Каждую ночь решался он все бросить и лететь в свой родовой замок, но на утро блестящая придворная жизнь захватывала его, как только вставал он с постели, и он забывал свое ночное виденье. Так прошло два-три месяца. Все мрачнее и мрачнее делался рыцарь, все тяжелее и тяжелее становилось у него на сердце, и, наконец, решился он открыть свое сердце отшельнику, славившемуся святой жизнью.
Выслушал его отшельник и строго сказал ему:
— Ты соединился со злым духом; небесные жители не выходят замуж за смертных. Если бы ты обратился за советом к священнику, он отлучил бы тебя от церкви, и ты кончил бы жизнь свою на костре. Я же наложу на тебя покаяние, которое снимется с тебя в день твоей свадьбы с дочерью герцога. Невинная невеста твоя уничтожит власть дьявола над тобою.
— Моя жена хотя и не смертная, подобная всем нам, но она добрая христианка, поверьте мне, святой отец: она молится целыми часами перед св. Мадонной в часовне нашего замка, — возразил на это рыцарь.
— Нет, сын мой, русалка не имеет души и не может быть христианкой, и дочь твоя унаследовала от матери вместо человеческого сердца пену реки Рейна. Поверь мне, рыцарь!
Ушел Штауфенберг от отшельника в твердой решимости жениться на герцогской дочери — будь что будет!
Настал наконец и день свадьбы. Всю ночь не спал рыцарь, всю ночь стояло перед ним бледное и грустное видение его жены. С первыми лучами солнца поднялся он на высокую башню герцогского дворца, и показалось ему, что солнце всходит в каком-то кровавом тумане.
Когда рыцарь появился за герцогским столом, лицо его было до того бледно и до того страшно, что все с удивлением смотрели на него.
Юная невеста вышла в зал в сопровождении своей блестящей свиты: она была уже в подвенечном платье, с герцогской короной на голове и, протягивая руку своему жениху, сказала с улыбкой:
— Так-то торопитесь вы назвать меня своей женой! До сих пор еще не одеты, а уже свадебный поезд у ворот замка.
Наклонился рыцарь, чтобы поцеловать ее руку и показалось ему, что целует он руку мертвеца, и жутко стало ему. Побледнела и невеста, взглянув на него.
С удивлением и страхом смотрели на них все гости и придворные герцога, только он ничего не замечал, так хотелось ему поскорее привязать к себе храброго рыцаря.
Наконец свадебный поезд тронулся в путь. Надо было проезжать мост, перекинутый через шумящий поток. Погода была прекрасная, и мирно струился поток в своих цветущих берегах. Но вот на горизонте показалась черная туча. Грозно надвигалась она навстречу свадебному поезду. Как только подъехал жених к мосту, поднялся вдруг страшный вихрь, и в один миг поток, за минуту перед тем мирно строившийся в своих цветущих берегах, зашумел, надулся и стремительно понесся, увлекая все, что ни попадалось ему на пути; унес он и мост, перед которым стоял свадебный поезд.
Бледное лицо Штауфенберга сделалось еще бледнее, и, пришпорив коня, кинулся он в бушующие волны.
Мгновенно стих ветер, солнце снова выглянуло из-за тучи, поток снова мирно заструился в своих цветущих берегах.
Никогда уже больше прекрасная дочь герцога не видала своего жениха — даже тело его не было найдено. Дня через два вода вынесла на берег его мертвого коня, да в камышах нашли меч с гербом Штауфенбергов и богато вышитую шелками перевязь.
Вот все, что осталось от славного рыцаря!
В тот самый час, когда разразилась эта буря в Нормандии, разразилась она и над Штауфенбергом. Поднялся страшный вихрь, и замковая часовня, где в ту минуту молилась русалка и ее маленькая дочь, исчезла, и никто не знал каким образом и куда она делась.
— Унесло вихрем, — уверяла жена привратника, — поднялась она высоко, высоко и пропала!
Загадка так и осталась неразгаданной: часовня исчезла, а вместе с нею пропала и жена рыцаря и их маленькая дочь.
Но с тех пор в полночь или около полуночи со дна Рейна под самой Штауфенбергской скалой доносится звон колокола. Это звонит маленький колокол исчезнувшей замковой часовни, уверяют окрестные жители, а с вершины липы, склонившейся над водой, раздается плач ребенка. Иногда запоздалый прохожий слышит и печальную песню: доносится она не то со дна Рейна, не то с вершины липы, склонившейся к воде.
— Это поет Штауфенбергская русалка, — говорят обитатели замка. Но они не боятся ее — она никому не делает зла.
Невеста Курда фон Штейн
На берегу Рейна, около Бергштрасса, на высоком холму возвышался в прежние годы старинный замок. Теперь от него не осталось никакого следа и даже имя его позабыто: одни говорят, что звали его Лауф, другие — Нейвиндек. А между тем когда-то, и не одно столетие, жили в нем могущественные рыцари, и в стенах его много было пережито радостей и страданий, много было совершено злых и добрых дел.
Но вот, старшая линия исконных владетелей замка угасла и перешел он к младшему роду.
Не успели новые владетели замка поселиться в нем, как их стали преследовать какие-то страшные видения и в конце концов им пришлось выбрать себе другое место жительства. С тех пор старый замок стал переходить от одного рода к другому, но никто подолгу не уживался в нем: большею частью стоял он мрачный и заколоченный, и окрестные жители делали большой крюк, лишь бы только не проходить мимо «проклятого замка», как они его называли.
Рассказывали, что в полночь в окнах замка показывался свет; передвигался он по опустелым залам из восточной башни в западную и останавливался там на самой верхней галерее. Долго виднелся этот яркий красноватый свет в западной башне замка и доносились оттуда сначала тихие печальные звуки, а потом и страстные жалобы и глухие стоны, и ясно было видно, как женщина в белом платье ходила взад и вперед по освещенной галерее. С пением петухов все исчезало.
Рассказывали окрестные жители, что в старые годы один молодой рыцарь, Курд фон Штейн, возвращался домой из далекого похода; не видал он своей матери и своего родного замка чуть ли не целых десять долгих лет: уехал он юным пажом, а возвращался уже славным рыцарем. Пришлось ему как раз в полночь проезжать мимо проклятого замка; очень устал он и проголодался и, увидя свет в окнах, решился попросить на эту ночь гостеприимства в замке. Ярко светила луна, и на дороге было светло, как днем. Только что собрался было Курд затрубить в свой рог, чтобы возвестить о своем приезде, как увидел, что ворота замка стоят раскрытые настежь.
— Смелые люди живут здесь, — сказал себе Курд, въезжая в ворота замка. Но на дворе было тихо... весь зарос он травой и нигде не было ни следа человеческой жизни; даже собаки не лаяли. — Даже жутко как-то, — подумал Курд, — и если бы не родной Рейн и не знакомые места, можно было бы принять замок этот за заколдованный и испугаться его тишины.
Затрубил Курд — одно только эхо отвечало ему. Подождал, подождал Курд и слез с коня, пустил его на траву на дворе и запер ворота, а сам пошел в башню, где светился огонь, — дверь и туда стояла открытая настежь. Ощупью добрался он до верхней галереи и вошел в освещенный восковыми свечами большой зал. За столом посреди зала сидела девушка; она была погружена в такую глубокую задумчивость, что не слыхала шагов рыцаря. Подошел к ней Курд и остановился, — никогда не видал он такой красавицы!
Подняла она на него глаза и улыбнулась. Стал рыцарь перед ней на колена, как того требовал тогдашний обычай, и взял ее за руку — рука была холодна, как лед, да и лицо ее скорее напоминало мраморную статую, чем живое существо.
— Прости, прекрасная владетельница замка, усталому рыцарю, что нарушает он твой покой и позволь ему переночевать здесь! — сказал он.
Улыбнулась девушка, но молча кивнула головой в знак согласия, а затем встала и вышла из комнаты.
Остался Курд посреди зала не зная, что ему делать, и боясь снять оружие. Через минуту дверь отворилась и опять увидал он красавицу: стояла она на пороге и, протягивая руку, приглашала его в другой зал. Курд вошел. Перед ним был роскошно убранный стол, а на нем — множество всяких блюд и напитков. Девушка села и Курд поместился рядом с нею. Внимательной хозяйкой следила она за рыцарем: передавала ему кушанья, наливала вина, переменяла приборы, но все это делала она молча, хотя улыбка и не сходила с ее бледного лица, и сама ничего не ела и не пила.
— Ты, вероятно, дочь владетеля этого замка? — спросил ее Курд.
Девушка молча кивнула головой.
— А родители твои живы?
Губы девушки зашевелились, и она вздохнула, как будто ответ стоил ей большого труда, наконец, показывая рукой на целый ряд портретов, которыми были увешаны все стены, она прошептала:
— Все умерли, и я осталась одна на свете!
Понял тогда рыцарь причину ее грусти, бледности и уединенной жизни, и стало ему жаль ее, бесконечно жаль! Жалость, выпитое вино, красота одинокой девушки, все это разом охватило его и он, не помня себя, обнял красавицу и попросил ее сделаться его женой.
Радостно улыбнулась девушка и глаза ее заблистали, как звезды.
— Я полюбила тебя, рыцарь, в первую же минуту нашего свидания; никто никогда еще не пленял моего сердца так, как ты. Но завтра уедешь ты и забудешь меня. Обвенчаемся же сейчас, и я буду так счастлива, так счастлива, как никогда в жизни! Обвенчаемся сейчас в нашей замковой часовне!
Хотел было возразить Курд, что венчаться теперь, ночью, в пустом замке, без свидетелей, не сказавши ничего матери, не получив ее благословения, казалось ему совершенно невозможным. Но вино шумело у него в голове, красавица шептала такие страстные слова, что ничего не отвечал он ей, а только сжимал ее в своих объятиях, не замечая, что несмотря на всю страстность ее речей, от нее веяло холодом.
— Поцелуй меня, моя дорогая!
— О нет, нет, после венца... не теперь... — шептала девушка.
— Но мы здесь одни, как же можем мы устроить нашу свадьбу?
Не успел рыцарь проговорить этих слов, как раздались на лестнице тяжелые шаги и вошли два старых рыцаря в старомодном вооружении. Подошли они к Курду, надели ему на палец золотое кольцо, а на голову венок из розмаринов; потом подошли к девушке и надели ей на палец золотое кольцо, но венка на голову не надели и, взяв в руки зажженные факелы, повели Курда и его невесту по длинным пустым залам замка.