– Шутник вы, мистер. Пойдемте лучше выпьем виски за ваше здоровье.
…Через сутки мы улетали на родину. Оформив документы и сдав багаж, все с нетерпением ждали объявления о посадке в самолет. Я слонялся по громадному залу Лондонского аэропорта и с любопытством рассматривал публику. Кого здесь только не было. Я так увлекся, что даже не заметил, как ко мне подошел Николас. Воровато озираясь по сторонам, он с мольбой посмотрел на меня и скороговоркой проговорил по-русски:
– Вы уж простите меня… – Он как-то безнадежно развел руками и еще раз попросил: – Простите!
Что сказать этому человеку? За что прощать его?
Я посмотрел ему прямо в глаза и так же тихо ответил:
– Сам себя простишь ли, Мыкола?
В это время объявили посадку. Перед выходом на летное поле я в последний раз оглянулся… В зале, за барьером, стояли провожающие: сотрудники нашего посольства и англичане, сопровождающие нас в поездке. К своему удивлению, рядом с «сутенером» я вдруг увидел Джо. Он махал рукой и что-то кричал. Чуть поодаль от всей группы стоял парень в сером клетчатом костюме и не махал, а как-то робко покачивал рукой – Николас-Мыкола…
Бумеранг
Я стоял у окна вагона и думал: выходить или не выходить? Уже появились первые признаки станции, уже самые нетерпеливые пассажиры выставили в коридор багаж, а решение не созрело. Вообще, получалось нелепо. Я ведь и поехал только затем, чтобы сделать эту остановку. И вот теперь, когда цель была рядом, вдруг начал сомневаться: а надо ли?
Это был мой второй визит сюда. В первый раз я приезжал в командировку. Сейчас ехал в отпуск. Можно было лететь самолетом, но вспомнилось, что поезд на юг проходит через этот город, и ужасно захотелось увидеть ребят.
Мы были не только одноклассниками, а затем студентами одного института…
В вагоне не спалось, вспоминалось. Школа, институт… Страница за страницей, пока память не добралась до последней встречи – лет семь назад. Тогда я прямо с вокзала позвонил Алешке на работу.
– Мне, пожалуйста, Алексея Таранова.
Мы долго не виделись, и у меня от волнения дрожал голос. Возвращение назад – штука приятная, но и злая. Приятная, потому что лучшее, что есть в жизни человека, – это молодость, злая, потому что еще острее начинаешь понимать, что повторить ее невозможно.
– Таранов слушает.
Тот же голос. Теплый комок подступил к горлу, вдруг стало жарко.
– Алло, я вас слушаю, – настойчиво требовал Алешка на другом конце провода.
«Аллокай, аллокай», – думал и улыбался, хотелось вот так сидеть и слушать… Потом сообразил, что Алешка сейчас бросит трубку и весь мой план с розыгрышем рухнет. Придав голосу как можно больше солидности, я пробасил:
– Это Алексей Петрович Таранов?
– Да, это я.
– С вами говорят из отдела записей актов гражданского состояния.
– Какого состояния? – В голосе Лешки слышалась ошарашенность.
– Гражданского, – уточнил я и тут же перешел к «делу»: – Скажите, вашу жену зовут Лилия Дмитриевна?
– Да, Лилия Дмитриевна.
Я ликовал, розыгрыш шел по сценарию. Лешка обалдел и ни о чем не догадывался. Все-таки семь лет, отвык уже…
– Вы не могли бы выбрать время и зайти к нам?
– Куда?
– Я же вам объяснил, в загс.
– Зачем? – теперь уже в голосе слышались нотки испуга.
– Видите ли, ваша жена подала заявление с просьбой восстановить ей девичью фамилию, и нам нужно совершить некоторые формальности, прежде чем передать дело в суд.
– В суд? Какой суд?
– Известно в какой, в народный. Ваша жена говорит, что ей надоело быть таранкой.
Это был уже явный перебор, и в трубке несколько мгновений молчали, затем Лешка спросил:
– Ты откуда звонишь, скотина?
– Откуда-откуда? С вокзала, конечно.
– Стой на месте, негодяй, и не двигайся, через пять минут буду.
Вот так мы с ним встретились в мой первый приезд. Лильку разыгрывать не стали, просто позвонили домой и попросили навести в доме порядок, потому что приедет наследный принц некоего королевства знакомиться с тем, как живут советские служащие. Было много смеха, шума, суеты и прочего. В общем, все шло вроде бы здорово. Готовили ужин, вспоминали знакомых. Но что-то в этой встрече не понравилось с самого начала. Что именно, я еще не понимал, но чувство тревоги нарастало, как зуд. Попытался восстановить в памяти все, что произошло с момента нашей встречи. Что меня удивило? Конечно, Лешка. Это был он и не он. Те же манеры, голос, походка, и тем не менее это был не Таранов. Глаза были не его – какие-то злые. Я думал, может быть, случайность, мало ли чего в жизни не бывает. Но чем дольше вглядывался в лицо друга, тем больше понимал: злости накопилось столько, что в несколько минут ее не выплеснуть.
С вокзала ехали на такси. Я озирался по сторонам и искренне восхищался городом. Но Лешка стеганул, как плетью:
– Бараки! Что в Пензе, что в Хабаровске, что у нас.
В потоке машин то и дело мелькали зеленые огни такси, и это меня удивило. Я обратился к шоферу:
– Что-то у вас такси многовато, или это только кажется?
– Нет, не кажется. Недавно машин новых добавили, больше сотни.
– Добавили… Попробуй поймать, когда нужно. А поймаешь, так без штанов останешься.
Это опять Лешка. Мы вылезли, я смотрю на счет-чик – там пятьдесят три копейки.
Стол уже почти накрыт. Кажется, вилку положить некуда, а Лилька тащит и тащит.
– С продуктами, я гляжу, у вас вроде бы ничего?
Лилька хохочет:
– Надо же тебя, столичного, подкормить, вы же там все экономите.
– С продуктами у нас, брат, неплохо. Мяса не хватит, кальмарами накормят. Или этими… как их… кильками в томате. – Лешка открывает банку со шпротами, улыбается.
– Да не слушай ты его, пустобреха, все у нас есть, – от Лильки так и пышет радостью.
Садимся за стол, первые тосты за гостя, за хозяйку, за детей, их у Тарановых уже двое, и так далее, и так далее. До самого утра. В эту ночь мы не сомкнули глаз. Уже на рассвете Лешка спросил:
– Значит, на партийную подался?
– Угу.
– И правильно сделал. Трепаться всегда легче, чем работать.
– Почему же трепаться? Работать!
– Думаешь, без вашего руководства не прожили бы?
Это был удар, и я на него ответил. Мы сцепились. Наш спор напоминал бой боксеров разной весовой категории. Алешка как одержимый налетал и молотил всякую чушь, я выжидал, затем наносил «удар». Судьей была Лилька. Она бросалась от одного к другому и умоляла прекратить «потасовку». На какой-то миг спор прекращался, затем вспыхивал с новой силой. О чем мы только не говорили: и о диктатуре пролетариата, и о свободе личности, и о роли интеллигенции, и о сельском хозяйстве, и о развитии науки. Алешка был неопасный и неопытный «противник». Откуда-то в него втекло много желчи, и брал он не смыслом, а горлом. Получив очередной «тычок в зубы», он ярился еще больше и говорил глупость за глупостью.
Откуда все это? Вообще, у Алешки еще с детства была манера судить обо всем в категоричной форме. Многие его за это недолюбливали. Мне всегда вспоминались Алешкины родители. Отец заведовал ларьком и вечно не мог свести концы с концами. То его обсчитывали, то он кому-то чего-то недодавал, безбожно путался в цифрах и писал «калбаса». Но Алешка всегда утверждал, что отец очень талантлив. По-своему относились к сыну и родители. Они так верили в его исключительность, что даже нас, его близких друзей, заражали этой верой. Если мы рисовали человечков, то заранее знали, что лучше всего это получается у Таранова. Мы читали одни и те же книжки, ходили вместе в кино, но почему-то верили, что Алешка знает больше всех.
С возрастом все постепенно становилось на свои места, и каждый понимал, что он самый простой мальчишка, обычных способностей. Но понимали это все, кроме Алешки и его родителей. Они прочили сыну какое-то необыкновенное будущее и сдували с него пылинки.
…Уже наступило утро, от выкуренных сигарет и идиотского спора болела голова, хотелось выбраться на свежий воздух и бежать подальше от недоношенных мыслей хозяина дома. Наконец я понял, что Алешка слушает только себя, и замолчал.
Лилька пыталась остановить мужа, она то и дело восклицала:
– Ну что ты городишь? Ну что ты плетешь? Алексей, ну как тебе не стыдно! – и обращалась ко мне: – Ты ему не верь, Витя. Это он от злости. Его на работе не понимают, не ценят, вот он и психует, на всех кидается. Ты же знаешь, какой он талантливый, а ему завидуют, ходу не дают.
«Вот оно что, – думал я, – он по-прежнему претендует на исключительность, а, кроме претензий, предъявить нечего».
Мне было жаль Лильку. Она искренне верила, что ее муж человек особых статей. Она не пошла из-за него учиться дальше, родила ребенка и создавала мужниной «гениальности» достойную обстановку. Затем родила еще одного ребенка и окончательно застряла между кухней и мужем.
– Для меня, Витюша, главное – он. Поднимется Алешка, значит, и мой труд не пропал даром.
Сто раз подмывало меня сказать правду, которую она не хотела увидеть, объяснить, что Алешка – обычный смертный, что им будет жить намного легче, не претендуя на особые признания, но не поворачивался язык.
За ту ночь я так и не узнал, кем работает Алешка, и решил попытаться направить разговор в другое русло.
– На работе все в порядке?
Вместо ответа Алешка посмотрел на меня какими-то невидящими глазами и облизал губы. У него еще с детства была привычка – в минуты крайнего раздражения быстро-быстро облизывать губы.
– Ты все в том же отделе?
– В том же.
– Хорошие ребята подобрались?
– Хорошие… Тюха с Матюхой, Матюха с Тюхой.
Это было любимейшее выражение Алешкиного отца. Сказано оно было тоном, не вызывающим сомнений, что и место работы, и должность у моего друга не изменились. Я хотел продолжить разговор, но хозяин дома встал и в свою очередь спросил:
– Тебе во сколько надо на завод?
У меня была командировка на Алешкин завод.