Все трое стояли у здания портоуправления и не знали, куда идти. Все решалось само собой, вопреки их намерениям. Оставалось только верить в невозможное, верить в удачу человека, который там, в яме, боролся со ржавой смертью.
Ветер с треском хлопнул окном. Назаров вздрогнул и выругался.
Сколько прошло минут, часов, суток? Никто этого не знал. Море ревело сильней и сильней. Ветер бесновался, дождь хлестал без перерывов. Томительному ожиданию, казалось, не будет конца.
И когда над обрывом появилась фигура, все замерли в затаенном неверии. Но фигура медленно двигалась к зданию, где стояли командиры. Первым не выдержал Реутов. Он что-то выкрикнул, странно наклонился вперед и побежал. За ним бросились остальные.
Когда Назаров подбежал к клубку мокрых людей, он сначала не мог разобрать, где Круминь, затем толпа расступилась и генерал увидел этого человека. Мокрый, в изорванном костюме, с рассеченным лбом, он шагнул вперед. Стал по стойке «смирно», доложил:
– Товарищ генерал, задание выполнено. Бомба обезврежена.
У Назарова перехватило дыхание. Он подошел к офицеру, крепко прижал к себе и расцеловал. Затем отступил назад и сдавленным от волнения голосом озабоченно спросил:
– Кровь откуда, ранен?
– Ударился. Царапина, товарищ генерал.
– Волной, что ли?
– Волной, товарищ генерал.
– Я вот тебе покажу, волной! – Генерал пытался сделать суровое лицо. – Ладно, иди переодевайся, толковать будем потом.
Назаров повернулся и быстро зашагал к своему временному командному пункту. Все у него внутри трепетало от волнения и радости, голова кружилась еще сильнее. Генерал снова подумал о проклятом давлении и, чтобы сбить эту мысль, вдруг остановился и пошел к обрыву.
Волны вкатывались в земляную подкову, добегали до бомбы и с треском разбивались. Генерал представил, как Круминь лежит в этой яме, сухощавым телом своим прикрывает фугаску от яростного натиска моря, и зябко поежился. «Черт возьми, – подумал он, – почему такие вот сюрпризики называются эхом войны?.. Это ж война! Самая настоящая, во всей своей обнаженности».
За спиной раздался тихий голос Легздыня:
– Я б такого парня, Иван Николаевич…
– Все, все будет в свое время.
– Нет, я серьезно, ведь такое сделать, это же в голове не укладывается.
– Я тоже не шучу, Юрий Карлович. Такие ночки в жизни человека не часто случаются.
Генерал никак не мог оторвать глаза от бомбы. Она купалась в морской ванне и выглядела безобидным обрубком. Наконец он повернулся к Легздыню и в свете прожекторов увидел, как набрякли мешки у него под глазами. «И у меня, наверное, такие же, – вяло подумал генерал.
– Слушайте, кто-то обещал коньяк, притом целый ящик?
– Готов расплатиться хоть сегодня.
– Не пугайте, примем и сегодня, а пока идемте смотреть на именинника.
В кабинете начальника порта было полно людей. Возбужденные голоса тонули в табачном дыму. С приходом начальства гомон поубавился, а когда Назаров взял чистый лист бумаги и начал что-то писать, и вовсе прекратился. Генерал исписал добрых два листа, аккуратно поставил подпись, повернулся к Реутову:
– Как зовут Круминя?
– Илмар.
– А по отчеству?
Полковник смутился.
– Ей-богу не знаю. Как-то привыкли все – Илмар и Илмар. Сейчас уточню.
Но в комнату вошел сам Круминь. Он смущенно смотрел на заполнивших кабинет людей и не знал, куда деть свои избитые, искромсанные руки. Все смотрели на капитана. Назаров подошел к нему:
– Вам, кажется, нужна еще одна рекомендация в партию?
– Нужна…
– Вы не возражаете, если эту рекомендацию дам я?
– Вы же меня совсем не знаете, товарищ генерал.
– Ну, это мы обсуждать не станем. Если у вас нет возражений, получайте свою третью рекомендацию. – Генерал протянул парню исписанные листы, бумаги. – Хотя постойте, здесь не хватает одной детали. Как ваше отчество?
– Николаевич.
– Так и запишем – Николаевич. – Назаров вписал отчество и вдруг остановился. – Значит, отца звали Николаем? Жаль.
– Почему, товарищ генерал? – Круминь растерялся.
– Потому, что одного моего знакомого – тоже Круминя – звали Гунаром. Гунар Оскарович Круминь. Он мог бы быть вашим отцом, этот Гунар Оскарович.
Генерал обменялся понимающим взглядом с Реутовым и распахнул окно.
– Накурено тут…
За хлестом дождя, ворвавшимся в комнату, все вдруг услышали, как по-весеннему звонко кукушкиным криком прокричал далекий портовый буксирчик.
Встреча
Николая несло вместе с толпой. Он давно перестал сопротивляться и заботился только о том, чтобы не упасть на трап. Потом, когда улеглись страсти и почти затих неврастенический гомон посадки, Николай – уже в который раз – стал ругать себя за то, что сошел на берег в таком вот захудалом порту, каких уже было немало на их туристском пути. Но сделанного не исправишь, и, выпив в баре стакан холодного сока, он вернулся на палубу, стал наблюдать за подготовкой к отплытию.
Неторопливо убрали трап, что-то заурчало и заухало, палуба качнулась, задрожала, и пароход медленно отвалил от стенки. Обитатели судна облепили борта. Каждый что-то говорил или кричал. Было так шумно, что старческий голос пароходного гудка никто не расслышал.
Судно вышло из гавани. Слева и справа непрерывной цепью потянулись острова, поросшие пальмами. Пейзаж этот преследовал судно уже целые сутки и должен был, по расчетам Николая, продолжаться еще дня два. До следующей остановки было часов пять ходу. Смотреть было не на что, и Николаю захотелось найти уголок поукромнее, закрыть глаза, побыть одному.
На самой корме увидел пустую скамейку. Николай с блаженной улыбкой растянулся. Было тихо и покойно. Солнце сюда не заглядывало, ветер не задувал. Николай задремал. Навстречу бежали волны, волны, волны…
Он почти заснул, когда невдалеке от себя услышал голоса. Мужской и женский. С досадой открыл глаза. «Черти вас тут носят», – подумал Николай, с неодобрением глянув на подошедших.
Мужчина был средних лет, коренастый, широкоплечий здоровяк. Может быть, чуть-чуть полноват. Стоял на палубе прочно и уверенно, слегка наклонив голову набок. Его черная густая шевелюра красиво отливала на солнце первыми блестками седины. Черты лица крупные, грубоватые. Он держал руку на плече своей спутницы и о чем-то вполголоса говорил.
Женщина выглядела значительно моложе. Губы, обнажая в улыбке два ряда ровных зубов, подчеркивали бронзовый загар лица, а большие карие глаза под черными дугами бровей смотрели весело, с лукавым озорством. Она внимательно слушала мужчину, что-то ему негромко отвечала и очень сочно, заразительно смеялась. Женщина была так хороша, что Николай невольно забыл о потревоженном покое и с интересом наблюдал за незнакомкой. Та, должно быть, почувствовала посторонний взгляд, повернула голову и внимательно посмотрела на Николая. Парень смутился, словно его поймали на чем-то недозволенном, и поспешно отвел глаза. Женщина неторопливыми шагами направилась к нему.
Вопроса он не понял, но догадался, что спрашивают разрешения присесть рядом. Еще больше смутившись, поспешно ответил:
– Пожалуйста, пожалуйста, садитесь, не занято.
Ответил по-русски. Ответил машинально, как всегда это делал в подобных случаях у себя дома. Ответил и испугался. Лицо женщины, такое до сих пор веселое, вдруг резко передернулось, побледнело. Она отступила, попыталась что-то сказать своему спутнику, но не смогла. Только дрожали губы. Мужчина быстро подбежал к ней, обнял за плечи и торопливо зашептал что-то на ухо, поглядывая на Николая. В его глазах тоже были и испуг, и удивление.
«Ненормальные, что ли» – подумал Николай. Ему стало не по себе. Хотелось встать и уйти, но было неудобно – это походило бы на бегство. Он отвернулся и стал смотреть в сторону.
«К черту, – решил Николай, – сейчас встану и уйду». Он уже совсем готов был подняться, как вдруг женщина тихим, прерывающимся голосом спросила:
– Так вы говорите – тут нэ занято?
– Пожалуйста… Садитесь.
– Ваня, Ваня! Ты слышал, он говорит – тут нэ занято.
Она схватила мужчину за руку и потащила за собой.
– Я тебья прошу, Марусья, успокойся, ни надо так вольноваться. – Мужчина обнял спутницу за плечи, подвел ее к скамейке, и оба уселись рядом.
Николай оторопело озирался по сторонам. Женщина говорила по-русски с явным украинским акцентом, мужчина – с сильно выраженным иностранным.
– Слухайтэ, вы звыняйтэ менэ. Я вас нэ напугала часом?
Николай совсем растерялся и чувствовал себя скверно. Пересилив неловкость, он неестественно поспешно ответил:
– Что вы, что вы, все нормально…
– Вы что, из России?
– Да, из СССР.
– Ну да, ну да, из СССР. Я так и хотела спросить. А давно оттуда?
– Да нет, две недели.
– А сюда ж вы што, работать или как приехали?
– Туристы мы, по путевкам. Купили и ездим.
– А разве ж у вас это можно?
– Почему же нет? Мы вот ездим.
– Ну да, ну да, сейчас же все куда-то ездят, все смотрят. Вы, ото, наверное, думаете, что за баба малахольная к вам прицепилась? А вы знаете, что я тоже руськая. Украинка точнее.
Голос ее то и дело прерывался, руки дрожали. И, пытаясь унять эту дрожь, она яростно теребила свою сумку. Мужчина молчал.
– А вы что, тоже туристы?
Лицо женщины скривилось. Она долгим взглядом посмотрела на мужчину и тихим голосом ответила:
– Да как вам сказать? Он – нет, а я, наверное, туристка. Только путешествую я не две недели, как вы, а двадцать пять лет. Слушайте, давайте знакомиться. Меня Маруся зовут, его Иван. Ну, не Иван, это я его так зову. Муж мой…
– Здравствуйте, товарьиш! – твердая, мозолистая рука сжала Николаеву ладонь, задержала в своей, затем как бы нехотя выпустила. Николай тоже представился.
– Николай? Мыкола, значит, по-нашему. А откуда ж вы само, из России?
– С Украины я.
– С Украины? А откуда ж, если оно не секрет?
– Да как вам сказать, во многих местах жил: и в Харькове, и в Одессе, и в Днепропетровске, и в Киеве.