Президент прислушивался к обеим точкам зрения со всеми их многочисленными нюансами, но больше доверял собственным чувствам и настроениям. А таковые не просто часто менялись в зависимости от характера поступавших донесений, но чуть ли не раздваивались. При этом, однако, общим направлением чувств и размышлений все больше становились отвращение и ненависть к самой мысли о возможности ядерной войны.
10 октября Рональд посмотрел фантастический телевизионный фильм «На следующий день», в котором рассказывалось о ядерной атаке на американский город Канзас и о том, какие ужасы там происходили после атаки. В своем дневнике он записал, что фильм произвел на него такое впечатление, что он «впал в депрессию»[500].
Незадолго до учений, в конце октября, Рейган посетил проходившее в Пентагоне совещание высших воинских чинов по вопросам возможной ядерной войны. Согласно мнению министра обороны Вайнбергера, президент «проявил глубочайшее отвращение к самой идее ядерной войны… Эти военные игры напоминают ужасные фантастические события, которые сопровождают такой сценарий»[501]. Как видно, Рейган все еще находился под впечатлением фильма, просмотренного за три недели перед этим. Сам же Рейган в своих воспоминаниях, объединяя это посещение и то, что он наблюдал в так называемом «ситуационном зале» Белого дома (специальном подземном помещении, созданном еще при Франклине Рузвельте во время Второй мировой войны), откуда он руководил учениями, писал, что это был для него «самый отрезвляющий опыт»[502].
В тех же воспоминаниях Рейган констатировал: «Три года научили меня некоторым удивительным вещам относительно русских. Многие лица на вершине советской иерархии действительно боялись Америки и американцев. Наверное, это не должно было меня удивлять, но это было не так. Во время первых моих лет в Вашингтоне многие из нас, в администрации, считали само собой разумеющимся, что русские, подобно нам, считают немыслимым, что Соединенные Штаты могут нанести против них первый удар. Но чем большим был мой опыт общения с советскими лидерами и руководителями других государств, которые знали их, тем больше я начинал осознавать, что многие советские официальные лица боялись нас не только как противоположную сторону, но и как агрессоров, которые способны обрушить на них ядерное оружие в качестве первого удара. Но если дело было именно в этом, я тем более стремился к личным встречам с советским лидером, чтобы убедить его, что мы не покушаемся на Советский Союз и что русским нечего нас бояться»[503].
Сходной точки зрения придерживался Добрынин: «Что касается ядерной войны, то советское руководство и высшее военное командование считались с такой возможностью. Они были убеждены, что большой военный конфликт между СССР и США, если он произойдет, неизбежно приведет к применению ядерного оружия… Надо сказать, что президентство Рейгана вызвало у нашего руководства, в частности лично у Андропова и Устинова[504], впечатление и даже убеждение в том, что новая администрация США активно готовится к возможности ядерной войны»[505].
Подобные настроения распространяла среди населения СССР вся тоталитарная пропагандистская машина, одновременно убеждая в том, что руководство страны, как и весь советский народ, мечтает о мире, что в общем-то соответствовало действительности. В результате возникали широко распространенные опасения, что поджигатель войны Рейган может начать неспровоцированную ядерную войну против СССР. Такого рода настроения отражал широко циркулировавший анекдот того времени: на вопрос, будет ли новая мировая война, звучал ответ: «Будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется».
В мае 1981 года Политбюро приняло решение о проведении широкомасштабной разведывательной операции под названием «Ракетно-ядерное нападение» (РЯН), в которой были задействованы все советские резидентуры за рубежом. Программа была инициирована Андроповым, являвшимся в то время председателем КГБ СССР, и имела побочной целью укрепление власти самого Андропова, что сыграло определенную роль в том, что после смерти Брежнева именно он стал генеральным секретарем ЦК КПСС[506].
Программа РЯН была настолько секретной, что даже посол Добрынин не был информирован о ней и узнал об этой программе случайно от резидента советской разведки в Вашингтоне, который проговорился, не ведая, что тот не осведомлен[507]. Только после смерти Андропова в феврале 1984 года операция РЯН без официальной отмены была фактически заморожена.
Между тем еще при жизни Андропова возникли, казалось бы, новые проблески в перспективе хотя бы некоторого улучшения отношений. Судя по дневнику американского президента, он искренне стремился к этому. Одна из записей гласила, что он «еще более, чем раньше, стремится оказаться в одной комнате наедине с советским лидером и попытаться убедить его, что мы не собираемся нападать на Советский Союз и что русским не следует нас бояться»[508].
На том, чтобы добиваться снижения градуса напряженности во взаимоотношениях с СССР, настаивали и некоторые советники Белого дома, особенно энергично выступал за это госсекретарь Шульц.
Как в свое время в контактах с Брежневым, Рейган — чтобы подчеркнуть внешне неофициальный и личный характер своих действий — написал письмо Андропову от руки. Оно было вложено в запечатанный конверт и передано 21 июля 1983 года через советское посольство. Андропов ответил тем же. Его письмо Рейгану от 1 августа (напечатанное на пишущей машинке, но с припиской от руки в конце) было получено в посольстве и тотчас передано в Белый дом. Письма, естественно, были секретными, но не для дипломатов высшего звена из обеих стран.
По оценке Добрынина, первое письмо «было типичное рейгановское послание, внешне достаточно доброжелательное, без его обычных публичных выпадов, но не содержавшее каких-либо новых компромиссных предложений по решению важных проблем». Рональд продолжал мыслить в самых общих категориях, высказывал благие пожелания: «Если мы сможем договориться об общем, контролируемом сокращении числа ядерных вооружений, которые у нас имеются, не станет ли это первым шагом к ликвидации всего подобного оружия? Каким благословением было бы это для обоих народов, представителями которых мы являемся!»
Аналогичный характер носил и ответ. В нем перечислялись основные вопросы разногласий, а в заключение говорилось: «Я буду приветствовать предметный и откровенный обмен мнениями с Вами по этому и другим вопросам. Согласен, чтобы он осуществился, когда это будет диктоваться интересами дела, доверительным образом. Со своей стороны предложил бы это делать через советского посла в Вашингтоне и лицо, которое Вы сочтете необходимым выделить». От руки было дописано: «Искренне надеюсь, господин президент, что Вы серьезно обдумаете высказанные мною соображения и сможете откликнуться на них в конструктивном духе»[509].
При всем общем характере эта переписка свидетельствовала, что Рейган счел необходимым несколько понизить градус противостояния. Об этом же свидетельствовала и сугубо личная документация. В апреле 1983 года Рейган писал в дневнике: «Некоторые из членов Национального] с[овета] б[езопасности] занимают слишком жесткую линию и не думают, что надо найти какой-то подход к Советам. Я считаю, что также стою на жесткой линии и никогда не пойду на умиротворение, но я хотел бы попытаться посмотреть, не возникнет ли лучший мир, если бы они на деле показали, что хотят наладить дела со свободным миром»[510].
За месяц и одну неделю до смерти Андропова американский журнал «Тайм» признал его вместе с президентом США Рейганом «людьми года»[511]. Значительной частью наблюдателей в разных странах эта акция была отмечена как свидетельство вероятного предстоящего смягчения отношений между обоими государствами.
Рейган ни в коей мере не отказался от крайне негативной оценки советской социально-политической системы, общих внешнеполитических намерений коммунистического руководства. Однако все более приходил к выводу, что в руководстве СССР не стремятся к войне с США, что существуют реальные возможности добиться значительного улучшения взаимоотношений на основе преодоления страха друг перед другом.
В результате еще до того, как в СССР начались глубочайшие изменения, приведшие к его распаду, у американского президента стали вызревать настроения в пользу отказа от установки на «ограниченную ядерную войну», хотя и при полном сохранении планов стратегической оборонной инициативы и глубочайшем неприятии советского режима, решительно не соответствовавшего его понятиям о демократическом государственном устройстве.
Тем не менее непосредственно после учений «Опытный лучник» Рейган лично отобрал нескольких сотрудников из служб национальной безопасности и поручил им выработку предположительных мер по нормализации отношений с СССР[512]. Характер его мышления, ничуть не смягчившиеся настроения осуждения советской системы в сочетании с несколько новым подходом во взаимоотношениях видны из следующей дневниковой записи: «Я чувствую, что Советы настолько оборонительно настроены, буквально параноидально боятся нападения, что, ни в коей мере не становясь мягче в их оценке, мы должны сказать им, что никто не намерен делать ничего подобного. Какого черта они ожидают того, чего никто здесь совершенно не желает?»