Меж тем на теплоходе началась генеральная чистка и уборка. Вахтенные надраивают медные части до такой степени, что они как бы сами начинают излучать свет и блеск. Палуба тщательно вымыта и проолифена. Боцман наладил себе "люльку" и, беспечно раскачиваясь над водой, очищает корпус судна от пыли, грязи, накипи и других нежелательных напластований, образовавшихся за плаванье. Запах олифы и скипидара носится всюду. Закроешь глаза — и кажется, что находимся в доме, где только что закончен ремонт и на полах еще густеет тонкий слой охры.
— Наддай, наддай ребята жару, — орет боцман своим помощникам. — Отрегулируем нашего красавца так, чтобы в Туре ахнули — вот, мол, судно пришло, видать только сработано. Не жалей воды и швабры! Посуда чистоту любит!
Соловьев, закусив кончик языка и смешно оттопырив веснущатые щеки, выводит на куске кумача:
"Братский привет трудящимся Туры от команды теплохода "Красноярский рабочий".
Буквы выходят немного неуклюжими, но в общем получается здорово.
…А берега бегут назад. Пять сотен километров, что отделяют Кочумдек от Туры, тают с каждым часом. Но одновременно тает и нефть.
Мы идем сравнительно быстро; но весть о нашем рейсе распространяется по эвенкийской земле еще быстрее. Посмотреть на большой караван, никогда не виданный в этих местах, выходят из лесу охотники. Вот на берегу появляется целый "кавалерийский отряд" — шесть эвенков верхом на оленях — "учугом". Они машут нам руками, что-то кричат, потом пускаются вслед за караваном по берегу. Сначала они едут наравне с нами. В зелени мелькают их фигуры. По на беду всадникам плесо попадается тихое, а берег, как на зло, неровный, изрытый ручьями и оврагами, и через полчаса их "рогатые кони" остаются позади. Спешившись, эвенки выходят к самой воде и еще долго смотрят нам вслед.
На какую-то факторию — не помню точно, была ли эта фактория Виви или фактория Умами — мы ездили на катере. Катер у нас находился под бортом всегда — на всякий случай.
Деревянное зданиефактории украшал большой плакат: "Сталин наш первый депутат Верховного Совета РСФСР!"
Два охотника-эвенка, только что приплывшие с другого берега в лавку за табаком, рассказывали, как-сегодня утром они "добыли медведя. Один из охотников сидел на гладко обструганом пеньке. Окончив рассказ, он встал и пошел к своей ветке. Пенек, на котором он сидел, оказался не просто пеньком. Черной краской на нем было написано:
ГУСМП
Всесоюзный Арктический Институт
Астро-Радио-Пункт 1937 год
Охотники со старинными ружьями, медведи, нехоженные тропы и, — предвыборный плакат, фактория, астрономический пункт! Пока я размышлял об этих контрастах, а мои спутники разговаривали с охотниками, моторист завел мотор. Караван уже ушел вперед километра на два.
— Заезжайте на обратном пути, — приглашает заведующий факторией. — Уху такую приготовлю — закачаетесь!
— Непременно заедем! — кричит рулевой. И добавляет вполголоса: — Вот если бы ты нам нефти приготовил! Много не надо, боченочков десять — пятнадцать… А то уха! Нашел, чем удивить.
Страничка истории
— Ну вот и Таймура, — сказал лоцман, показывая рукой на реку, впадающую в Тунгуску. — Любопытная, доложу вам, речка.
— А что в ней любопытного?
— Древности всякой много. Здесь, на Таймуре, мамонт найден. А недалеко от устья, на правом берегу, есть избушка. Стоит себе у подножья скалы, потолок провалился, стены почернели.
— Ну, и что же?
— А вот то же… Бывал я в этой избушке. Посреди торчат развалины печи. А сквозь печь уже лиственница проросла, поперек сантиметров тридцать. Вот и подсчитайте теперь, сколько лет стоит избенка. Рассказывают, что ее еще те казаки строили, что в Сибирь с Ермаком пришли.
По правде сказать, я не поверил тогда старому лоцману. Древность избушки мне показалась слишком преувеличенной. Но позднее, вернувшись из рейса, я на всякий случай решил порыться в архивах и наткнулся на любопытные данные.
…Было это в начале XVII века, когда на севере существовала Мангазея. Не дожили до наших дней даже ее руины. Почти забылось и само название. Но когда-то это был большой город — по тем временам, разумеется: четыре улицы, гостинный двор, питейные заведения и несколько церквей. Дома строились солидные, прочные, в два, а то и три этажа. Бревенчатый двухрядный частокол защищал Мангазею от набегов кочевников.
Сидели в Мангазее воеводы — мздоимцы, с помощью казаков и служилых людей собиравшие с туземцев обильную дань — ясак. Чтобы не вздумали туземцы уклоняться от платежей, "брали заложников — аманатов. Отправляли московскому царю тюки "мягкой рухляди" — драгоценной пушнины. Пушнина притягивала в Мангазею, как магнит, и заморских купцов сплавали сюда через студеное море немцы и голландцы. Алчность и жажда наживы пересиливали в них страх: перед трудным путешествием.
Своеобразная жизнь ключом кипела на далеком форпосте московского государства. "Приходили в Мангазею морем многие кочи с хлебными запасами и русскими товарами, в год кочей 50 и больше и по Енисею, государь, и по Турхуну и по иным сторонам реки и промышляли многие промышленные люди и промыслы, государь, были большие… А торговых, государь, и промышленных людей зимовало в Манга-зее человек по 1000 и больше, и в лавках, государь, сидели со всякими товарами зимой и летом без съезду, и весной, государь, на волоку всяким людям торг был большой."
Так описывал жизнь Мангазеи ее современник, таможенный голова Саблин.
Сфера влияния Мангазеи была очень велика. Она распространялась, в частности, на Нижнюю и Подкаменную Тунгуски. И вот, из летописей известно, что в 1626 году на Нижнюю Тунгуску двинулись около двухсот промышленников в сопровождении 22 казаков. Привлекала ли их жажда наживы, искали ли они новых нехоженных мест и необъясаченных туземцев — сказать трудно. Не сообщает летописец и об исходе этой смелой экспедиции. Но совершенно очевидно, что казаки и их спутники могли проникнуть в верховья реки и обосноваться здесь в местах, богатых пушниной. Ведь история русских завоеваний знает походы куда более смелые, трудные и дальние, чем путешествие в глубь страны эвенков.
Старый лоцман, конечно, ошибался, предполагая, что изба, которую он видел на Таймуре, была построена казаками из вольницы Ермака. Но не исключена возможность, что он напал на зимовье, построенное людьми, ушедшими из Мангазеи в 1626 году. За триста с лишним лет сквозь развалины печи могло прорасти и вытянуться к небу стройное дерево. А лиственница, из которой построена избушка на Таймуре, способна стоять не одну сотню лет. Недаром называют ее вечным деревом…
Встреча
Глубокая ночь. Но на теплоходе нико не спит. Да и можно ли спать, когда до Туры — три десятка километров. Идем без огней. В трюме, при свете коптилок, печатается номер многотиражки, посвященный благополучному завершению рейса. А в том, что он завершится благополучно, ни у кого не осталось и тени сомнения. На баке собралась вся команда, свободная от вахты. Пели "Родину", украинские песни, потом частушки. Настроение у всех было приподнятое, пелось легко, свободно, от души.
На заре подняли новые вымпела — алый, цвета страны, и голубой, Главсевморпути — взамен выцветших и задымленных. С мачты на мачту, с мачт к бортам затрепетали гирлянды ярких сигнальных флагов, тех самых, что украшают судно в дни первомая. Мы ходим по палубе и сами удивляемся — неужели это наш теплоход такой красивый, чистый и нарядный?
А команда! За ночь начисто истреблены все запасы ваксы, которыми располагали наши щеголи. Из походных сундучков вытащены разглаженные брюки, синие кители, рубашки с галстуками. Промасленная роба запрятана под койки. Все гладко выбриты. Благоухание цветочного одеколона успешно конкурирует с запахом весеннего утра, приносимым легким ветерком с берега.
До восхода солнца остался, по крайней мере, час. До Туры осталось, по крайней мере, километров пятнадцать.
— Катер впереди!
Это кричат наши "дозорные" со штормового мостика.
В самом деле, издали слышится характерное тарахтение мотора. Проходит пять минут, и из-за поворота прямо на нас вылетает моторная лодка. Люди, сидящие в ней, еще издали машут руками. Лодка делает разворот и, рискуя опрокинуться, подваливает к борту теплохода. По шаткой стремянке к нам карабкаются первые гости из Туры: председатель окрисполкома, начальник отдела НКВД, редактор эвенкийской газеты и другие местные работники…
Крепкие рукопожатия, восклицания, расспросы:
— Ну, товарищи, спасибо вам!
— Не стоит. Дело нетрудное. Не нам спасибо говорите, а воде за то, что не подвела. Скажите, лучше, нефть у вас есть?
— Найдем немножко. Чтоб в Туре да чего-нибудь не было. А пока, — весело подмигивает начальник авиабазы, — принимайте дары. Раньше встречали гостей хлебом-солью, а у нас завелся свой обычай.
В руках у него влажный мешок. В мешке что-то шевелится. Наш гость ловким жестом встряхивает свою ношу — и на палубе начинают биться крупные рыбины.
Туринцы гурьбой идут осматривать теплоход. Он им нравится. И действительно, сейчас, когда из-за гор вырвались первые лучи солнца, судно выглядит необыкновенно красиво. Яркие разноцветные флаги чуть колышутся в воздухе. Солнце играет на поручнях, на иллюминаторах. Теплоход идет, властно рассекая воду, тяжелый, сильный, большой. За ним послушно движется караван, тоже принарядившийся, тоже расцвеченный флагами.
— А в машину спуститься можно?
Можно и в машину. Тут чистота — свято соблюдаемый закон. Но сегодня стахановская вахта механика Пантелеева превзошла самое себя. Чистота могла бы, кажется, удовлетворить самого придирчивого хирурга, для которого пыль и грязь — самые страшные враги. Гудела нефть в топке вспомогательного котла, с неуловимой для глаза скоростью вращались два огромных гребных вала, поворачиваемые 1400 лошадиными силами.
Когда после осмотра машины поднялись в салон, где аппетитно пахло жареной рыбой, часы показывали уже 5 часов утра.