— Ильмар?.. A-а… Длинный… То ли электрик, то ли монтер где-то… Не знаю точно. Мне как-то все равно, не спрашивала… А зачем тебе?
— Мы до восьмого в одном классе учились. Ему как шестнадцать исполнилось, так он… деньги пошел зарабатывать, — объясняет Рейн.
Рийна кивает безучастно. Эта тема ее не интересует. Впрочем, как и любая другая. Она окончательно ушла в себя, в свои думы — невеселые, похоже. А может быть, она вообще ни о чем не думает, не в силах думать, и мысли ее устали, как и она сама. Возможно, единственное, на что Рийна способна сейчас, — это переставлять ноги, да и то с большим трудом.
Неожиданно она поднимает взгляд на Рейна и, тряхнув головой, словно удивляясь сама себе, говорит:
— Знаешь, я так боялась, когда ты там с этим мотоциклом… Ни с того, ни с сего, как дурак, чужой мотоцикл схватил.
— Ну сразу и дурак, — обижается Рейн.
— А то! Кто ж еще!
Где-то в самой глубине души Рейн чувствует, что Рийна права. Действительно, с какой это стати он завелся… «Испытание смелости». «Всякий поступок имеет свою суть»… Парень-кремень… Глазки, ласковые прикосновения…
Но все равно самолюбие Рейна задето.
Да у кого же не перевернется все внутри, если ему бросают в лицо правду, пусть даже это сделает лучший друг.
«Надо же все испытать… — вновь убеждает себя Рейн. И тут же приходит сомнение: — А все ли? И в том ли смысле, в той ли связи, в какой я пытаюсь оправдать это своими рассуждениями?»
Он словно воочию видит застекленную табличку, видит орнамент, украшающий ее, видит даже узор обоев. Одного только не помнит — был ли у них когда-нибудь с дядей Яном разговор насчет этой сентенции. Так что в конце концов Рейн решает, что такого разговора не было.
Постепенно обида на Рийну проходит, и Рейн касается ее руки.
— Что с тобой? Болит что-нибудь?.. — пытается он простодушно вызвать Рийну на откровенность.
— Твое какое дело! Тоже мне нашелся! Что это ты все выспрашиваешь да вынюхиваешь! — с неожиданной злостью бросает она вдруг Рейну.
Рейн сует руки в карманы куртки, пожимает плечами — нечего и разговаривать с этой загадочной и непонятной девчонкой. Сколько можно терпеть оскорбления! Рядом пусть себе идет, если хочет! А на углу Сыле можно и распрощаться. Навсегда. Еще не хватало, чтобы всякая встречная-поперечная девчонка ему голову морочила!
Немного погодя Рийна, наконец, говорит просительно:
— Ты не обращай внимания… Я не хотела… Просто я такая… тут ничего не поделаешь.
Рейн как будто понимает, что слова эти надо принять как объяснение или извинение и за недавнюю резкость, и за что-то еще — более серьезное и глубокое. Но что же это может быть?
Попытка к примирению приносит свои плоды. Рейн как-то оттаивает и неожиданно для самого себя приходит к выводу, что на углу Сыле распрощаться навсегда никак нельзя. Нельзя, чтобы эта странная двуликая Рийна навсегда исчезла в вечерней темноте… Было бы… очень жаль…
Центр города остался позади. По обеим сторонам улицы теперь стоят двухэтажные деревянные домишки. Местами улица освещена, кое-где она разрыта и снова кое-как закопана. Осторожный прохожий тут ногу не сломит, но споткнуться споткнется.
— Я живу вон там, в угловом доме, — наконец находит что сказать Рейн. Просительный тон Рийны смягчил его, однако в голосе звучит показное равнодушие. Причина тому — открытие и для самого Рейна неожиданное — ему непременно хочется встретиться с Рийной еще раз! Но признаться девчонке в этом нельзя ни в коем случае!
Рийна останавливается и протягивает руку:
— Ну пока, похититель мотоциклов!
Рейн оставляет подкол без внимания и как бы между прочим, небрежно так, предлагает:
— Я провожу тебя…
— Нет, нет! Я пойду одна! — поспешно и как-то испуганно отказывается Рийна.
Она поворачивается и легкими шагами, пытаясь изобразить прежнюю веселость, идет домой.
Рейн стоит, смотрит ей вслед, пока она не скрывается за углом. У него голова идет кругом от всего пережитого, от сегодняшнего вечера, переполненного событиями. Но он не собирается припоминать в подробностях все, что слышал, видел, делал сегодня, припоминать это с тем, чтобы как-то оценить, проанализировать. Что было, то было. Единственная реальная и совершенно очевидная штука — у него в кармане две пятирублевки! Десять рэ! Да он же настоящий богач! Он теперь многое может позволить себе!
Рейн достает деньги, расправляет их, аккуратно складывает, прячет обратно в нагрудный карман и застегивает его.
Уголок другого кармана безобразно свисает вниз, напоминая о нападении, «воронят».
Словно для того, чтобы скрыть оборванный карман от глаз матери, Рейн прижимает ладонь к груди и медленно идет через улицу, пока не скрывается в воротах родного дома.
6
Характеристика на ученика десятого класса Рейна Эрма.
…спокойный практичный юноша. Успевает хорошо, но больше благодаря трудолюбию, нежели способностям. Эмоциям — ни хорошим, ни плохим — не подвержен, они не находят почвы в его прямолинейной и деловитой натуре. Ясность и бесхитростность его внутреннего мира исключают сомнения и двойственность… Несколько удивляет увлеченность фотографией. Полагаю, что успехи его в этой области временны и, по всей вероятности, он обязан ими своему наставнику, имеющему большой опыт…
Классный руководитель Элли Каземаа.
7
Рейн живет в обыкновенном двухэтажном деревянном доме, в квартирке, где кухня отделена от жилой комнаты тонкой перегородкой. Дверной проем в этой перегородке завешен пестрой ситцевой занавеской. Такая же занавеска скрывает от любопытных глаз плиту и кухонный шкафчик.
Из обстановки здесь только самое необходимое. Посреди комнаты видавший виды круглый стол, у стены — трехстворчатый шкаф и кровать карельской березы, у окна — письменный стол, на нем книги и школьные принадлежности, рядом сравнительно новая кушетка, на которой спит Рейн. Небольшая полка над кушеткой плотно забита учебниками, художественной литературой и конвертами с фотоснимками. На той же стене висят большие фотографии в паспарту: городские виды, портреты одноклассников — кто орет во все горло, кто корчит рожу, кто задумался, кто хохочет от души…
Чистота и порядок, белое покрывало с кружевной оборкой на постели, плющ, свисающий из настенной вазы, глиняный кувшин на круглом столе, радующие взгляд осенние кленовые листья в нем — от всего веет уютом.
Высокая женщина с усталым лицом стоит возле кухонного окна и штопает занавеску из дешевенького тюля. От многократных стирок занавеска перекосилась, края обвисли, и время кое-где уже проело дырки в редкой ткани.
— Здорово, мам! — Рейн торопливо вешает куртку на вешалку возле двери так, чтобы оборванный карман не бросился в глаза матери. Он и сам умеет вдеть нитку в иголку… К чему понапрасну волновать маму рассказом об этой дурацкой потасовке. Мать и так вечно переживает из-за каждого пустяка. Завтра утром Рейн сам зачинит карман — и все дела.
— Здравствуй, — откликается мать и тотчас спрашивает:
— А что это за девушка такая?
Голос у матери спокойный, в нем нет ни тени упрека, лишь проскальзывает легкое любопытство. Рука с иголкой старательно пытается восстановить былой узор.
— Да так… одна… Рийна, — небрежно роняет Рейн и заглядывает за ситцевую занавеску перед плитой. Так и есть, на кухонном шкафчике его ждет несколько ломтей хлеба. На этот раз с творогом и брусничным вареньем. Рейн наливает себе из стоящего на плите кофейника большую кружку кофе и с завидным аппетитом молодого человека принимается за еду.
С иголкой в руке, в проеме занавески появляется мать и спрашивает уже с нескрываемым интересом:
— Из вашего класса, что ли?.. Я вроде как не слышала такого имени прежде…
— Нет, не из нашего класса, — выдавливает из себя Рейн.
— Так кто ж такая? — голос матери по-прежнему выдержан и спокоен, и тем не менее в нем звучат уже просыпающееся сомнение и тревога. Каждый новый, до сих пор неизвестный матери факт или фактик, так или иначе связанный с Рейном, вселяет в ее сердце беспокойство. Ей хотелось бы знать все занятия, все дела сына, его встречи, разговоры, знать малейшие оттенки его мыслей и чувств. И только убедившись, что ее Рейну не грозит ничего плохого или опасного, она успокаивается.
— Ну чего ты так заволновалась из-за нее? — спрашивает Рейн вроде спокойно, и все-таки в его голосе слышится сдержанное нетерпение, если не строптивость.
— Как же мне не волноваться… — мать огорчена непонятливостью сына. — Нынче девушки всякие попадаются… Порядочную днем с огнем поискать… Да и какой из тебя кавалер…
— Ну знаешь… — оскорбленно возражает Рейн.
Но мать не дает сбить себя с толку. Для нее Рейн все еще ребенок, с которого глаз спускать нельзя, а потому она искренне верит, что поучения, нотации, многословные наставления помогут ей направить сына на путь истинный, не дадут ему сбиться с него. Собственно говоря, у нее и нет никаких других средств повлиять на сына: отец Рейна давно умер, а что касается образования, кругозора, то сын уже обогнал мать. После долгих дневных, а то и ночных дежурств в больнице, где она работает санитаркой, у нее остается не слишком много времени для общения с сыном. Прокормиться и кое-как одеться — вот весь смысл её существования. Такая жизнь утомляет и отупляет, времени хватает лишь на то, чтобы приготовить обед, починить одежду. А если иногда вечером она и берется за книгу, то глаза вскоре закрываются сами собой.
Еще совсем недавно ее материнское сердце тихо радовалось: Рейна приняли в фотоклуб и какой-то инженер по имени Ян взял его под свою опеку. Парню, растущему без отца, нужен взрослый друг и наставник. Рейн через день ходит к нему заниматься фотографией. Учится, набирается опыта в этом деле, небось, они и мужские разговоры ведут… Но по мере того, как сын рассказывал о Яне Ряммале то одно, то другое, надежды ее в конце концов рухнули. В фотоделе мальчик действительно может поднатореть под руководством этого инженера, но что касается остального, то учиться у этого чудака совершенно нечему. Что за странные разговоры, что за дурацкий восторг перед старыми халупами, что за смехотворное убеждение, будто все люди добрые и честные… Вон и жена от него ушла! Если подумать, так у него действительно не все дома — позволяет совершенно чужому мальчишке по собственному разумению пользоваться его вещами, транжирить фотобумагу, химикаты. Это же все деньги, деньги, выброшенные на ветер!