А что будет с этим…Поляковым?
— Перед смертью его ждет несколько неприятных моментов — усмехнулась Фрейя — его отдадут солдатам Оскара Дирлевангера. Кстати они тоже будут участвовать в чистке Перми и всей округи.
Катя хищно усмехнулась: да уж «достойное» завершение карьеры большевистского шпиона. Солдаты зондер-батальона СС «Доктор Дирлевангер» представляли собой причудливую смесь из политических заключённых, пациентов психиатрических лечебниц, выпущенных из концлагерей гомосексуалистов, а также «обычных» преступников, чьими статьями были, в основном убийства, разбой и изнасилования. Кроме немцев в батальоне хватало и восточных «добровольцев» — русских, украинцев, татар: чтобы служить в «Дирлевангере» требовалась не чистота арийской крови, а лишь некоторые специфические черты характера. По части расправ и пыток над пленными «дирлевангеровцы» не знали себе равных, а уж их извращенная фантазия вызывала омерзение даже у карателей из других отрядов. Да пермским большевикам тоже придется нелегко.
— Да жестоко, я знаю — продолжала Фрейя — но что делать — такие болезни лечатся только кровопусканием и прижиганием, а иногда и более…сильнодействующими средствами. Ведь такие вот ублюдки как этот советник — Дмитрий Князев, дискредитируют саму идею сотрудничества с местными. С какой неохотой фюрер согласился на создание хоть каких-то государственных образований на территории бывшего СССР — ты сама это знаешь. И вот из-за какой-то фанатичной большевистской свиньи высокие чины в Берлине, которые не знают и не понимают того, что происходит на Востоке решат, что мы слишком церемонимся с восточными народами и прикажут нам закручивать гайки. А это грозит обернуться крахом всей нашей восточной политики, чего и дожидаются сталинские гиены. Да я сама не одобряю, то что на войне приходится использовать ублюдков вроде Оскара Дирлевангера, но…
— Ты что передо мной оправдываешься что ли? — яростно перебила ее Катя, сверкнув глазами, — Так не стоит — в том, что большевиков нужно резать и жечь меня убеждать не нужно. Я наоборот считаю, что вы слишком снисходительны к бывшим коммунистам. У нас есть хорошая пословица, знаешь, может? Про лес и волка? Ага, знаешь! Так вот, красным верить — самое последнее дело. Большевики всегда врут, они не могут иначе, если они перестанут лгать — вся Совдепия полетит к чертям собачьим. Дирлевангеровские садисты ипедерасты — это не самое страшное наказание, которого заслуживает краснопузая мразь. Я думаю, что в Перми большевиков гораздо больше, чем вы предполагаете, но это ваше чистоплюйство…эээх- она с досадой махнула рукой — опять многих провороните, упустите, затем опять расхлебывать будете. Чтобы победить их надо и действовать как они в Гражданскую. У меня дядька воевал, рассказывал — клизмы из толченого стекла, гвозди вместо звездочек в лоб, раненых офицеров поджаривали на медленном огне…Разве ваши хваленые гестаповцы на это способны?
— Катя — растерянно произнесла Фрейя, смущенная таким яростным напором- ну это уже чересчур…
— Чересчур? — словно выплюнула рыжая красавица — А когда к нам в деревню энкавэдэшники приходили — это чересчур? А когда всю семью раскулачивали? Первая категория- расстрел на месте. Мать беременной была — ей в живот стреляли, чтобы «кулачонка убить». Отцу глаза выкололи, руки отрубили по локоть, фонарь горящий на шею повесили и пустили идти в ночь — чтобы тренироваться в стрельбе. Он буквально шел на выстрелы — хотел чтобы его быстрее пристрелили — эти сволочи нарочно мазали. Меня насиловали пятеро — мне только двенадцать исполнилось. Потом ножом пырнули и живьем в общей могиле закопали — думали там и сдохну. Закопали, правда, плохо — пьяные были. Дышать я могла. Но все равно если бы меня дядька не нашел, в лес не унес где и выходил — там бы я и померла. А как весь хлеб отбирали, скот уводили, как целые деревни от голоду помирали!? Я тогда и собачатину и крысятину ела и лягушек, змей, кого угодно. Человечину и ту попробовала…Твари и мрази краснопузые, никакой пощады…
Она рывком отвернулась от Фрейи, ее плечи вздрагивали от сдерживаемых рыданий. Фрейя поняла, что сейчас Катю необходимо чем-то отвлечь — слишком легко от таких вот воспоминаний она впадала в самую жуткую депрессию, начинала пить, ведя себя совершенно неадекватно. К счастью Фрейя хорошо понимала, как именно сейчас можно, заглушить тяжкие воспоминания Кати. Она сняла с себя черную пилотку, распустив длинные светлые волосы тяжелой волной упавшие ей на плечи. Затем расстегнула блузку и небрежно бросила ее на спинку стула, начала снимать юбку и туфли, за которым настал черед и нижнего белья. Теперь Фрейя предстала в своей первозданной наготе, как нельзя лучше соответствуя выбранному ею имени — словно и вправду на землю спустилась германская богиня любви, красоты и магии. Высокая голубоглазая немка обладала почти идеальным телом: большая грудь, узкая талия, длинные стройные ноги, упругие округлые ягодицы. Под ухоженной алебастрово-белой кожей перекатывались сильные мышцы. Само воплощение германской женственности и красоты, которую восхваляли эсэсовские пропагандисты, но в ней было еще и то, что нацистская пропаганда всячески ретушировала — откровенная, бьющая в глаза какая-то особая «нордическая» чувственность. Катя бросила на нацистку любопытный взгляд, но тут же отвернулась, делая вид, что все еще дуется.
Призывно округлив алые губы Фрейя опустилась на колени рядом с кроватью и легко поцеловала изящную ступню Кати, даже замурчав от удовольствия — настолько нежной и бархатистой была ее кожа. Рыжая ведьма обиженно дернула ногой, но это не остановило белокурую красавицу, она продолжала целовать ноги Кати, словно выпрашивая прощение за неосторожные слова. Она посасывала нежные пальчики ножек, то чувственно и страстно, то лишь касалась их губами, щекотала ступню язычком. При этом она лукаво посматривала в лицо Кати, надеясь поймать ее взгляд. Ей это удалось: игривые голубые глаза встретились с обиженными зелеными и Катя не выдержав, улыбнулась. Ободренная Фрейя стала подниматься выше, залезая на кровать и целуя ноги Кати, особое вниманиеуделяя внутренней стороне бедер. Девушка нетерпеливо ухватила эсэсовку за волосы и заставила ее приподняться выше. Фрейя зарылась лицом между раздвинутых бедер Кати, которая забросила ноги на плечи блондинке и немного сжала ей шею.
— Давай девочка, моя- шептала она — нежнее, ааа…
Фрейя припала губами к её пышущей жаром промежности, задыхаясь от волнения лизала её начисто выбритый лобок, медленно спуская язычок к заветной щелке, чувствуя как дрожит под ее губами податливая плоть. Наконец Катя забилась в сладких конвульсиях подступившего оргазма, разжав ноги, чтобы дать Фрейе продолжить ласки. Немка поползла вверх по её пульсирующему телу, ласково целуя плоский живот, проникая языком в аккуратный пупок затем выше, к маленьким холмикам её грудей и начала покусывать, лизать, посасывать затвердевшие от возбуждения соски. Катя застонала от удовольствия, подтянула голову немки на уровень лица ей в глаза опьяненным взглядом ближе и слилась с ней в долго жадном поцелуе.
Позже они уже лежали в постели, уставшие и довольные, голова Кати лежала на груди Фрейи нежно гладившей ее длинные рыжие волосы.
— Лисенок, мой лисенок — шептала Фрейя в ухо девушки. — Красивый лисенок, но злой! Шерстка дыбом, глаза сверкают, рычит, клычки скалит — не подходи — укушу.
Катя рассмеялась и игриво куснула розовый сосок немки.
— Ты же всех ненавидишь, не только комиссаров — осторожно произнесла Фрейя — русских, удмуртов, красных, белых. Правда ведь лисенок?…
Катя замолчала, со вздохом откинувшись на спину и уставившись в потолок. Фрейя уже испугалась, что снова причинила девушке боль, когда та заговорила.
— Ну, а как мне кого-то любить, сама подумай? Отец — кулак, шесть работников у него было. Мать удмуртка, ее даже в собственном селе не любили — ведьмой считали. В школе русские дети вотячкой дразнили, удмуртские в деревне — «зючью»[10], русской полукровкой за глаза называли. Для верующих — я «чертова блядь», для безбожников — «мракобеска, пережиток прошлого». Комиссары проклятые, чтобы их Луд разорвал — затравили семью, заклевали, а потом и вовсе извели под корень. Если бы немцы сюда не пришли сейчас, наверное, меня и в живых уже не было — добрались бы до меня таки красные. Перед войной ведь жила как зверь лесной, сама знаешь, дядька меня воспитывал. А его все тоже колдуном считали — жил он в чащобе, волки с медведями ему единственными друзьями были. Он впрочем, и сейчас такой — ты же видела его, когда твой день рождения здесь отмечали.
— Конечно, я помню — рассмеялась Фрейя — очень колоритный мужчина. Русский лесной чародей — вот оно было бы раздолье для доктора Геббельса в первые месяцы войны. Чистый тролль из старых сказок, да и сам, я смотрю, сказочник еще тот. У моих эсэсовцев волосы дыбом стояли, когда они его слушали.
— Он и вправду любит прихвастнуть — усмехнулась Катя — тем более когда рядом такая молодая, красивая женщина как ты. Он же лапоть деревенский выше начальника уезда сроду никого не видел. Он и сам не знал как с тобой общаться — как с барышней или как с комиссаршей.
— Только не говори мне что я похожа на этих ваших фурий в кожаных куртках и с наганом — поморщилась Фрейя — я надеюсь он осознал разницу. Впрочем, я помню, что потом он почувствовал себя более свободно.
— Ну да, после того как ты его чуть ли не силой заставила пить шнапс на брудершафт, а мы с тобой стали в открытую сосаться — подмигнула Катя — он решил, что вы теперь почти родственники. Он же хоть и лесной дикарь, но все таки колдун, мозги по особенному повернуты, высоких чинов не так боится как простые крестьяне.
— Так он действительно колдун? — поинтересовалась Фрейя — Что-то он там рассказывал — что и волком оборачиваться может и с какими-то лесными демонами он на короткой ноге и бурю призывать может.
— Ну, как тебе сказать — пожала плечами Катя — колдун он настоящий, без дураков. Насчет оборотней, правда, брехня, но то что он с волками умеет разговаривать, что змей может собрать в одном месте — это правда, своими глазами видела. Насчет бури врать не буду, не знаю, а вот вумурта или водяного — никса по вашему — он при мне вызвал из омута.