «ястребы» и «голуби». Когда же оказывалось, что подобные люди возникали перед ним, он искренне удивлялся. В мемуарах Рейгана появилась, например, благоприятная запись о советском после и его жене: «Все, что мы о них слышали, действительно верно — это во всех отношениях приятная пара. Настолько приятная, что я удивляюсь, как они в состоянии уживаться с советской системой. По правде говоря, он и его жена — очень приятные люди, которые вот уже сорок лет женаты и, кажется, очень любят друг друга»[413].
По мнению Добрынина, Рейган принял близко к сердцу смерть Л. И. Брежнева, направил в Москву на похороны авторитетную делегацию во главе с вице-президентом Бушем, посетил посольство СССР и оставил запись в траурной книге, причем так волновался, что дважды написал какое-то слово[414].
Это, однако, были лишь свойственные Рональду эмоции, а действительность от них принципиально отличалась.
Устойчивое противостояние
Приход к власти в СССР бывшего руководителя КГБ Ю. И. Андропова, который считал Рейгана опасным для интересов советской верхушки деятелем, тогда как Рейган, в свою очередь, относился к Андропову именно как к шефу карательных служб страны с тоталитарной системой, принципиальных изменений в советско-американские отношения не внес. Биограф отмечает, что Андропов «постоянно говорил о возможности внезапного нападения со стороны Соединенных Штатов и НАТО и, похоже, сам в это верил»[415].
Еще в начале июня 1982 года состоялся визит Рейгана в Великобританию и ФРГ (включая Западный Берлин). Британия считалась главным союзником США и выступала в роли почти равного их партнера. Такие отношения закреплялись тем, что правительство этой страны возглавляла лидер Консервативной партии Маргарет Тэтчер, взгляды которой (как и других руководителей этой партии) были очень близки позициям Рейгана и его администрации.
Рейган познакомился с Тэтчер в 1975 году, когда она возглавила свою партию, находившуюся тогда в оппозиции правительству лейбористов. Новые встречи последовали во время двух посещений Тэтчер Вашингтона в 1981 году.
Во время первой поездки Рональда в Лондон предполагавшаяся краткая встреча переросла в долгую и интересную для обоих беседу, выявившую близость взглядов, прежде всего по внутренним проблемам. Тэтчер была первым зарубежным лидером, приехавшим в Вашингтон после того, как Рейган стал президентом. В ее честь был устроен радушный прием.
По словам позднейшего лидера консерваторов и премьера Великобритании Дэвида Кэмерона, тогда «Рейган не только лично присутствовал на всех этих мероприятиях, он обнял ее за плечо, чтобы показать: “Мы делаем одно дело, и мы правы”. Для нее это было началом прекрасной дружбы, как, я думаю, для него тоже»[416].
Теперь, выступая в британском парламенте 8 июня 1982 года, президент призвал страны Запада к «крестовому походу» против коммунизма, подтвердив свои прежние заявления об агрессивности СССР[417]. Вся его речь, в которой говорилось и о Берлинской стене, возведенной по совместному решению советских лидеров и коммунистических боссов ГДР, и о выступлениях польских рабочих за свободу профсоюзов и в конечном итоге за независимость своей страны, и о прозорливости сэра Уинстона Черчилля, в 1946 году пришедшего к выводу, что над Восточной Европой навис «железный занавес», была выдержана в духе конфронтации.
Президент США говорил: «Звучит иронией, но Карл Маркс был прав. Мы ныне являемся свидетелями великого революционного кризиса, кризиса, в котором требования экономического характера вступают в непосредственное противоречие с политическим строем. Но кризис происходит не на свободном немарксистском Западе, а на родине марксизма-ленинизма, в Советском Союзе. Именно Советский Союз движется против волн истории, отрицая человеческие права и человеческое достоинство своих граждан».
Рейган выразил уверенность, что «марш свободы и демократии» под руководством Соединенных Штатов и Британии «оттеснит марксизм-ленинизм на свалку истории». По форме это было заявление об идеологическом противоборстве, но, учитывая политические реалии, означало выражение надежды, что в обозримом будущем рухнет та система, которая существовала в СССР. Это, однако, не была оценка, основанная на каких-либо реальных фактах, а благое пожелание, в которое вряд ли тогда хотя бы в малой степени верил сам Рейган.