— Но Ангара длиннее вашего Енисея!
— Это еще как сказать!
Желая окончательно сразить сомневающихся, помполит сходил в каюту и вернулся оттуда с выписанными на бумажку цифрами:
— Вот, Фомы неверные, смотрите! — Оказалось, что длина Енисея равна 4063 километрам, а длина Ангары вместе с Селенгой превосходит эту цифру почти на целую треть!
— Условно один ноль в твою пользу, — нехотя согласился помощник механика, страстный футболист, которому удавалось заниматься любимым спортом один месяц в году: лето проходило в плавании, а зимой в футбол не поиграешь…
В Ангаре — прозрачная вода. Мне приходилось летать над Стрелкой на самолете. Сверху ясно виден своеобразный «водораздел» между желтосерой мутью Енисея и иссиня-темными ангарскими водами. Струи идут параллельно, не смешиваясь окончательно даже на расстоянии 20–30 километров от Стрелки.
Енисейск
От устья Ангары недалеко уже и до Енисейска. Река здесь раздалась вширь, берега стали ниже, приземистее. Енисейск виден издали. День выдался теплый и солнечный. Сначала мы заметили радиомачты. Затем появились купола церквей. Раньше про Енисейск говорили, что церквей в нем больше, чем домов; купцы — толстосумы и владельцы золотых приисков, не желая якшаться с прочим «людом», строили каждый свою собственную церковь… Разжиревшие на сверхприбылях хищники соперничали друг с другом: один выстроит церковь с каким-нибудь необыкновенным куполом, другой, чтобы переплюнуть конкурента, тотчас отольет колокол с серебряным звоном…
Чуть повыше города дымит труба лесозавода. В бухточке около набережной — мачты, много мачт, опутаных паутиной такелажа. Это — боты и полуморские пароходы гидрографического отряда, который каждую весну уходит в Енисейский залив и несет там вахту проводников океанских лесовозов, идущих северным морским путем в Игарку.
Теплоход дает протяжный гудок и разворачивает караван. Подваливаем к берегу.
Блестит на солнце новая набережная — сосновая, желтая, как сливочное масло, пахнущая крепким запахом хвои. Могучие березы бульвара уже покрылись нежным пушком майской зелени. Если не половина, то во всяком случае третья часть граждан города Енисейска прогуливается по бульвару: сегодня выходной день, сегодня пришел караван, сегодня тепло и солнечно. Весной город живет рекой. У причалов стоят караваны, пережидающие ледоход в низовьях. По трапам, с сундучками и баульчиками, поднимаются на пароходы прославленные енисейские лоцманы, исходившие родную реку и её притоки от истока до-устья.
Енисейску — 300 лет. Это — видевший виды город. Стены Енисейского острога заложил еще в 1618 году присланный из Тобольска боярский сын Петр Албы-чев. В конце XVII века власть города, как административного центра, распространялась даже на Забайкалье. Именно из Енисейска вышел русский казак Семен Дежнев, тот самый, что на шести «кочах» отважился плыть в студеное море и на 80 лет раньше Витуса Беринга открыл Берингов пролив.
История города знает периоды взлета и падения. Он был крупным торговым центром; на ежегодные ярмарки сюда приезжали за соболем и белкой заморские торговые гости. Потом, когда был проложен Московско-Иркутский тракт, Енисейск уступил первенство своему молодому соседу — Красноярску. Он начал уже быстро хиреть, но в Приенисейской тайге старатели неожиданно нашли богатейшие золотые россыпи. Началась золотая лихорадка. На сибирский Клондайк, следом за старателями, потянулись торговцы, ловкие предприниматели, наконец, просто авантюристы. Енисейск, став центром золотопромышленности, быстро оброс церквями, питейными заведениями и публичными домами. Но судьба готовила ему новый удар. Через бескрайные равнины и таежные хребты протянулись стальные нити неликого транссибирского железнодорожного пути. Красноярск оказался на магистрали, Енисейск — в стороне.
Когда-нибудь найдется, наверно, бытописатель, который соберет и обобщит материалы о енисейской золотой горячке, о дикой эксплоатации, о «вольной приисковой каторге», воспетой в известной песне:
Мы по собственной охоте
Были в каторжной работе
В северной тайге…
Я встретил однажды старого «золотничника», пришедшего в енисейскую тайгу с первыми партиями искателей счастья. Сначала он отмалчивался, отвечал на вопросы односложно, но потом вдруг разошелся:
— Эх, было времечко! Нападешь, бывало, на золотишко, намоешь его да и подаешься в Енисейск — пить да гулять. По тайге идешь с опаской, каждого куста боишься. Нас в то время горбачами звали. Ну вот, за горбачами-то не мало злых людишек охотилось, Был в Енисейске такой почетный гражданин и гильдейный купец Востротин. У него на прииске лучше не работай. Выдаст тебе расчет, пронюхает, сколько золотишка добыл, да и шепнет своим ребятам: горбач, мол, богатый идет. Ну, а те в тайге и стерегут. Награбленное — пополам.
…Шибко на него старатели серчали. Не раз убить хотели, да только купчина был осторожный, знал, что на него народ зол. Ну долго ли, коротко ли он жил, а только подох все-таки. Так вот, когда его похоронили, ночью явились старатели на могилу, отрыли дорогого покойника, поставили на четвереньки, а в изголовье заместо креста вбили осиновый кол…
— Ну, а в самом Енисейске жизнь веселая была?
— В Енисейске? На Зеленой улице — что ни дом, то кабак, В каждой двери — окошечко. Придешь ночью, постучишь в окошечко, сунешь деньги — тебе тотчас полуштоф выставят. Ну пока деньги еще водятся, справишь себе плисовые шаровары пошире, фланелевую рубашку до колен, с вышивкой, цепь серебряную обмотаешь вокруг шеи, сапоги высокие с подборами наденешь.
Старик замолк, задумался. Потом сказал:
— А, по правде говоря, паскудно жили. Только и радости было, что в вине. Оберут тебя в три дня как липку и опять год спину гни. Худая была жизнь, собачья…
…Новый Енисейск растет сквозь руины старого. Новый город — это аэропорт: «колбаса», на безветрии вяло обвисшая вокруг мачты, самолет, только что прилетевший из Красноярска с пассажирами и почтой. Новая набережная. Новые основательные тротуары, победившие наполовину устрашающую грязь енисейских улиц. Лесозавод. Газетные киоски. Большие магазины. Дом культуры. Стадион с футбольным полем.
Рост нового Енисейска пока медленен. Но енисейцы вовсе не склонны к пессимизму. У Енисейска есть перспективы. В деревне Подтесово, под Енисейском, возникает затон — место зимовки речного флота, плавающего в низовьях. Кстати, мы проплывали мимо деревни Подтесово. Там уже идет работа. Полуторакилометровая дамба должна перегородить Подтесовскую протоку к началу 1941 года.
…И сам Енисейск строится, растет.
Вернувшись на теплоход из города, я застал нашего капитана в большой тревоге. Только что была получена телеграмма о движении застоявшегося в среднем течении Ангары льда. Ангарский лед мог догнать нас на открытом Енисейском плесе.
— Надо удирать!
Загудел гудок, собирая команду, отлучившуюся на — берег. Тревожно всматриваясь в верховья, откуда вот-вот могли показаться льды, сулящие нам крупные неприятности, вахтенный штурман облюбовал бухточку — на случай, если придется прятать караван.
Прятаться в бухточку нам не пришлось. Мы распрощались с Енисейском на два часа раньше, чем к нему подошла первая ангарская льдина. Подгоняемый половодьем, караван быстро идет на север. Уплывают назад лесистые берега, одинокие деревеньки, километры фарватера. И вот, получилось так, что, уйдя от ангарского ледохода, мы постепенно нагнали енисейский. Его разрушительные следы виднелись всюду. Торосы плотной стеной закрывали прибрежные тальники. Плыли вырванные могучим течением деревья, бревна, унесенные из далеких гаваней верховьев.
Над водой с криками носились стаи уток. С песчаных кос от шума винтов поднимались косяки гусей. На судне началась охотничья горячка — «болезнь» крайне заразительная, но скоро проходящая. Всем было ясно, что даже самый меткий выстрел не приблизит гуся или утку к нашему столу: течение быстро унесет убитую птицу. Но непуганная дичь действовала на сердце начинающих охотников совершенно неотразимо… С борта то и дело хлопали выстрелы. Так продолжалось день — два. Потом, когда запасы дроби поредели, пальба быстро пошла на убыль.
А лед становился все гуще и гуще. Он уже причинял немало беспокойства нашим штурманам: того и гляди, какая-нибудь льдина проломит борт деревянной баржи. Приходится лавировать, обходить каждую, даже незначительную льдинку: снаружи-то она мала, но чорт ее знает, какова у нее подводная часть…
Селения в этих местах редки: зато навстречу каравану высыпают буквально все жители, от дряхлых стариков до детворы. В село Ворогово мы пришли под вечер. На берегу горели костры, протяжно пела гармошка. Бросив якорь, спустили шлюпки. Но на сушу удалось попасть далеко не сразу. Долго карабкались через барьер ломких льдин. Вороговцы тотчас обступили гостей, засыпали десятками вопросов: с конца прошлогодней навигации люди с «магистрали’ к ним почти не заглядывали. Пришел заведующий клубом; ему сказали, что свежих газет у нас нет.
— Ничего, я посмотрю, может чего-нибудь и найду, — бодро заявил он.
Он тотчас прошел в салон и не долго думая, забрал все газеты, журналы и добрую половину брошюр к ужасу нашего культурника. Пресечь такую неслыханную „агрессию“ ни у кого нехватило духу…
Кряжистый гражданин со значком Главсевморпути на кепке пятнистой тигровой расцветки и неопределенной формы тотчас потащил нас к себе „гостевать“. Он оказался работником местной фактории и жил в другом конце села.
Северные села резко отличаются от сел средней — части Сибири. Дома здесь двухэтажные, массивные, накрепко срубленные из лиственницы. Лес расходуется на стройку с необыкновенной расточительностью. Все дворы крыты сверху; мало того, внутри каждый двор замощен деревянным настилом. Крыша спасает от свирепых зимних пург, настил — от грязи. Тротуары на улицах сложены из обшивки барок, сплавленных сюда из верховьев.