Ехали, ехали, место красивое увидела. Внизу Ангара и возле нее поляна большая. Давай постоим, объясняет. Остановились. Вышли на поляну. Я все на часы поглядываю, а она делает вид, что не замечает. Ходила, ходила, а потом легла, руки за голову закинула, улыбается. Спрашивает: «Ты не боишься женщин?» Смешно спрашивает, но понял. А что их, говорю, бояться, что они – звери какие? О, ты, говорит, настоящий мужчина, опасный. Да какой там, говорю, опасный? Был да весь вышел. Не поняла или сделала вид, что не дошло до нее. Показывает, чтоб присел рядом. Ну что ж, присесть можно. Присел. А она цап мою руку и на грудь себе.
Вижу, дело плохо. Вырываться неудобно, гордость мужская не позволяет, а в глубину заходить страшно. Собрание сразу представил. Подхватил я ее на руки и понес к машине. Она, видно, по-своему это поняла. Трясется вся, щеки мне губной помадой вымазала. Что ж, ты, думаю, стервина, со мной делаешь. Сцепил зубы, подошел к машине, усадил ее, дверцу захлопнул и пошел на свою сторону. Сел, включил зажигание и будь здоров. Чувствую, что она на меня глазами дикими смотрит. Лицо побледнело, пот на лбу выступил. Молчу. Приехали на Байкал, нашли ее приятелей. Назад со мной в машину не села. В город вернулись, возле гостиницы вышли прощаться. Ко мне даже не подошла. Обиделась, значит. Ну и черт с тобой, думаю. Но вот вопрос: как эта история на второй уже день по всему гаражу стала известна? Я-то ведь – молчок, никому ни единого слова. А мне ее во всех подробностях, будто кто на той полянке рядом стоял. До сих пор эту загадку разгадываю…
Алексей совершенно забыл про дорогу. Все время следил за лицом шофера и то и дело вытирал выступавшие слезы. А Илья Николаевич сидел в своей привычной позе, головой почти упираясь в лобовое стекло. Ветер уже не шумел, а стонал, пытаясь сорвать жалкую брезентовую крышу автомобиля.
«Дворник» лихорадочно метался из стороны в сторону и уже не чистил, а просто разбрасывал снег. Алексей пытался разглядеть слева стену скалы, но ничего не видел. Справа в какие-то доли секунды то появлялись, то исчезали черные пятна пропасти. Вновь стало жутко. По телу все время пробегала холодная, гадкая дрожь, к горлу подступала тошнота.
И вдруг из-за поворота навстречу газику вынырнул грузовик. Расстояние между машинами было так незначительно, что не столкнуться, казалось, невозможно. Алексей зажмурился. Но тут «козел» вместо того, чтобы остановиться или хотя бы затормозить, в каком-то диком рывке прыгнул вперед и сделал резкий поворот направо. Алексей не увидел, а почувствовал, как колеса машины повисли над пропастью. «Все!» – промелькнуло у него в голове. Он уже почувствовал сладкую истому падения, услышал, как трещит и ломается металл. И все, что накопилось в нем за последнее время, нечеловеческим стоном рвануло наружу.
– Вы чего, – услышал он над своим ухом спокойный голос шофера, – нездоровится, что ли?
Алексей открыл глаза и увидел невозмутимое лицо Ильи Николаевича. Машина по-прежнему катила вперед, навстречу ветру и пурге.
– Я уже… пропасть… – заплетающимся языком бормотал Алексей.
– А, это чепуха. Я как заметил, что тот дурачок из-за поворота выскочил, так и подумал: остановишься – врежет промеж глаз обязательно. А тут как раз площадочка впереди, выступ там небольшой есть. Я и рванулся туда. Так что все по-научному, не волнуйтесь.
Но успокоиться Алексей уже не мог. Он молчал, и разговор сам собою прекратился. Сколько еще так ехали, Горяев не помнил. Заволновался он только, когда увидел первый огонек. Потом к нему прибавились еще огоньки, и не успел Алексей опомниться, как они уже въезжали в Слюдянку. Не останавливаясь, проскочили ее и уже через несколько минут оказались вновь в объятиях ночи и тайги. Метель здесь была значительно меньше. Теплое чувство радости захлестнуло Алексея, и он незаметно для себя задремал. Проснулся, когда машина въезжала в город.
– Ну, вот вам и все, Алексей Павлович. Где б ни ездили, а домой прибежали, – проговорил Илья Николаевич и, немного помолчав, смущенно предложил: – Может, заедем ко мне? Ну что вы сейчас в гостинице будете делать? Ни чаю попить, ни поужинать. А у меня быстренько, по-домашнему сообразим. Как вы смотрите? А?
– Неудобно как-то, Илья Николаевич, поздно уже. Да и жена ваша как встретит нежданных гостей?
– В этом вы не сомневайтесь. Жена у меня что надо. Это я на нее для юмора наговорил. Верно, Борис?
– А вздрогнуть у тебя найдется? – откликнулся с заднего сиденья Бетев.
– Будь спокоен, все найдем.
Жена Ильи Николаевича встретила гостей, не выказав ни малейшего удивления тем, что муж прибыл не один. Видно было, что в этом доме такие визиты в порядке вещей. На столе появились закуска, бутылка спирта.
Выпили, закусили. Налили по второй. Илья Николаевич раскраснелся и весь сиял от удовольствия.
– Хорошо вот так-то дома, в тепле и светло, – проговорил он и вдруг, что-то вспомнив, обратился к жене: – Мать, ты не помнишь, где мои глаза? Всю дорогу проискал. То ли потерял, то ли дома оставил.
– Да вон они, на тумбочке лежат, – ответила супруга.
– Точно. Вот зараза какая, когда надо, никогда не найдешь. – Он вскочил, взял с тумбочки очки в металлической оправе и нацепил их на нос. – Хоть нормальными глазами на свет божий глянуть, а то все на ощупь.
Увидев ошарашенное лицо Горяева, рассмеялся и проговорил:
– Я вам сейчас еще грибочков принесу, – и выскочил за дверь.
– Вот ведь человек, – протянул Борис. – Он и с «Волги» ушел, потому что плохо видит. На «Волге» с таким зрением не поездишь. Перешел на «газик». Ездит. Очки надевать стыдится. Все старости боится. Дороги знает, как дьявол. Прямо по памяти ездит.
За окном стояла зимняя ночь.
Рекомендация
Порт подковой вдавливался в город, и трудно было разобрать, где кончаются городские улицы и начинается суматоха разгрузок и погрузок. Трамваи, например, проходили так близко, что казалось, они вот-вот подбегут к какому-нибудь судну и начнут принимать товар. Сотни глаз городских громад щурились на утренние зори и вечерние закаты, разноцветно мигали под негромкие гудки судов, окрики паровозов, толкотню вагонов и бой склянок.
Удлиняли причал. Шли земляные работы.
Котлован и гора земли возле него росли прямо пропорционально, как вдруг раздался металлический скрежет, и экскаватор, чавкнув вхолостую челюстями, удивленно уставился вниз. Экскаваторщик, молодой парнишка, отвел ковш в сторону, вылез из кабины, неторопливо спустился в котлован; установив причину скрежета, побледнел, осторожно поднялся наверх, тихо, почти на цыпочках прошел несколько метров, а затем пустился бежать. Он ворвался в кабинет начальника порта, и уже через несколько минут порт знал: возле пятого причала отрыли бомбу размером в легковой автомобиль. И все, что до сих пор в порту двигалось, замерло в напряженном ожидании. Появились машины с необычными номерными знаками, замелькали военные с какими-то приборами – они сосредоточенно-серьезно делали как будто вчера начатую работу. Затем прибыло начальство во главе с высоким седым генералом.
Сапер не брезгует ни единой мелочью: выслушивает, взвешивает в памяти все, что знает, все, с чем приходилось встречаться, и так – только так – находит решение.
Комиссия работала. Место находки было оцеплено со всех сторон. Появились часовые. Военные осматривали бомбу и обменивались мнениями. Их фигуры то исчезали в яме, отрытой экскаватором, то появлялись наверху. Солдаты тянули кабель, устанавливали полевые телефоны, прожекторы. В порту ждали, что решит комиссия. Все мысленно были там, возле злополучного экскаватора, который стоял на самом краю обрыва, словно в смущении отвернув ковш в сторону. Даже ему, наверное, было неприятно смотреть туда, где лежала бомба. Лежала, слегка наклонившись вниз, рылом почти касаясь воды. Лежала так, что ни вперед, ни назад ее подать было невозможно.
Комиссия работала. Все, что было в состоянии передвигаться, отогнали в сторону, все, что можно было оградить, оградили. Выглядели эти меры предосторожности наивно, потому что в сгустке портовой тесноты смахивали на ребячливую просьбу закрыть глаза, пока не совершится самое страшное.
Комиссия работала. Тянулись нескончаемые минуты ожидания. Событие комментировали все. Мо-ряки с иностранных судов (их отвели на действительно безопасное расстояние) уже в который раз твердили, что в этой стране все необычно. Наши ставили себя на место саперов и предлагали десятки вариантов работ.
Прошло утро, полдень, вечер, зажглись прожектора, а люди в военной и гражданской одежде вглядывались и вглядывались в каждый квадратный сантиметр опасной земли. Почти не разговаривали, только смотрели и думали. Каждый по-своему, но об одном и том же.
С места события комиссия перебралась в кабинет начальника порта. Вначале говорили все сразу. Затем каждый коротко и предельно четко высказывал свое предложение.
Пришли к одному решению – трогать бомбу нельзя. Ни опустить, ни поднять ее невозможно, она намертво схвачена скалой и попробовать как-то подрубиться и вызволить ее – авантюра чистейшей пробы. Конечно, было бы идеально погрузить бомбу на плот или баржу, оттащить в море и уничтожить. Но… Определить тип бомбы было несложно – в свое время это легко делал каждый мальчишка – фугаска-пятитонка. Но вот как она среагирует на прикосновение человека – можно только догадываться. Есть внешние приметы, понятные опытному глазу, есть интуиция, но и только…
Когда все, что надо было сказать и выслушать, было высказано и выслушано, в комнате остались генерал Назаров и полковник Реутов. Генерал сидел у открытого окна и глотал сырой ночной воздух. Полковник, заложив руки за спину и низко опустив голову, ходил по кабинету. Оба молчали. Генерал думал о том, что еще несколько дней назад он служил в другом округе, жил в другом городе, среди других людей, ему и в голову не приходило куда-то перемещаться, что-то начинать сначала. Не те годы. Но, видно, там, наверху, посчитали иначе. Новая должность, новые хлопоты и никаких скидок ни на возраст, ни на здоровье. Назаров только-только начал осматриваться, и вдруг – на тебе.