Гунвальд Ларссон был занят тем, что делал записи на листке бумаги. Мартин Бек вытянул ногу и помассировал колено.
— У вас есть дети? — спросил он.
Фру Ассарссон протянула бокал деверю, чтобы тот его наполнил, однако тот, не глядя, поставил бокал на кофейный столик. Она окинула его обиженным взглядом, с трудом поднялась и стряхнула с платья пепел.
— Нет, комиссар Пек. Муж, к сожалению, не смог подарить мне детей.
Она около минуты смотрела блестящими глазами в какую-то точку за левым ухом Мартина Бека. Несколько раз моргнула, потом посмотрела на него самого.
— Ваши родители американцы, герр Пек? — спросила она.
— Нет, — ответил Мартин Бек.
Гунвальд Ларссон по-прежнему писал. Мартин Бек вытянул шею и заглянул в листок. Он был покрыт рисунками верблюдов.
— Прошу прощения, комиссары Пек и Ларссон, я должна уйти, — сказала фру Ассарссон и неуверенным шагом направилась к двери. — До свидания, мне было очень приятно, — заплетающимся языком пробормотала она и закрыла за собой дверь.
Гунвальд Ларссон убрал авторучку и листок с намалеванными верблюдами, выбрался из кресла и спросил, не глядя на Ассарссона:
— С кем он спал?
Тот испуганно посмотрел на закрытую дверь и ответил:
— С Эйвор Ульссон. Она работает в нашей конторе.
17
Вряд ли можно было сказать что-нибудь хорошее о той неприятной среде.
Как и следовало ожидать, вечерние газеты раскопали историю со Шверином и подали ее в обширных репортажах, нашпигованных подробностями и саркастическими замечаниями в адрес полиции.
«Расследование зашло в тупик. Полиция скрыла главного свидетеля. Полиция бессовестно обманула прессу и общественность».
«Если пресса и Великий Детектив — Общественное Мнение — не получают правдивой информации, каким образом полиция сможет рассчитывать на их помощь?!»
Единственная вещь, о которой забыли упомянуть газеты, была смерть Шверина. Однако это объяснялось, по-видимому, длительностью процесса верстки и печати.
Каким-то образом им также удалось разнюхать горькую правду о плохом состоянии места преступления, которое застали специалисты из криминально-технической лаборатории.
К несчастью, массовое убийство совпало с запланированным несколько недель назад рейдом по киоскам и табачным ларькам с целью обнаружения порнографической литературы, оскорбляющей общественную мораль.
Одна из газет язвительно сообщала на первой полосе о носящемся по городу психопате-убийце, о том, что население охвачено паникой, горячие следы остывают, а тем временем целая армия духовных наследников Олафа Бергстрёма[4] мечется с топорами по городу, разглядывает порнографические снимки и, почесывая в затылке, пытается разобраться в путаной инструкции Министерства юстиции и понять, что следует считать оскорблением общественной морали, а что — нет.
Кольберг появился на Кунгсхольмсгатан около четырех часов дня с угрюмым выражением лица, сосульками на волосах и бровях и пачкой газет под мышкой. Взглянув на разбросанные по столу газеты, он сказал:
— Имей мы столько информаторов, как у этих писак, можно было бы даже пальцем не шевелить.
— Все дело в деньгах, — заметил Меландер.
— Сам знаю. Но разве это помогло бы?
— Не упрощай, — ответил Меландер. — Дело не только в информации.
Он выбил пепел из трубки и углубился в свои бумаги.
— Ты уже поговорил с психологами? — с кислой миной поинтересовался Кольберг.
— Да, — не поднимая головы, ответил Меландер. — Протокол сейчас перепечатывают.
В штаб-квартире следственной группы появилось новое лицо. Треть обещанного пополнения только что прибыла: Монссон из Мальмё.
Монссон был почти такого же роста, что и Гунвальд Ларссон, однако внешне выглядел не так устрашающе. Он приехал из Сконе на собственном автомобиле. Причем совсем не затем, чтобы получить ничтожную компенсацию в сорок шесть эре за один километр, а для того, как совершенно справедливо полагал, чтобы иметь под рукой машину с номером другого города.
Теперь он стоял у окна, смотрел на улицу и жевал зубочистку.
— Нет ли для меня какой-нибудь работы? — спросил он.
— Есть. Мы не успели допросить несколько человек. Например, фру Эстер Челльстрём, вдову одной из жертв.
— Вдову слесаря Юхана Челльстрёма?
— Да. Она живет на Карлбергсвеген, восемьдесят девять.
— А где находится Карлбергсвеген?
— Там висит план города, — усталым голосом сказал Кольберг.
Монссон бросил изгрызенную зубочистку в пепельницу Меландера, достал из внутреннего кармана новую и придирчиво осмотрел ее. С минуту он изучал план города, потом надел плащ. В дверях он обернулся и посмотрел на Кольберга.
— Ты не знаешь какого-нибудь магазина, где можно купить зубочистки с мятным вкусом?
— Не знаю.
— Жаль, — удрученно сказал Монссон. Перед тем как выйти, он добавил: — Но ведь должны же они здесь быть. Дело в том, что я недавно бросил курить.
Когда за ним закрылась дверь, Кольберг посмотрел на Меландера и сказал:
— Я один раз встречался с этим типом. В Мальмё. Прошлым летом. Тогда он спрашивал то же самое.
— О зубочистках?
— Да.
— Странно.
— Что?
— То, что за целый год он не смог выяснить, есть ли в самом деле такие зубочистки.
— Чушь какая-то, — бросил Кольберг. — Ты безнадежен.
Меландер принялся набивать трубку. Также не поднимая взгляда, он сказал:
— У тебя плохое настроение?
— Конечно, черт возьми, — ответил Кольберг.
— Злиться бессмысленно. В таком состоянии все валится из рук.
— Тебе легко говорить, потому что ты флегматик, — заметил Кольберг.
Меландер не ответил, и разговор прервался.
Несмотря на все утверждения о чинимых полицией препятствиях, Великий Детектив — Общественность — действовал без устали всю вторую половину дня.
Сотни людей звонили или приходили лично, чтобы сообщить о том, что они, возможно, ехали в том самом автобусе, в котором произошло массовое убийство.
Всю эту информацию приходилось просеивать через сито допросов, чтобы выяснить, что только в одном случае из множества этот труд оказался не напрасным.
Мужчина, севший в двухэтажный автобус на Юргордсбру в понедельник вечером около десяти часов, заявил, что готов присягнуть в том, что видел Стенстрёма. Он сказал это по телефону Меландеру, и тот сразу же вызвал его.
Это был мужчина лет пятидесяти. Судя по его виду, он был абсолютно уверен в том, что говорит.
— Значит, вы видели помощника комиссара Стенстрёма?
— Да.
— Когда?
— Тогда, когда я сел на Юргордсбру. Он сидел слева, за водителем.
Мужчина был прав, однако Меландер не подал и виду. Информация о том, как располагались жертвы в автобусе, еще не просочилась в прессу.
— Вы уверены, что это был он?
— Да.
— Откуда у вас такая уверенность?
— Я узнал его. Когда-то я работал ночным вахтером.
— Да, — сказал Меландер. — Пару лет назад вы сидели в вестибюле старого здания управления полиции на Агнегатан. Я припоминаю вас.
— Верно, — удивился мужчина. — А я вас не помню.
— Я видел вас только два раза, — сказал Меландер. — И мы с вами никогда не разговаривали.
— Но Стенстрёма я помню хорошо. Потому что… — Он замялся.
— Я вас слушаю, — благожелательно ободрил его Меландер. — Потому что?..
— Он выглядел очень молодо, был одет в джинсы и спортивную куртку, поэтому я подумал, что он не полицейский, и попросил предъявить удостоверение.
— Вот как?
— Через неделю я допустил ту же ошибку. Было очень досадно.
— Ну, с кем не бывает. А теперь, когда вы увидели его позавчера вечером, он узнал вас?
— Нет. Наверняка нет.
— Рядом с ним кто-нибудь сидел?
— Нет, место рядом было пустым. Я отлично это помню, потому что вначале хотел поздороваться с ним и сесть рядом. Но потом решил, что это будет неудобно.
— Жаль. Вы вышли на площади Сергельторьет?
— Да. Там я пересел в метро.
— А Стенстрём остался?
— Да, наверное. Во всяком случае, я не видел, чтобы он выходил.
— Вы позволите предложить вам чашечку кофе?
— Да, спасибо.
— Я буду вам весьма обязан, если вы не откажетесь взглянуть на несколько фотографий, — сказал Меландер. — К сожалению, они довольно неприятные.
— Понимаю, — ответил свидетель.
Он посмотрел на снимки. При этом он побледнел и несколько раз сглотнул слюну. Единственным человеком, которого он опознал, был Стенстрём.
Через минуту почти одновременно появились Мартин Бек, Гунвальд Ларссон и Рэнн.
— Что, — сказал Кольберг, — Шверин…
— Да, — ответил Рэнн. — Он умер.
— И?..
— Он что-то сказал.
— Что?
— Не знаю, — ответил Рэнн, ставя на стол магнитофон.
Они собрались возле стола и вслушались.
«Кто стрелял?»
«Днрк».
«Как он выглядел?»
«Самалсон».
«Из вашего ответа ничего не выжмешь. Послушайте, к вам обращается старший помощник комиссара Улльхольм».
«Он умер».
— Ах ты, черт, — выругался Гунвальд Ларссон. — Меня тошнит, стоит услышать этот голос. Однажды он написал на меня донос, обвинил в служебном проступке.
— А что ты сделал? — спросил Рэнн.
— Выругался в дежурке полицейского участка округа Клара. Двое парней притащили голую девчонку. Она была мертвецки пьяна, визжала как ненормальная и в машине сорвала с себя одежду. Я стал им говорить, чтобы они хотя бы одеяло набросили на эту с… прежде чем тащить ее в участок. А он заявил, что я этим грубым и вульгарным выражением нанес женщине, причем несовершеннолетней, моральную травму. Он в тот день был дежурным. Потом его перевели в Сольну, чтобы он был ближе к природе.
— Ближе к природе?
— Да, или поближе к своей жене.
Мартин Бек снова прокрутил запись.
«Кто стрелял?»
«Днрк».
«Как он выглядел?»
«Самалсон».
— Ты сам сформулировал вопросы? — спросил Гунвальд Ларссон.