се обойдется.
Он был прав: обошлось. С того момента состояние Бориса начало улучшаться. Не сразу, не без волнений, но шло на поправку.
Ксения Петровна несколько раз приходила в больницу, но в палату не поднималась. Лена встречалась с ней в вестибюле. Главная тема разговоров в эти короткие посещения у Гуровой была одна – поездка во Францию.
В тот день, когда Гурова узнала, что Борис пришел в себя, она, радостно потирая руки и, вероятно, на какую-то секунду потеряв над собой контроль, выпалила:
– Вот и великолепно! Значит, я могу спокойно ехать.
И укатила. А Лена по-прежнему сидела у постели больного. Глаза Бориса наливались жизнью. А когда Борис впервые произнес «Лена» и она увидела устремленный на нее взгляд, то поняла: не найти силы, которая оторвала бы от нее этого человека. Она приложила палец к губам, но он упорно повторил:
– Лена… Ленок…
Говорили тихо. Так тихо, что могла понять только она. Но ей казалось, что его голос слышен на всю больницу.
– Молчи, тебе нельзя разговаривать.
А он настаивал…
– Ленок, Ленок…
Никогда прежде он ее так не называл. В каких недрах сознания родилось это сравнение со льном? Наверное, у него просто не хватало сил на большее. Но Лене казалось, что лучших слов он не говорил ей никогда.
– Молчи. Если ты будешь разговаривать, я уйду.
А он не боялся, он знал, что она не уйдет.
– Ленок…
Она делала вид, что сердится, а внутренне ликовала. Раз заговорил, значит, будет жить! Юрий Николаевич подозрительно смотрел на ее посчастливевшее лицо и сердито бурчал:
– Тоже мне сиделка.
А когда состояние Бориса улучшилось настолько, что уже не вызывало сомнений, он категорически заявил:
– Хватит, голубушка, хватит. В гости – пожалуйста, за особые заслуги разрешаем ходить каждый день. А чтоб сидеть здесь круглые сутки и…
Лена так и не узнала, что имел в виду заведующий отделением, но поняла, что спорить бесполезно.
Дома и на работе ее встретили тепло, расспрашивали, ободряли, давали советы. Теперь распорядок ее дня был строгим и неизменным – завод, общежитие, Борис и наоборот. В больнице ее все считали своей и, как только она появлялась, спешили с халатом. Она входила в палату, здоровалась и садилась на стул возле кровати. Часами она могла сидеть на этом стуле и смотреть на Бориса. А когда ему разрешили говорить, Лена просто не знала, куда деваться от неловкости. Началось все с того, что однажды, когда Юрий Николаевич вошел в палату, Борис стал его благодарить. Но не успел он сказать и трех слов, как врач прервал больного и категорически заявил:
– Ее благодарите. Это она подарила вам жизнь, – он глянул на девушку и шутливо закончил: – Такого дядю тащила на себе четырнадцать километров. Я в воскресенье специально поехал туда и прошел на лыжах весь маршрут. Скажу честно – еле дотащился. А как она это сделала, не знаю. Это ведь как надо любить, чтоб выпрыгнуть из самой себя.
Лена от смущения не знала, куда деться. И когда врач ушел, долго не решалась посмотреть на Бориса. А Гуров глядел на Лену не отрываясь. Может быть, он думал, что это совсем другая девушка, а не та, которую он знал.
– Спасибо, Ленок.
Бежали дни, Борису становилось все лучше и лучше. Он уже сидел в постели и, если Лена приближалась слишком близко, лез целоваться. Юрий Николаевич Макаров, поймав их на месте «преступления», полушутя-полусерьезно заметил:
– На свадьбу не забудьте пригласить.
Лена смутилась, а Борис не растерялся:
– Не забудем.
Юрий Николаевич внимательно посмотрел на Гурова и уже совершенно серьезно поблагодарил:
– Спасибо, сочту за честь…
Борис так же серьезно ответил:
– Будете самым желанным гостем.
Вернулась из Франции Ксения Петровна. И впервые появилась в палате:
– Как ты себя чувствуешь, дружок?
Села на стул возле кровати, наклонилась к сыну и поцеловала его в лоб.
– Ну, здравствуй, дорогой!
И только после этого заметила Лену:
– О! Это опять вы? Я смотрю, вы часто приходите к моему сыну?
Вместо Лены ответил Борис:
– Она здесь все время, мама. А почему не приходит папа?
– Видишь ли, дружок, я сказала ему, что ты уехал в длительную командировку. Зачем волновать отца, верно? Хватит, что беспокоилась я.
– Пусть он теперь придет. Скажи ему, ладно?
– Как же, как же. Обязательно…
Но, видимо, Ксения Петровна не торопилась. Потому что генерал приехал в больницу только в день выписки Бориса. Приехал и сразу же набросился с упреками на… Лену:
– Ну, у моей дражайшей хватило ума на ложь. А вы-то! Вы ведь могли сказать правду…
– Это я просил Лену молчать, – сказал Борис. – Ни к чему тебе было волноваться.
– Экие вы заботливые, – горячился Георгий Александрович. – Не волноваться! Значит, живи, как пень. И никаких тебе эмоций! Вычеркнули из списков, сняли с довольствия! Узнаю, узнаю Ксению!..
Неожиданно Гуров обернулся к Лене, притянул ее к себе и крепко расцеловал. А Лена… Лена ревела как ребенок. Уткнувшись носом в орденские ленточки на генеральском кителе, она выплакивала свою боль, горе и обиды. А Георгий Александрович все гладил и гладил ее по голове и приговаривал одно и то же:
– Спасибо, дочка, спасибо…
А потом они шутили и смеялись. И Лене было хорошо, как никогда в жизни.
Какой это был день! Весна заполнила все вокруг дурманящим светом, и Лене казалось, что счастливы все.
На улице Борис захлебнулся весенним воздухом и зачарованно произнес:
– Никогда не думал, что жизнь так прекрасна.
Машина катила по улицам, а Лене чудилось, что они плывут над землей. Она прижалась к Борькиному плечу и, закрыв глаза, сидела так до тех пор, пока не услышала:
– Будьте добры, на Грибоедовскую, 15.
Лена вздрогнула и открыла глаза. Борис называл адрес ее общежития. Зачем? Лена удивленно смотрела на Бориса, но на его лице ничего, кроме радости, прочесть было невозможно. Машина подкатила к самому подъезду и остановилась.
– Сбегай за паспортом.
– За паспортом? – У Лены был вид ребенка, с которым играют в не очень понятную для него игру. – Зачем?
– Я потом тебе объясню.
Лена перевела взгляд на Георгия Александровича. Гуров поддержал сына:
– Сходи, если так просит.
Паспорт она взяла, но только успела захлопнуть за собой дверцу, как Борис тихим, но решительным голосом попросил шофера:
– В загс, пожалуйста!
Что там говорить. Конечно, Лена ждала этого момента. Не хотела в этом признаться, но где-то в далеких тайниках души хранилась вера, что Борис рано или поздно сделает ей предложение. Но что это произойдет вот так… Она сидела, задохнувшись от счастья и обиды. Машина ныряла из одной улицы в другую, останавливалась, бросалась вперед, а Лена сидела с окаменевшим лицом и пыталась хоть на миг собрать разлетевшиеся мысли. Видимо, и Георгий Александрович был недоволен поступком сына. Он остановил машину, насмешливо хмыкнул и позвал шофера:
– Пойдем, свежим воздухом подышим.
Тягостная тишина наступила в машине. Наконец Борис не выдержал:
– Ты против?
«Почему против? Глупый. Но кто же так женится?»
– Ты хоть ответить можешь?
– Могу. – Она не узнала своего голоса.
Борис придвинулся к Лене, взял ее обеими руками за голову и повернул к себе:
– Ну и что? Ты не хочешь быть моей женой? Ты меня не любишь?
– А ты меня спросил? Ты со мной посчитался?
Он смотрел на нее и не находил ответа. Виновато поморгав глазами и, не найдя объяснений, предложил:
– Трахни меня по кумполу, чтоб мозги еще раз перевернулись.
Сказано это было с такой простодушной искренностью, что Лена не выдержала и расхохоталась.
Расписаться, как говорил потом Георгий Александрович, оказалось просто. Правда, пришлось преодолеть формальности. Но в конце концов они оказались мужем и женой – по всем правилам. Охмелевшие от счастья, от необычности всего происшедшего, они шумно ввалились в квартиру Гуровых. Ксения Петровна появилась в прихожей сразу, как только услышала голоса. Она с затаенной опаской смотрела на Бориса, но, убедившись, что у сына великолепное настроение, шагнула ему навстречу, обняла. Потом повернулась к Лене и удивленно воскликнула:
– И вы к нам, милочка?
– Не милочка, а Елена Гурова, моя жена. – Борис положил руку на Ленино плечо. – Прошу любить и жаловать.
Ксения Петровна стояла, задохнувшись на полуслове. Наступила тишина, из которой, казалось, невозможно вынырнуть. Бежали секунды, а положение не менялось. Первым нарушил молчание Борис. Он достал из кармана паспорт и протянул его матери.
– Вот, посмотри…
Гурова не шелохнулась. Тогда вмешался Георгий Александрович. Он взял Лену за плечи, распахнул перед нею дверь в гостиную, ту самую, от которой Лена в прошлый раз обалдела, и нарочито громко проговорил:
– Проходи, дочка, ты дома.
Все были в гостиной, а Ксения Петровна стояла в прихожей. Наконец она круто повернулась и, не сказав ни слова, прошла к себе в спальню.
– Иди, Борис, объясни все матери, – сказал Георгий Александрович. – Мог бы, между прочим, не устраивать ей таких сюрпризов.
Борис пошел. Эти десять или пятнадцать минут, которые он отсутствовал, показались Лене вечностью. Она то и дело поглядывала на дверь и ожидала чего-то страшного. Но ничего не произошло. Борис вернулся, бросил на отца виноватый взгляд и, обращаясь к Лене, проговорил:
– Ты не волнуйся и не обращай внимания.
– Ладно, ребята. Кончайте панихиду, давайте во здравие…
Георгий Александрович достал из серванта белоснежную скатерть и начал застилать стол.
– А вы чего стоите? В гостях, что ли? А ну, Борька, показывай жене, где что лежит, – и совсем уж озорно закончил: – Свадьбу справлять будем.
Сидели за наспех накрытым столом и слушали поздравления Гурова-старшего. Ксения Петровна так и не вышла. Борис еще раз ходил в спальню, но вернулся оттуда расстроенным.
Вышли на улицу и не спеша бродили и бродили невдалеке от дома. Борис порывался уйти дальше, но Лена не соглашалась. Сидели на скамеечке во дворе и говорили, говорили без умолку. Уже зажглись фонари, а они все что-то рассказывали друг другу. Наконец Борис встал, за ним поднялась и Лена. У подъезда она остановилась и тихим голосом, в котором скрывались и вопрос, и просьба, проговорила: