Тут же застыдившись своей ребяческой откровенности, Рейн грубо заявляет:
— Чертовы мартышки, камеру загробили!
Рийна догадывается, почему Рейн вдруг так резко переменил тон. За наигранной резкостью и грубостью он просто старается скрыть свое истинное лицо.
Рийне хочется вернуть сюда того, настоящего Рейна, и она протягивает руку, чтобы ласковым прикосновением утешить его. Но Рейн вдруг накидывается на нее:
— Ты чего не убежала? Дура! Дура беспробудная, как и все девчонки!
Рийна вздрагивает, как от удара. Рука опускается — ее утешение Рейну не нужно. Рейн уже нашел утешение в этой вспышке гнева. В гневе и обвинении.
— Ну вот, а теперь язык проглотила!
— Я тебе помочь хотела… — роняет Рийна.
— Как же, помогла… — ядовито замечает Рейн и демонстративно отбрасывает ногой прилепившийся к ступеньке обрывок фотографии.
Сердитый взгляд Рейна заставляет Рийну молча подняться, она поплотнее запахивает пальто и напрямик, через двор, направляется к раскрытой калитке. Освещенный уличным фонарем квадрат как будто гипнотизирует и в конце концов поглощает ее. Скользнула напоследок по тротуару чернеющая тень Рийны и исчезла.
Куда же она?
Уж не навсегда ли?
Нет, нет! Это невозможно!
Рейн сует диплом и обрывки снимков в грязный скоросшиватель и, схватив фотоаппарат, бросается вслед за Рийной — из желтоватого ручейка света у родного порога в холодноватый отблеск уличного фонаря.
Нет, нет! Невозможно, чтоб она ушла навсегда!
Про дядю Яна он ей так и не рассказал… И про то, что ее ждет большой красный диван…
И про сегодняшние фотографии.
И про то, как сачканул.
И расспросить ее не удалось.
Вот, вот она!
12
«Посетила на дому учащегося десятого класса Рейна Эрма. Это скромная, разделенная перегородкой, но на редкость чистая и опрятная комната. Во всем ощущается заботливая рука матери.
Учащийся имеет собственный письменный стол и новую постель (кушетка). Условия для труда и отдыха хорошие». (Запись классной руководительницы в журнале домашних посещений.)
13
Рейн и Рийна стоят возле освещенного подъезда небольшого особнячка с плоской крышей. У Рейна зажаты под мышкой голубой скоросшиватель и фотоаппарат, оборванный ремешок которого болтается жиденьким хвостиком. Пригладив рукой волосы, Рейн одергивает полы куртки. Насколько помнится, мать Ильмара всегда отличалась строгостью. В те немногие разы, когда Рейн, случалось, заходил к Ильмару, хозяйка дома еще на пороге напоминала, что надо вытереть ноги. В дождливую погоду обувь полагалось оставлять в передней. А забудешь причесаться, так отправляли назад в прихожую, к зеркалу.
Рийна дает три коротких звонка. Пальто на ней по-прежнему измято и чем-то заляпано. Днем, на работе, Рийне некогда было привести его в порядок. Посудомойке кафе-столовой дел хватает. Поток посетителей не прекращается ни на минуту, и всем этим мужчинам и женщинам только и знай что подавай чистую посуду.
Странно, однако, Рийна не обращает никакого внимания на свой помятый вид. Ей даже не до того, чтобы, по примеру Рейна, пригладить волосы. Мысли ее, по всей видимости, заняты чем-то гораздо более важным, чем измятое пальто и растрепанные волосы.
Дверь открывается, на пороге стоит Длинный. Выглядеть так может только вполне благополучный молодой человек, жизнь которого задалась по всем статьям. На нем домашний пиджак в черно-красную клетку, под ним красная водолазка; брюки кремовые, из какой-то мягкой материи. Красные тапочки с пушистыми отворотами невольно притягивают взгляд.
Рейн здоровается. Но приветствие его остается без ответа. Как и вчера на бульваре, где никто никому не сказал «здравствуй».
Вид у Длинного суровый.
Не проронив ни слова, он впускает Рейна с Рийной в просторную, сияющую чистотой, изысканную прихожую. На одной стене кованая фигурная решетка, по которой вьется плющ, на другой — вешалка из никелированных трубок. Рядом с ней большое овальное зеркало.
С любопытством оглядевшись по сторонам, Рейн тут же принимается снимать ботинки.
Длинный спрашивает коротко, резким тоном:
— В чем дело?
— У Рейна беда, — жалобно, словно боясь, что их неожиданный визит вызовет недовольство, начинает Рийна.
— Ого! И какая же у него беда? Голова вроде на месте, руки-ноги целы… — насмешливо произносит Длинный. — Тут ведь вам не травма-пункт!
Тем не менее он распахивает одну из дверей и кивком предлагает проследовать за ним.
Рийна торопливо, на ходу объясняет:
— На меня «вороны» напали. Рейн заступился. А они ему все фотографии порвали и диплом. И фотоаппарат к черту… Все из-за меня!
И тут же обращается к Рейну:
— Покажи!
— Да что там показывать… — бормочет Рейн, но все-таки открывает грязный голубой скоросшиватель, в нем лежат заляпанные грязью фотографии и обезображенный диплом.
Не в силах видеть это, Рейн поскорее захлопывает скоросшиватель.
— Фотоаппарат я еще не разбирал, но затвор точно не работает и спуск тоже… Мало ли что еще может быть сломано. Несколько раз об землю трахнули, чего уж там! — выкладывает он.
— Ну, а я-то при чем… — раздраженно начинает Длинный. Заботы Рейна далеки от него, ему в сущности ни жарко ни холодно, что бывший его однокашник лишился фотоаппарата. Возможно, ему даже приятно, что другому плохо! Нечего было своим дипломом хвастать!
Рийна не может молчать:
— Это я уговорила Рейна, я притащила его сюда… Ты ведь всыплешь этим «воронятам»… Это же свинство настоящее! Рейн так расстроился, ужас.
Длинный уже почуял в создавшейся ситуации какую-то хитроумную комбинацию. Его недовольное лицо смягчается. В нем появляется какая-то хитринка, он явно что-то замышляет. По-дружески усаживает Рейна и, скинув тапки с мохнатыми отворотами, велит ему:
— А ну залезай!
За какие-то секунды исполненный презрительного равнодушия одноклассник превратился в чуткого друга, для которого беда приятеля все равно что своя, который стремится приободрить товарища своим вниманием.
Но не успевает Длинный отвлечь Рейна от его забот, как Рийна, схватив Ильмара за рукав и глядя умоляющими глазами, отводит его в угол и шепчет ему что-то на ухо. Настойчивость ее, как видно, достигает цели: Ильмар вместе с Рийной выходит в другую комнату, на пороге он оборачивается и извиняющимся тоном просит Рейна:
— Подожди минутку. Я сейчас. Хлопот с этими дамами не оберешься… Вечно им что-то надо…
Рейн, забыв на время о своих неприятностях, с жадным любопытством разглядывает жилище бывшего одноклассника. Во всяком случае, год-другой назад эта комната имела куда более заурядный вид. Какой именно, Рейн в точности не помнит, но примечательного в ней ничего не было.
Сквозь дверь доносится голосе Рийны:
— Я с утра пораньше примчалась сюда… Но ты уже ушел на работу.
— Нечего тут ошиваться… — Длинный явно недоволен.
— Ты же знаешь… — жалобным тоном оправдывается Рийна, и в голосе ее звучит что-то приниженное и жалкое.
Слышно, как выдвигают ящик стола. Затем открывается и закрывается какая-то дверь.
Взгляд Рейна продолжает скользить по комнате Ильмара — простой, даже строгой, обставленной лишь самым необходимым. Но эта светлая мебель не похожа на стандартную, приобретенную в магазине.
Строгость обстановки подчеркивает и покрывающий паркет однотонный зеленоватый ковер, и несколько броских эстампов на выкрашенных в светло-серый цвет стенах. Общее впечатление нарушает только стена, возле которой стоит широченная тахта, эта стена сплошь заклеена всевозможными цветными фотографиями, наверняка вырезанными не только из иллюстрированных журналов, но и всяких книг и брошюр.
На фотографиях изображены боксеры, гонщики, убийцы, мужчины, женщины… Обширная, чуть ли не во всю стену экспозиция подобрана так, что каждая ситуация, каждый момент — это запечатленный страх или боль, жуткое видение, чудовищная сцена или противоестественная поза — только жестокость, только садизм! Одни кошмары, одни муки!
«Ну и собрал себе выставку! — думает Рейн. — И охота человеку изо дня в день разглядывать эти картинки! Мерзость какая!».
Тут Рейну вспоминается один весенний вечер. Они тогда учились, наверное, классе в пятом. Как-то — то ли вчетвером, то ли впятером — пришли они к Ильмару. Почему именно к Ильмару, трудно теперь сказать. Скорее всего потому, что в сарае у Ильмара стоял стол для игры в корону. Играть им никогда не запрещали, только прежде надо было сделать что-нибудь полезное: полить грядки, вырыть ямки для саженцев, убрать мусор… Такой вот порядок был установлен в доме для товарищей Ильмара, и мать строго соблюдала его.
В тот вечер в корону почему-то не играли, они просто так бродили по саду. Вероятно, отец с матерью куда-то ушли, сарай был заперт, а ключа Ильмар не нашел.
И вдруг Ильмар предложил:
— Хотите, номер покажу?
— Конечно.
Ильмар сбегал к штабелю досок, оставшихся после строительства дома, и вытащил из-под него большую четырехгранную бутыль с какой-то желтоватой жидкостью.
Ильмар сунул бутыль под мышку и позвал приятелей следовать за ним.
Они миновали несколько поперечных улиц и вышли почти к самому лесу, где был обнесенный забором сад. Сад сторожила большая овчарка. Злая не злая — никто не знал, но лаяла она оглушительно. Стоило только раздаться за забором легкому шороху, как пес тут же оповещал об этом хозяев.
Поперечины забора, это Рейн хорошо помнит, были с наружной стороны. Ильмар поставил бутыль на землю, подтянулся и встал на верхнюю поперечную планку.
Пес заходился лаем и прыгал на забор, но Ильмар не обращал на него никакого внимания: забора псу все равно не перепрыгнуть, а хозяина в этот час дома не бывает.
Потом они подали бутыль Ильмару и тоже взобрались на забор.
Ильмар отвинтил пробку и стал поливать ее содержимым пса. Стоило только псу броситься на забор, как Ильмар тут же плескал на него жидкостью из бутыли.