Горяев, прикрывая смущение смехом, проговорил:
– Ну, вы тоже хороши. Дали себя околпачить.
– Нельзя же так жить – увидел человека и думай: обдурит он тебя или нет? Я хочу, чтоб человек уважал меня, а я – его.
Машина медленно поднялась в гору и, облегченно всхлипнув, побежала навстречу деревушке. Несколько десятков коробков-домишек выстроились вдоль самого тракта. В каждом дворе виднелись красиво уложенные поленницы дров, над трубами тонкие столбики дыма убегали высоко в небо. Было необыкновенно тихо и безлюдно.
– А ведь скучно вот так жить, – вслух подумал Алексей.
Шофер какое-то время помолчал, затем ответил:
– Кому как. Возьмите меня. Да я из Сибири ни за что не уеду. Или вот эти, в деревне. Чего им? Телевизор есть, кино тоже. Магазин, школа на месте. Театра или коктейлей нету? Зато у них такое есть, что вам и не снится. То есть я так, к примеру, чего, мол, и в городе нет.
«А ты с заковыкой», – во второй раз подумал Горяев и смущенно, но с одобрением глянул на водителя. И, желая замять свою случайную бестактность, спросил:
– До Слюдянки-то далеко еще?
– Нет, рядом, километров восемь осталось.
– А как вы смотрите, если перекусить? Найдется там?
– Почему ж не найтись? Сообразим.
В районный центр въехали, когда солнце уже было в зените. Проехали по большой и широкой, вероятно, центральной улице, свернули налево возле универмага и в конце небольшой и узкой улочки остановились перед чем-то, напоминающим скверик, в центре которого стоял небольшой деревянный домишко с вывеской: «Столовая». Столовая была обычной, ничем не примечательной. Напоминала одну из московских и отличалась от них, может быть, тем, что была чище и уютней. Впрочем, было у харчевни еще одно неоспоримое преимущество перед ее столичными сестрами: кормили здесь тем, чего ни в какой Москве не сыщешь. Особенно поразили Алексея грузди и куропатки, которые стоили необычно дешево. Плотно пообедав и выпив под конец два стакана горячего и крепкого чая, Горяев вышел на улицу. Илья Николаевич, успевший пообедать быстрей, уже копался в моторе. «Козел», поседевший и продрогший, жадно урча, выбрасывал из глушителя клубы дыма.
– Дышит старик? – Алексей тоже заглянул под капот.
– А куда он денется? Помирать дома надо. Вы, я вижу, готовы? Ну, так что, – двинем дальше?
Когда выехали из Слюдянки, Илья Николаевич предупредил:
– Теперь только посматривайте, красотища пойдет невообразимая.
– Горы, что ли, будут?
– Да как вам сказать… Не Кавказ, конечно, но бугорок приличный.
Машина полезла вверх. И хотя подъем казался не таким уж большим, высота непонятным образом увеличивалась. Узкую, по-настоящему горную дорогу справа все время подпирала морщинистая, будто изъеденная оспой, гранитная стена. Слева же дорога обрывалась глубокой пропастью, на дне которой смутно виднелся берег закованного в лед Байкала. Вправо смотреть было невозможно: стремительный бег скалы раздражал глаза и кружил голову. Когда Горяев смотрел на дорогу, она казалась ему вполне вместительной для газика. Но стоило поглядеть влево, и сразу он начинал чувствовать, что колеса машины висят над пропастью. Было скользко, как на катке. Машина судорожно вихляла из стороны в сторону, и шоферу стоило немалых усилий заставлять ее двигаться в единственно нужном направлении.
– Да, тут не соскучишься, – не своим голосом протянул Алексей.
Илья Николаевич рассмеялся:
– Был у нас в гараже шофер. Не помню, кто по национальности. Мустафой звали. Ну, да это неважно. Приехал к нам кто-то из Москвы. Тогда этой стройки и в помине не было. Пожелал этот товарищ – ну, который приехал, – к рыбакам байкальским съездить. Куда везти? Решили – сюда. Как раз этот самый Аркатов работал, которого не то в финотдел, не то на телевидение выдвинули. Поехали. Тот, ну, который гость, значит, смотрит на дорогу, видит – дело керосином пахнет. Повертелся, повертелся, остановиться велел. По такой красивой дороге, говорит, грех на машине ездить. Пешком, мол, надо. Ну, вышли из машины, идут. Шли, шли, а потом этот товарищ спрашивает: «А далеко ли до колхоза?» Ему отвечают: «Километров пятьдесят». Нечего делать, снова сели в машину. Повертел он, повертел головой и говорит: «А тут ведь, хлопцы, и калекой немудрено остаться». А ему Мустафа из-за баранки отвечает: «А вы не волнуйтесь. Здесь кто аварию терпел, еще никто жив не оставался».
– Ну, спасибо, утешил, – натянуто рассмеялся Алексей.
– Ничего, Алексей Павлович, бог не выдаст, свинья не съест.
Дорога местами становилась шире. Казалось, что она вот-вот вырвется из цепких лап гранита, но очередной поворот снова делал ее такой узкой, что захватывало дух. Только когда начался крутой и извилистый спуск и внизу замаячили контуры стройки, Горяев немного успокоился.
На стройке Горяев пробыл весь остаток дня, а когда совсем уже стемнело, промерзший и обессиленный, зашел в общежитие девчат. Говорили «за жизнь», пили чай. Где-то в середине разговора дверь отворилась, и на пороге появился Илья Николаевич.
– Ну, так и думал, – протянул он. – Сижу в машине, слышу – чаем запахло. Дай, думаю, загляну, помогу хозяевам.
С шумом и гамом усадили гостя за стол, налили здоровенную кружку чая.
– Ох, и сила, – блаженно вздыхал шофер, – век бы тут сидел.
– Ну и оставайтесь с нами, – шутливо предложила черненькая толстушка, что сидела рядом с ним.
– Нельзя, милая, – серьезно ответил водитель, – жена со свету сживет.
– А откуда она узнает?
– Э, девоньки, от моей жены ни один шпион не схоронится.
– Боитесь, значит?
– Что есть, то есть – боюсь родимую.
Алексей с удовольствием слушал застольную болтовню, но какое-то непонятное чувство тревоги все время напоминало о себе. «Что со мной, – думал он, – почему я разволновался?» И вдруг понял. Дорога. Обратная дорога. Он смотрел на водителя, но у того на лице, кроме блаженства, ничего прочесть было невозможно. «Может быть, он собирается здесь ночевать?» – рассуждал про себя Алексей, и приятное чувство надежды слегка шевельнулось в его душе. Но Илья Николаевич вдруг поднялся, сладко потянулся и, ни к кому в частности не обращаясь, проговорил:
– Хорошо в тепле, душа тает. Только вот надо пойти глянуть, как там нутро у «козла» моего. Ему еще сегодня потрусить придется. – И, нахлобучив на лоб старенький треух, не спеша вышел из комнаты.
Сомнения насчет того, ехать или не ехать, окончательно развеял комсорг стройки Борис Бетев:
– Вы меня с собой до города прихватите?
– Какие могут быть разговоры? Конечно!
– Я думаю, – продолжал Борис, – если дел особых у вас больше нет, может, и поедем, чтоб пораньше отсюда выбраться?
– А какая разница теперь, – невольно вырвалось у Горяева, – раньше или позже?
– Да особой разницы, конечно, нет. Снежок там начинает мести. Вот я и думал: может, пораньше, оно лучше будет?
«Только этого не хватало», – со злостью отметил про себя Алексей. Но наигранно весело ответил:
– Ну что ж, ехать так ехать.
Простились с девчатами, пообещали заезжать друг к другу в гости и вышли на улицу. Было холодно. На небе ни звездочки, только снег плавно опускался на землю.
– Прямо балет на льду со световым эффектом, – вырвалось у Алексея.
Крепко ухватившись за рукоятку у щитка, он внимательно вглядывался вперед. Фары едва-едва выхватывали из темноты контуры дороги, а сверху все сыпались и сыпались белые пушинки. Хрипло посапывая, газик налетал на белые бугорки снега, разметывал их в клочья, настойчиво прокладывая путь. Чем выше поднимались в гору, тем ощутимей были порывы ветра, а метель становилась просто непроницаемой.
– В такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выгонит, – с раздражением проговорил Алексей.
Шофер глянул в его сторону и улыбнулся.
– А что погода? Все на месте. Воздух свежий, снежок чистый. Конечно, сейчас и дома посидеть неплохо, особенно возле женского пола. А хороши девчушки, верно, Алексей Павлович?
– Вы, я вижу, в этом деле толк знаете, Илья Николаевич.
– А чего ж там не знать? Всю жизнь, слава богу, в брюках ходил, в юбке никто не видел. Да и наука не такая хитрая.
– Илья, ты расскажи, как француженку на Байкал возил, – поддержал разговор Борис.
– Что там рассказывать, старые раны ворошить, – неохотно откликнулся шофер.
– Что за француженка? – рассеянно спросил Алексей. Он все с большей тревогой оглядывался по сторонам. Машина еле катилась. Казалось, она вот-вот пробьет эту белую непроницаемую стену снега и нырнет в черный провал пропасти. «Куда он едет, черт бы его побрал? – с раздражением думал про себя Горяев. – Это же форменное безумие». Машина вела себя как норовистая лошадь. То и дело шарахалась из стороны в сторону, словно пытаясь вырваться из рук седока. Необычно вел себя и водитель. Все время ерзал, вертел во все стороны головой и без конца ощупывал карманы.
– Потеряли что-нибудь? – спросил Алексей.
Илья Николаевич нехотя ответил:
– Да вот папиросы, кажется, где-то посеял.
«Странно, – подумал Горяев, – я же только что видел пачку у тебя в руках». Но ничего не сказал, а только предложил:
– Сигарету дать?
– Давайте, не откажусь.
В темноте огонь от спички показался таким ярким, что впереди вообще ничего не стало видно. Алексей не выдержал:
– А не повернуть ли нам, хлопцы, назад? Переждем, а потом и поедем? А?
Шофер сделал несколько затяжек, затем спокойно ответил:
– У нас теперь путь, Алексей Павлович, только один. Вперед. Развернуться здесь негде. Задом сдавать? Задницей далеко вперед не уедешь. Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо. – И, словно приняв какое-то важное решение, забалагурил: – Расскажу я вам лучше, как француженку на Байкал возил. Было это несколько лет назад. Приехала это, значит, к нам французская делегация. Шесть человек. Приняли как положено. Все показали, рассказали. Идет дело к их отъезду. Попросили они Байкал им показать. Ну что ж, дело хорошее. Среди них бабенка одна имелась. Такая вся крученая, но, в общем, ничего. Собрались на Байкал ехать, машины пригнали, а она возьми и якобы заболей. Ну что, посудили-порядили, вызвали ей врача, а сами решили все-таки ехать. Проходит что-то около часа, как все уехали, прибегает она в обком. Выздоровела уже, тоже на Байкал желает ехать. Что ты будешь делать? Надо везти, иностранка все-таки. И тут, на тебе, я подворачиваюсь. Вези! Поехали. Лопочет она по-русски – ну и смех один, ничего не пойму. Зеркальце все из сумки достает да на мордаху поглядывает. То подкрасит что-то, то подправит – порядок, значит, наводит. И все: ах, красиво, ах, колоссально!