— Да, я записал их в блокнот, — робко ответил Рэнн.
— Замечательно.
— Он пришел в сознание лишь на полминуты, — посетовал Рэнн. — А потом умер.
Мартин Бек еще раз прослушал запись. Потом еще и еще.
— Черт его знает, что он там бормочет, — сказал Кольберг, в задумчивости почесав небритый подбородок.
Мартин Бек обратился к Рэнну:
— А ты как считаешь? Ты ведь там был.
— Ну, — сказал Рэнн, — мне показалось, что он понял вопросы и пытался ответить на них.
— И?
— И на первый вопрос он ответил отрицательно, что-то вроде «не знаю» или «я не узнал его».
— Как ты, черт возьми, сумел догадаться о таком ответе по этому «днрк»! — удивленно воскликнул Гунвальд Ларссон.
Рэнн покраснел и заерзал на стуле.
— Да, — сказал Мартин Бек, — почему ты пришел к такому выводу?
— Не знаю, — ответил Рэнн. — У меня сложилось такое впечатление.
— Ну ладно, — произнес Гунвальд Ларссон. — А что же дальше?
— На второй вопрос он четко ответил: «Самалсон».
— Да, — сказал Кольберг. — Я это слышал. Но что он имел в виду?
Мартин Бек кончиками пальцев потирал лоб.
— «Самуэльссон», — задумчиво произнес он, — или, может быть, «Саломонссон».
— Он сказал: «Самалсон», — упрямо повторил Рэнн.
— Верно, — согласился Кольберг, — но такой фамилии не существует.
— Нужно проверить, — сказал Меландер. — Может, такая фамилия существует. А теперь…
— Что?
— Теперь мы, полагаю, должны передать пленку на экспертизу. Если наша лаборатория не справится, нужно будет обратиться на радио. Там у звукооператоров аппаратура получше. Они могут разделить звуки на ленте, прослушать ее на разных скоростях.
— Согласен, — сказал Мартин Бек. — Это хорошая мысль.
— Но прежде сотрите к черту этого Улльхольма, — потребовал Гунвальд Ларссон, — а то выставим себя на посмешище. — Он огляделся по сторонам. — А где этот желторотый Монссон?
— Наверное, заблудился, — ответил Кольберг. — Все-таки нужно было объяснить ему дорогу. — Он вздохнул.
Вошел Эк, в задумчивости поглаживая свои серебристые волосы.
— Что там еще? — спросил Мартин Бек.
— Газеты жалуются, что до сих пор не получили фотографии неопознанного мужчины.
— Ты ведь сам знаешь, как он выглядел бы на фотографии, — сказал Кольберг.
— Да, но…
— Погоди, — перебил его Меландер. — Можно дать описание. Возраст тридцать пять — сорок лет, рост метр семьдесят один, вес шестьдесят девять килограммов, сорок второй размер обуви, глаза карие, шатен. Имеется шрам после удаления аппендикса. Темные волосы на груди и животе. Старый шрам на стопе. Зубы… нет, об этом лучше не упоминать.
— Я отправлю им это, — выходя, сказал Эк.
С минуту все молчали.
— Фредрику удалось кое-что установить, — наконец произнес Кольберг. — Оказывается, Стенстрём уже сидел в автобусе, когда тот проезжал по мосту Юргордсбру. Значит, он ехал из Юргордена.
— За каким чертом его туда понесло? — удивился Гунвальд Ларссон. — Вечером? В такую погоду?
— Я тоже кое-что выяснил, — сказал Мартин Бек. — Похоже на то, что он не был знаком с той медсестрой.
— Это точно? — спросил Кольберг.
— Нет.
— На Юргордсбру он был один, — добавил Меландер.
— Рэнн тоже кое-что установил, — сказал Гунвальд Ларссон.
— Что именно?
— То, что «днрк» означает «я не узнал его». Не говоря уже о каком-то типе по фамилии Самалсон.
Это было все, что удалось установить к среде, пятнадцатому ноября.
Шел снег. Падали большие мокрые хлопья. Уже стояла непроглядная темень.
Конечно же, человека по фамилии Самалсон не оказалось. По крайней мере, в Швеции.
В четверг им вообще ничего не удалось узнать.
В четверг вечером, когда Кольберг вернулся к себе домой на Паландергатан, было уже больше одиннадцати. Его жена читала, сидя у торшера. На ней был коротенький халатик, и она сидела в кресле, поджав под себя ноги.
— Привет, — поздоровался Кольберг. — Как твои курсы испанского?
— Естественно, никак. Даже представить себе смешно, что вообще можно чем-то заниматься, будучи женой полицейского.
Кольберг не ответил. Он быстро разделся и отправился в ванную. Побрился, долго стоял под душем, надеясь, что разгневанный сосед по дому не позвонит в полицию и не обвинит его в том, что, пустив воду, он нарушил ночную тишину. Потом он надел пижаму, прошел в комнату и, усевшись напротив жены, стал задумчиво смотреть на нее.
— Давненько я тебя не видела, — сказала она, не отрывая глаз от книжки. — Как там у вас дела?
— Паршиво.
— Жаль. Просто не хочется верить, что в центре города, в автобусе кто-то может застрелить несколько человек просто так, без всякой причины. А полиция не находит ничего лучше, как устраивать глупые рейды по ларькам. Это просто удивительно.
— Да, — согласился Кольберг. — Это в самом деле удивительно.
— Кроме тебя, есть хотя бы один, кто не был дома тридцать шесть часов?
— Наверняка.
Она продолжала читать, а он молча сидел десять или, может быть, даже пятнадцать минут, не сводя с нее глаз.
— Что это ты так смотришь на меня? — спросила она, по-прежнему не глядя на него, но уже с теплыми нотками в голосе.
Кольберг не ответил, и со стороны казалось, что она всецело поглощена чтением. Гюн была темноволосая и кареглазая, с правильными чертами лица и густыми бровями. Она была на четырнадцать лет моложе его — недавно ей исполнилось двадцать девять, — и она, как прежде, казалась ему очень красивой. Наконец он заговорил:
— Гюн?
Она впервые за то время, что он находился дома, взглянула на него со слабой улыбкой и бессовестным чувственным блеском в глазах.
— Да?
— Встань.
— Пожалуйста.
Она загнула уголок страницы, на которой остановилась, закрыла книгу и положила ее на подлокотник кресла. Потом поднялась и встала перед ним, не сводя с него глаз, опустив руки и широко расставив босые ноги.
— Отвратительно, — сказал он.
— Что отвратительно? Я?
— Нет. Отвратительно, когда загибают страницы книги.
— Это моя книга, — сказала она. — Я купила ее на свои деньги.
— Раздевайся.
Она подняла руку к вороту и начала расстегивать пуговицы — медленно, одну за другой. По-прежнему не отводя от него взгляда, она распахнула легкий халатик и сбросила его на пол.
— Повернись, — сказал он.
Она повернулась к нему спиной.
— Красивая.
— Спасибо. Мне так и стоять?
— Нет. Спереди ты лучше.
— Неужели?
Она повернулась кругом и посмотрела на него с тем же самым вожделеющим выражением лица.
— А на руках ты умеешь стоять?
— Во всяком случае, до того, как с тобой познакомиться, могла. Потом в этом уже не было необходимости. Попробовать?
— Не нужно.
— Но я смогу…
Она подошла к стене, перевернулась, встав на руки и упершись ногами о стену. На первый взгляд без всякого труда. Кольберг с интересом смотрел на нее.
— Мне так и стоять? — спросила она.
— Нет, не нужно.
— Но я охотно буду стоять, если это тебе нравится. Если я потеряю сознание, прикрой меня чем-нибудь. Набрось что-нибудь сверху.
— Нет, не нужно, встань.
Она ловко встала на ноги и оглянулась на него через плечо.
— А если бы я сфотографировал тебя в таком виде, — спросил он, — что бы ты на это сказала?
— Что ты подразумеваешь под словами «в таком виде»? Голую?
— Да.
— Вверх ногами?
— А если и так?..
— Но ведь у тебя нет фотоаппарата.
— В самом деле нет. Однако это неважно.
— Конечно, можешь, если у тебя есть такое желание. Можешь делать со мной все, что тебе угодно. Я ведь уже говорила тебе это два года назад.
Он не ответил. А она по-прежнему стояла у стены.
— А что бы ты делал с этими фотографиями?
— Вот в этом-то весь вопрос…
Она подошла к нему и сказала:
— Теперь, по-моему, самое время спросить, зачем, собственно, тебе все это нужно. Если ты хочешь переспать со мной, то у нас есть прекрасная кровать, а если она тебя уже не устраивает, то есть замечательный диван. Мягкий и пушистый. Я сама его сделала.
— У Стенстрёма в письменном столе лежала целая кипа таких фотографий.
— На работе?
— Да.
— Чьих?
— Его девушки.
— Осы?
— Да.
— Наверное, смотреть на это было не слишком приятно?
— Я бы не сказал.
Она нахмурила брови.
— Вопрос в том, зачем они понадобились, — сказал Кольберг.
— Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Не знаю. Но я не могу этого объяснить.
— Может, он просто любил их разглядывать.
— Мартин тоже так думает.
— По-моему, благоразумнее было бы иногда приезжать домой и смотреть на это живьем.
— Мартин тоже не всегда проявляет благоразумие. Например, он беспокоится о нас с тобой. По нему это видно.
— О нас? Почему?
— Наверное, потому, что тогда, в пятницу вечером, я вышел один.
— А он что, никогда не выходит из дому без жены?
— Тут что-то не так, — сказал Кольберг. — Со Стенстрёмом и теми фотографиями.
— Почему? У мужчин бывают разные причуды. Она хорошо выглядела на тех фотографиях?
— Да.
— Очень хорошо?
— Да.
— Знаешь, что мне следовало бы сейчас сказать?
— Знаю.
— Но я этого не скажу.
— Не скажешь. Это я тоже знаю.
— Что же касается Стенстрёма, то, может быть, он хотел показать фотографии друзьям. Похвастать.
— Вряд ли. Он был не таким.
— А зачем ты вообще ломаешь над этим голову?
— Сам не знаю. Может быть, потому, что у нас нет никаких мотивов.
— А, значит, ты это называешь мотивами? Думаешь, кто-то застрелил Стенстрёма из-за фотографий? Зачем же в таком случае понадобилось убивать еще восемь человек?
Кольберг долго смотрел на нее.
— Верно, — сказал он. — Резонный вопрос.
Она наклонилась и поцеловала его в лоб.
— Может, пойдем в постель? — предложил Кольберг.
— Прекрасная мысль. Но сначала я приготовлю бутылочку для Будиль. Это займет тридцать секунд. Как в инструкции. Встретимся в постели. А может, на полу или в ванне — где тебе будет угодно.