Иногда он ездил на машине. В пятницу вечером он сидел в автомобиле и наблюдал за площадью Марияторьет, причем не видел ничего интересного, за исключением двух мужчин, которые тоже сидели в автомобиле и что-то высматривали. Он не знал их, но догадывался, что это полицейский патруль, переодетый в штатское, или кто-то из отдела по борьбе с наркотиками.
Эти путешествия не прибавили ему знаний о человеке по имени Нильс Эрик Ёранссон. Днем ему все же удалось дополнить информацию Белокурой Малин. Он проверил данные по церковным книгам, в бюро трудоустройства моряков и у бывшей жены Ёранссона, которая жила в Буросе и утверждала, что почти не помнит своего бывшего мужа. Они не виделись вот уже двадцать лет.
В субботу утром Нурдин доложил Мартину Беку о своих скудных результатах. Потом он начал писать длинное грустное письмо своей жене в Сундсвалл. При этом он время от времени виновато поглядывал на Рэнна и Кольберга, которые сосредоточенно стучали на пишущих машинках. Он еще не успел дописать, когда в кабинет вошел Мартин Бек.
— Какой идиот послал тебя в город? — спросил он.
Нурдин быстро прикрыл письмо, кончавшееся словами «А у Мартина Бека с каждым днем возникают странные причуды, а вид становится все более кислым», копией своего рапорта.
Кольберг выдернул из каретки лист бумаги и сказал:
— Ты сам.
— Как — я?
— Ну да. В среду, когда здесь была Белокурая Малин.
Мартин Бек недоверчиво посмотрел на Кольберга.
— Странно, — произнес он. — Я этого не помню. Однако в любом случае бессмысленно отправлять на розыски человека в Стокгольме норландца, который даже не знает, как найти Стуреплан.
Нурдин был обижен, но в глубине души был согласен с Мартином Беком.
— Рэнн, — сказал Мартин Бек, — выясни, где бывал Ёранссон, с кем дружил, чем занимался. И попытайся найти того Бьёрка, у которого он жил.
— Хорошо, — ответил Рэнн.
Он был занят составлением списка всех возможных значений последних слов Шверина. Начал он с «день… рукой». А последняя версия выглядела так: «один… рак… ай».
Каждый был занят своим участком работы.
В понедельник Мартин Бек встал в половине седьмого после почти бессонной ночи. Он плохо себя чувствовал, а от шоколада, который он выпил на кухне за компанию с дочкой, лучше ему не стало. Остальные члены семьи еще не появились. Жена особенно крепко спала под утро, а сын, который всегда просыпался с трудом, вероятно, унаследовал эту черту от нее. Одна Ингрид вставала в половине седьмого, и без четверти восемь за ней уже закрывалась входная дверь. Всегда. Инга считала, что по ней можно сверять часы.
Инга явно испытывала слабость к штампам. Можно было составить список фраз и оборотов, которыми она обычно пользовалась, и продать его как пособие для исписавшихся журналистов. Что-то вроде шпаргалки. Книга могла называться: «Умеешь говорить — умеешь писать».
Вот о чем размышлял Мартин Бек.
— О чем ты думаешь, папа? — спросила Ингрид.
— Ни о чем, — машинально ответил он.
— Я с весны не видела, чтобы ты смеялся.
Мартин Бек оторвал взгляд от клеенки, на которой были изображены танцующие гномы, и попытался с улыбкой посмотреть на дочь. Ингрид, конечно, прекрасная девушка, но это не повод для смеха. Дочь встала и пошла за учебниками. Когда отец надел пальто и шляпу, она уже ждала его, держась за дверную ручку. Он взял у нее портфель. Это был старый, потертый кожаный портфель, облепленный цветными наклейками с эмблемой ООН.
Это тоже была традиция. Он нес портфель Ингрид точно так же, как десять лет назад, когда она в первый раз пошла в школу. Разница состояла лишь в том, что тогда он держал ее за руку. Маленькую, горячую и вспотевшую ручку, дрожащую от волнения и страха. Когда он перестал водить ее за руку? Он не помнил.
— В сочельник ты точно будешь смеяться, — сказала она.
— Неужели?
— Да. Когда увидишь мой рождественский подарок. — Она нахмурила брови и добавила: — Я даже не представляю себе, как можно не смеяться.
— Кстати, а какой подарок хотела бы получить ты?
— Лошадь.
— А где ты ее поставишь?
— Не знаю. Но мне хочется иметь лошадь.
— Знаешь, сколько она стоит?
— К сожалению, знаю.
Они попрощались.
На Кунгсхольмсгатан его ждали Гунвальд Ларссон и расследование, которое даже при всем желании нельзя было назвать профессиональным. Хаммар был настолько тактичен, что не далее как вчера сказал об этом.
— А как там с алиби у Туре Ассарссона? — поинтересовался Гунвальд Ларссон.
— Алиби Туре Ассарссона является одним из самых неуязвимых в истории криминалистики, — сказал Мартин Бек. — В тот самый момент он произносил речь в присутствии двадцати пяти человек. И находился в Сёдертелье, в «Стадс-отеле».
— Ага, — печально принял к сведению Гунвальд Ларссон.
— Кроме того, с твоего позволения, выглядит не очень логичным предположение, будто бы Эста Ассарссон не заметил родного брата, садящегося в автобус с автоматом под плащом.
— Кстати, насчет плаща, — сказал Гунвальд Ларссон. — Он должен был быть очень просторным, если под ним удалось спрятать тридцать седьмую модель «суоми». Скорее всего, автомат лежал в чемоданчике.
— Тут ты прав.
— Да, иногда и я бываю прав.
— Нам просто повезло, — сказал Мартин Бек, — что вчера вечером ты оказался прав. В противном случае хорошо бы мы сейчас выглядели. — Он ткнул в сторону собеседника сигаретой и добавил: — Но в один прекрасный день, Гунвальд, ты влипнешь в нехорошую историю.
— Не думаю, — ответил Ларссон и, тяжело ступая, вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с Кольбергом, который торопливо уступил ему дорогу и, обернувшись на широкие плечи Ларссона, спросил:
— Ну, как наш живой таран? Раздосадован?
Мартин Бек кивнул. Кольберг подошел к окну.
— Черт бы побрал все это, — вздохнул он.
— Она по-прежнему живет у вас?
— Да, — ответил Кольберг. — Но только не говори: «Так, значит, ты устроил себе гарем», потому что герр Ларссон уже так высказался.
Мартин Бек чихнул.
— Будь здоров, — сказал Кольберг. — Я еле сдержался, чтобы не выбросить его в окно.
Мартин Бек подумал, что Кольберг, наверное, один из немногих, кто способен на что-либо подобное.
— Спасибо, — сказал он.
— За что?
— Ты ведь сказал: «Будь здоров».
— Верно. Мало кто знает, что нужно благодарить. У меня как-то был такой случай. Один фоторепортер избил свою жену и выгнал ее голую на мороз, потому что она не поблагодарила его, когда он сказал ей: «Будь здорова». Это было в канун Нового года. Конечно, он был пьян. — Кольберг немного помолчал, а потом медленно сказал: — Из нее больше ничего не вытянешь. Я имею в виду Осу.
— Мы уже знаем, чем занимался Стенстрём, — сказал Мартин Бек.
Кольберг с изумлением уставился на него.
— Знаете?
— Да. Он занимался убийством Тересы. Это совершенно ясно.
— Тересы?
— Да. Тебе не приходило в голову?
— Нет, — сказал Кольберг. — Не приходило, хотя я просмотрел все дела за последние десять лет. Почему ты ничего мне не говорил?
Мартин Бек задумчиво смотрел на него, грызя кончик авторучки. Они думали об одном и том же. Кольберг выразил их мысли словами:
— Видно, не все можно передать с помощью телепатии.
— Вот именно, — отозвался Мартин Бек. — Кроме того, дело об убийстве Тересы — шестнадцатилетней давности. И ты никогда не участвовал в том расследовании. По-моему, единственный, кто его помнит, — это Эк.
— А ты уже изучил дело?
— Нет. Только перелистал. Там две тысячи страниц протоколов. Все документы находятся на Вестберга-алле. Едем туда?
— Да. Нужно освежить это дело в памяти.
В машине Мартин Бек сказал:
— Ты все-таки, наверное, помнишь суть дела, чтобы понять, почему Стенстрём занялся именно Тересой?
— Да, — кивнул Кольберг. — Потому что оно было самым трудным из всех, которыми он мог заняться.
— Да. Оно было самым запутанным и необъяснимым. Он хотел показать всем, на что способен.
— И позволил застрелить себя, — бросил Кольберг. — О черт! Какая же между этими делами связь?
Мартин Бек не ответил, и больше они уже не разговаривали. Только после того, как они приехали на Вестберга-алле, остановились перед зданием полиции и вышли под снег с дождем, Кольберг сказал:
— А можно ли раскрыть дело Тересы? Теперь, через столько лет?
— Мне это трудно себе представить, — ответил Мартин Бек.
25
Пыхтя и вяло, без всякой системы Кольберг просматривал ворох подшитых рапортов.
— Наверное, понадобится неделя, чтобы все это разобрать, — сказал он.
— Как минимум. Главные обстоятельства тебе известны?
— Нет. Даже в общих чертах.
— Здесь где-то имеется резюме. Впрочем, я сам вкратце расскажу тебе об этом деле.
Кольберг выразил согласие. Мартин Бек, роясь в бумагах, сказал:
— Данные ясные и однозначные. Очень простые. В этом-то и состоит сложность.
— Начинай, — поторопил его Кольберг.
— Утром десятого июня одна тысяча девятьсот пятьдесят первого года — другими словами, более шестнадцати лет назад — один человек, искавший потерявшегося кота, обнаружил в кустах на Стадсхагсвеген в Кунгсхольмене труп женщины. Она была голая, лежала на животе с вытянутыми вдоль туловища руками. Вскрытие показало, что ее задушили приблизительно пять дней назад. Тело хорошо сохранилось: вероятно, находилось в морозильнике. Характер преступления был однозначно ясен: убийство на сексуальной почве. Однако из-за того, что прошло много времени, при вскрытии не удалось установить со всей определенностью, была ли она изнасилована.
— Что, как правило, предшествует убийству на сексуальной почве.
— Да. С другой стороны, результаты осмотра места происшествия указывали на то, что труп мог пролежать там максимум двенадцать часов. Потом это подтвердил свидетель, который накануне вечером проходил мимо этого места и не мог не заметить трупа, если бы он там находился. Затем нашли нитки и обрывки материи, говорившие о том, что труп перевозили завернутым в серое одеяло. Стало ясно, что убийство произошло в другом месте, а в кусты его подбросили позже. Причем не потрудившись прикрыть тело мхом или ветками. В общ