Поездка Горбачева в Великобританию была с раздражением встречена кремлевскими старцами, особенно Громыко. Он позволил себе в частных разговорах ворчать, что Горбачев слишком рекламировал себя, а советским послам в странах Запада, сообщавшим о благоприятных откликах на поездку Горбачева, в том числе послу в США, сделал внушение. Добрынин комментировал: «Горбачев быстро узнал обо всем этом и, похоже, надолго запомнил»[648].
Рейган с интересом, надеждой и в то же время с некоторым опасением следил за внутренней политикой Горбачева, за его экспериментами, в том числе теми, которые явно были обречены на неудачу. В Америке помнили о «сухом законе» 1920-х годов и о том, какие беды, прежде всего в связи с ростом преступности, он принес стране, отнюдь не покончив с алкоголизмом, а только сделав его несравненно более дорогостоящим и опасным. Американское руководство явно опасалось, что антиалкогольные меры, которые начал осуществлять Горбачев в мае 1985 года, могут привести не только к массовому недовольству, но и к отстранению Горбачева от власти, к возвращению власти в СССР в руки крайних консерваторов. Сокращение производства водки, уничтожение виноградников, огромные очереди за спиртным, резкое расширение самогоноварения, гибель людей от употребления псевдоалкогольной продукции, усиливавшееся массовое недовольство — все это свидетельствовало о расшатывании политической ситуации в стране. Недовольство очень скоро распространилось на самого Горбачева, которого стали называть «минеральным секретарем»[649]. Появились даже соответствующие частушки, например:
На недельку, до второго,
Закопаем Горбачева.
Откопаем Брежнева —
Будем пить по-прежнему.
Осознав грозящую нешуточную опасность, советское руководство фактически свернуло антиалкогольную кампанию уже через полтора-два года после ее начала. Ситуация в стране продолжала расшатываться, но уже вне непосредственной связи с антиалкогольной кампанией.
Своего рода сигналом к возможности урегулирования взаимоотношений для американского руководства, прежде всего для Рейгана, стали изменения в высшей советской элите, прежде всего отстранение уже в июле 1985 года Громыко с поста министра иностранных дел и замена его выходцем из Грузии Э. А. Шеварднадзе. Хотя Шеварднадзе являлся ранее первым секретарем ЦК компартии этой республики и был известен весьма угодливыми выступлениями, адресованными Брежневу, отмечалось также его стремление развернуть действительную борьбу против коррупции в закавказской республике, а после прихода в МИД с немалым интересом читали его заявление: «Мне придется трудно на фоне авторитета Андрея Андреевича [Громыко]. По сравнению с ним, крейсером внешней политики, я всего лишь лодка. Но с мотором!» Почти сразу после своего нового назначения Шеварднадзе решительно выступил за «деидеологизацию» внешней политики СССР. Вскоре последовали новые сведения о том, что в СССР появился министр иностранных дел, который является соратником Горбачева в проведении политики «нового внешнеполитического мышления».
Несколько позже, в сентябре 1987 года, состоялся первый визит Шеварднадзе в США. В результате переговоров с Шульцем были достигнуты первые конкретные результаты: министры договорились о проведении переговоров по ограничению, а затем и прекращению ядерных испытаний. Было договорено о подписании соглашения о создании центров по сокращению ядерной опасности. Само это соглашение было подписано в Женеве 15 сентября того же года.
Идея создания национальных центров по предотвращению конфликтных ситуаций была выдвинута учеными Джорджтаунского университета, находящегося фактически в Вашингтоне (хотя и за пределами федерального округа Колумбия, который юридически считается столицей США), а затем поддержана советским МИДом после прихода Шеварднадзе. Первоначально на центры возлагались только функции заблаговременного уведомления о пусках ракет за пределы национальных территорий. Но уже в тексте соглашения предусматривалась возможность их использования для осуществления будущих соглашений в области контроля над вооружениями[650].
Шеварднадзе был принят Рейганом и произвел на него весьма благоприятное впечатление. Более того, что не менее важно, новый советский министр произвел хорошее впечатление на американскую публику, которая уже привыкла к застегнутому на все пуговицы советскому министру Громыко, получившему прозвище «мистер нет». Когда на пресс-конференции молодая и хорошенькая американская журналистка спросила Шеварднадзе, как он собирается провести ближайшие выходные дни, тот, не задумываясь, ответил вопросом: «А какие у вас предложения?». К тому же госсекретарь Шульц поведал, что получил в подарок от Шеварднадзе кавказский кинжал. Министр сопроводил подарок словами: «Ну вот, я разоружился, теперь ваша очередь»[651].
Это была не первая встреча Рейгана с советским министром иностранных дел. Они встречались уже в октябре 1985 года в Нью-Йорке во время сессии ООН, и в декабре того же года в Женеве, где происходила первая встреча президента и генерального секретаря. Шеварднадзе тогда выступал в качестве второго лица, и особого внимания Рейган на него не обратил.
Встрече в Женеве предшествовала развернувшаяся переписка между Рейганом и Горбачевым, последовавшая за первым обменом посланиями, которые уже тогда показались многообещающими. Советский посол в Вашингтоне отмечал: «Значительную роль также сыграли возросший при Горбачеве динамизм советской внешней политики и заметное улучшение ее пропагандистского обеспечения, выдвижение в 1985 году новых крупных инициатив по ограничению гонки вооружений, общая активизация советской дипломатии. Важное значение имела интенсивная работа с американской администрацией на всех уровнях — личная переписка Горбачева с Рейганом, встречи и беседы Шеварднадзе с президентом и госсекретарем»[652]. Постепенно во взаимоотношениях возникали новые нотки, что проявилось в возобновлении прерванного ранее воздушного сообщения между США и СССР и в открытии генеральных консульств обеих стран соответственно в Киеве и Нью-Йорке.
В то же время новый советский генсек действовал вынужденно осторожно, так как в Политбюро преобладали консерваторы, и «новое мышление» необходимо было внедрять микроскопическими дозами.
Чуть приоткрытую дверь для возможных новых переговоров и договоренностей могли вновь захлопнуть неожиданно всплывавшие сведения о фактах, которые давно уже были известны, но не выдвигались на первый план, а приберегались для удобного случая. Таким фактом на этот раз оказалась история с Красноярской радиолокационной станцией. Это был секретный военный объект, зашифрованный в СССР под названием «Енисейск-15», — система раннего оповещения о ракетном нападении, существование которой противоречило советско-американскому договору 1972 года о противоракетной обороне, согласно которому подобные системы могли располагаться только в районе столицы и по периметру государственной границы.
Построена эта система была в конце 1970-х — начале 1980-х годов, а в 1983 году она была обнаружена разведкой США. По этому поводу госсекретарь Шульц выразил протест послу Добрынину, потребовав закрытия системы. Тогда, однако, в США сочли целесообразным не оглашать полученные данные, чтобы не нагнетать ситуацию. Информация об этой системе даже не была доведена до сведения Рейгана. Добрынин же получил инструкцию отстаивать версию, что станция носит не военный характер, а является звеном в исследовании космического пространства. Сам же Добрынин выдвигал версию, что советское руководство знало о характере Красноярской РЛС, но скрывало это даже от послов, и что он не лгал, отстаивая данную версию[653]. Можно, однако, высказать убеждение, что опытный посол отлично понимал истинный характер объекта, но действовал, разумеется, в пределах того, что было ему разрешено.
Теперь же, вопреки позиции Шульца, министерство обороны США и ЦРУ предоставили подробную информацию президенту. Рейган был возмущен «вероломством» советской стороны. Возникла угроза если не срыва, то осложнения предстоявших переговоров.
Стремясь сгладить ситуацию, Горбачев и Шеварднадзе решили допустить для инспекции системы группу американских специалистов. Решение вопроса о судьбе Красноярской РЛС, таким образом, откладывалось, и этот вопрос перестал быть камнем преткновения для подготовки встречи на высшем уровне[654].
Вскоре после прихода к власти Горбачева состоялся пленум ЦК КПСС, на который отправился Добрынин, входивший в высший партийный орган. Во время одного из перерывов Горбачев пригласил посла для разговора наедине. Генсека особенно интересовала личность Рейгана. Добрынин вспоминал: «Я отметил, что в течение первых четырех лет президентства Рейган откровенно демонстрировал свое враждебное, конфронтационное отношение к Советскому Союзу. Он и действовал в этом направлении, хотя и избегал ситуаций, чреватых военными столкновениями с нами. Он был категорически против возвращения к временам разрядки начала 70-х годов… Однако в последние год-полтора у него стали проглядывать, правда, довольно туманно и весьма неустойчиво, черты прагматизма и даже некоторой заинтересованности в установлении с СССР каких-то контактов, вплоть до самого высокого уровня… Мой опыт личных бесед с ним, сказал я, вместе с тем показывает, что с ним можно разговаривать»[655].
Последовала серия писем Горбачева Рейгану и Рейгана Горбачеву, в которых стороны, отстаивая некоторые устаревшие позиции, все же соглашались на встречу в ближайшем будущем, причем каждая предлагала в качестве места личных переговоров свою столицу