И достоянье. Мой мир ему будет отныне защитой.
Вам же я всем объявляю — и смертью ответит ослушник:
Рейнеке чтить вы должны, и жену, и детей его также,
Где б они впредь вам ни встретились, будь это днем или ночью.
Жалоб на Рейнеке даже и слушать я больше не стану:
Все, что дурного он сделал, то навсегда миновало.
В будущем он, несомненно, исправится. Завтра же утром,
Посох с котомкою взяв, он паломником в Рим отбывает,
А уж оттуда — и за море. Он не вернется, покамест
Всем совершенным грехам отпущения там не получит…»
Злобно кот Гинце при этом заметил медведю и волку:
«Ну, пропадай все труды и все хлопоты! Если бы только
Быть мне подальше отсюда! Коль Рейнеке в милости снова,
Пустит он в ход, что угодно, а нас, всех троих, уничтожит.
Я уже глаз потерял — теперь за другой опасаюсь!»
«Дорог, я вижу, хороший совет!» — отозвался тут Браун.
Изегрим-волк проворчал: «Непонятная вещь! Не пойти ли
Нам к самому государю?..» Пред венценосной четою
С Брауном вместе предстали они и угрюмо и долго
Против Рейнеке всё говорили. Король рассердился:
Где у вас уши? Ведь я же сказал, что вернул ему милость!»
Гневно он это сказал и немедля велел их обоих
Взять, связать, запереть! Ведь он отлично запомнил
Все, что услышал от Рейнеке-лиса об их заговоре.
Так за какой-нибудь час решительно все изменилось:
Рейнеке был спасен, а его обличители были
Посрамлены. Он все дело так повернуть ухитрился,
Чтобы шкуры кусок с медведя содрали размером
Фут в длину и фут в ширину — для пошивки котомки.
Кажется, это и все, что паломнику нужно в дорогу.
Только б еще сапожками снабдила его королева:
«О госпожа моя! Если отныне я ваш богомолец,
То поспособствуйте мне богомолье свершить поуспешней.
Изегрим носит две пары отличных сапог. Справедливым
Было бы, чтобы хоть пару он мне уступил на дорогу.
Вам, госпожа моя, стоило б лишь намекнуть государю.
Фрау Гирмунде достаточно тоже одной только пары, —
Ведь, как хозяйка, почти безотлучно сидит она дома».
Просьбу такую сочла королева вполне справедливой.
«Да, — благосклонно сказала она, — им хватит по паре».
Рейнеке шаркнул ногой и признательно ей поклонился:
«Лишь получу я две пары сапог, уж мешкать не стану.
Все же добро, что свершить я, как пилигрим, там сподоблюсь,
Богом зачтется и вам и моему государю.
На богомолье за всех надлежит нам усердно молиться.
Кто нам оказывал помощь. Господь да воздаст вам за милость!»
Так и лишился фон Изегрим пары передних сапожек,
Снятых по самые когти. Не пощадили, конечно,
Также и фрау Гирмунду — без задних сапожек осталась.
Так они оба, кожи с когтями на лапах лишившись,
Жалкие, с Брауном вместе лежали, мечтая о смерти.
Наглый ханжа между тем, получив сапоги и котомку,
К ним подошел и особенно стал над волчихой глумиться:
«Милая, добрая, — он ей сказал, — полюбуйтесь, как впору
Ваши сапожки пришлись! Надеюсь, они мне послужат.
Много хлопот вы затратили, чтобы меня уничтожить,
Но постарался я также и, видимо, небезуспешно.
Вы ликовали недавно — очередь снова за мною.
Так уж ведется на свете, приходится с этим мириться.
Я же в пути, что ни день, вспоминать с благодарностью буду
Родичей милых: ведь вы поднесли мне сапожки любезно.
Не пожалеете: всем, что теперь получу в отпущенье
В Риме и за морем, с вами потом поделюсь я охотно…»
Фрау Гирмунда лежала в ужасных мученьях, не в силах
Слова промолвить, но вся напряглась и сказала со вздохом:
«Нам за грехи в наказанье бог вам дарует удачу».
Изегрим с Брауном молча, стиснувши зубы, лежали,
Оба достаточно жалки, изранены, связаны, оба
Всеми врагами осмеяны. Гинце лишь там не хватало:
Задал бы Рейнеке также коту превосходную баню!
Утром притворщик уже занимался усердно делами:
Смазал сапожки, которых два родича близких лишились,
И, поспешив ко двору, королю представляться, сказал он:
«Верный слуга ваш готов вступить на святую дорогу,
Но накажите священнику вашему, сделайте милость,
Благословить меня в путь, чтобы я, уходя, был уверен
В том, что мое пилигримство господу благоугодно…»
Бэллин-баран королевским тогда состоял капелланом, —
Ведал он всеми делами духовными, числясь к тому же
И королевским писцом. Король приказал его вызвать.
«Ну-ка, — сказал он, — над Рейнеке здесь прочитайте быстренько
Ваши священные тексты и в путь его благословите.
Он отправляется в Рим и в заморье — ко гробу господню.
На богомольца котомку наденьте и посох вручите».
Бэллин ему возразил: «Государь, вы, мне кажется, тоже
Слышали, что отлученье с него не снято покуда.
Я же за это могу пострадать, даже очень серьезно:
Если дойдет до епископа, он ведь наложит взысканье.
Лично к Рейнеке, собственно, я ничего не имею.
Если бы дело уладить, чтоб не было мне нагоняя
От господина епископа Прорвуса, чтоб и от пробста[31]
Блудобеспутуса не нагорело мне, и от декана[32]
Храпипиянуса мне не попало, — я б вам не перечил…»
«Бросьте, — ответил король, — вы все эти песни на „если!“
Наговорили три короба слов, а без всякого толка.
Если над ним «ни пера и ни пуха» вы не огласите, —
Черта поставлю молиться! Что мне за цаца епископ?!
Рейнеке в Рим богомольцем уходит, а вы тут — помеха!»
За ухом Бэллин в испуге почесывал. Сильно боялся
Он королевского гнева — и сразу же начал по книге
Над пилигримом читать. Но тот и не очень-то слушал:
«Если помочь это может, — поможет и так, надо думать».
Благословенье прочли — и котомку и посох вручили
Рейнеке-лису. Все было готово, но лгал богомолец.
Слезы притворные ливнем лились по щекам у пройдохи,
Залили бороду, будто жестоко он каялся в чем-то.
Он и действительно каялся в том, что не всех поголовно
Недругов сделал несчастными, что лишь троих опозорил.
Все же он, кланяясь низко, просил, чтобы каждый сердечно,
Кто как умеет, о нем помолился, — и стал торопиться:
Рыльце-то было в пушку — он имел основанья бояться.
«Рейнеке, — молвил король ему, — что за чрезмерная спешка?»
«Делая доброе дело, не следует медлить, — ответил
Рейнеке. — Я вас прошу отпустить меня, мой благодетель.
Час мой урочный настал, — отправиться мне разрешите».
«Что ж, — согласился король, — отправляйтесь!» И тут же велел он
Всем господам, при дворе состоящим, за лжепилигримом
Тронуться в путь — проводить его. В это же время в темнице
Мучились Изегрим с Брауном, плача от боли и горя…
Так вот полностью вновь заслужил королевскую милость
Рейнеке-лис. Уходил со двора он с великим почетом,
Шел с посошком и с котомкой — ну, прямо ко гробу господню,
Где оказался б он так же на месте, как в Ахене клюква.
Он совершенно другое таил на уме, но отлично
Все же ему удалось разыграть короля и предлинный
Нос ему натянуть… Поневоле за Рейнеке следом
Молча его обличители шли — провожали с почетом.
Он же коварства отнюдь не оставил, сказав на прощанье:
«Меры примите, о мой государь, чтоб изменникам подлым
Не удалось убежать.. В оковах, в тюрьме их держите:
Стоит им выйти на волю, к делам своим грязным вернуться —
Жизни вашей опасность грозит, государь, не забудьте!»
Так и ушел он оттуда с постной смиренной миной,
Этакий скромный простак, — ну, словно другим он и не был.
Тут лишь поднялся король и в покои свои удалился.
Звери согласно приказу его проводили сначала
Рейнеке-лиса немного, потом и они возвратились.
Плут же настолько сумел прикинуться кротким и скорбным,
Что возбудил состраданье в иных сердобольных особах.
Заяц всех больше о нем сокрушался. «Неужто нам сразу,
Милый мой Лямпе, — воскликнул мошенник, — так сразу расстаться?
Если б вам и барану Бэллину было угодно
Несколько дальше со мною пройтись в этот час, то, конечно,
Ваша компания мне оказала б любезность большую.
Очень вы милые спутники, оба— честнейшие лица,
Все вас хвалят, и мне ваше общество будет приятно.
Оба вы званья духовного, — благочестивцы, — живете,
Точно как я, когда схимником был: утоляете голод
Зеленью только, питаетесь листьями, травкой, — не нужно
Вам ни хлеба, ни мяса, ни всяческих там разносолов».
Так этих двух простачков обольстил он своей похвалою.
Оба к жилищу его подошли — и предстал перед ними
Замок его, Малепартус, и лис обратился к барану:
«Можете, Бэллин, здесь оставаться и сколько угодно
Лакомьтесь травкой и зеленью. В наших горах — изобилье
Всякой растительной пищи, очень полезной и вкусной.
Лямпе возьму я с собой; накажите, ему, чтоб утешил
Он жену мою: очень горюет и так, а услышит,
Что отправляюсь я в Рим богомольцем, — отчаяться может».
Рейнеке сладких речей не жалел — обманул их обоих.
Лямпе он в замок провел, где застал Эрмелину лежащей
Подле детей, удрученной печалью и тяжкой тревогой,
Ибо не верилось ей, что Рейнеке мог возвратиться
Снова домой. Но, с посохом видя его и с котомкой,
Очень она удивилась: «Рейнгарт, мой милый, скажите,
Что с вами, бедненький, было? Много ль пришлось настрадаться?»
Он ей ответил: «Я осужден был, задержан и связан,
Но государь проявил милосердье — вернул мне свободу.
На богомолье теперь ухожу. Как заложники взяты
Изегрим с Брауном в цепи. Для искупленья обиды
Отдал мне зайца король — мол, делай ты с ним, что угодно.