– Хорошая игрушка, великой подлости, – пробормотал я себе под нос и убрал покуда сумочку в вещевой мешок.
Надо потом подумать будет, куда его лучше пристроить. Но пригодиться он точно может, как последний шанс. Для чего и сделан, собственно говоря.
Нож Дятла оказался тоже отличным, из «старой стали», стоил немало, видать. Крепкий клинок в пядь, удобная рукоятка, ложащаяся в ладонь как влитая, хорошая заточка. Что еще от ножа надо? Не бедствовал, видать, бандит с большой дороги Вилан Дятел, а может, и сам все это с трупов снял. Как маленький пистолет.
Убрал все на свои места да и спать лег. Без снов. И засыпая, знал, что меня ждет. Месть. А какая она будет, только Брат с Сестрой ведают.
7
Пейро, оставшемуся в городе, удалось набрать около двадцати человек, которых он и отправил дальше, к месту сбора. В поход мы двинулись не просто так, а в охране каравана из нескольких фургонов, правили которыми как на подбор крепкие и хорошо вооруженные ездовые. И товар в фургонах был им под стать – на старой винодельне, где назначил Круглому Арио встречу старик из борделя, в фургоны закинули десятки длинных ящиков с винтовками, порох в облитых парафином деревянных бочонках, гильзы в мешках.
Дорога шла вдоль берега, прижатая к нему невысокими пологими холмами, постепенно, по мере удаления от воды, становящимися все выше и круче и через несколько верст превращающимися в настоящие горы, скалистые и местами поросшие лесом. Ветер нес с недалекого моря запах водорослей и соли, а временами, когда дорога приближалась к линии прибоя, слышался и его шум. Слева и справа от дороги тянулась неширокая, но густая полоса зелени, состоящая в основном из колючей акации. Чирикали птицы, поскрипывали колеса фургонов, мерно топали копыта коней.
Дорога была оживленной. С окрестных виноградников, расположенных по склонам, катили телеги, шли крестьяне, попадались встречные караваны – по этой дороге везли великое множество грузов, потому что она нанизывала на себя все Свободные города, и из нее выходили ответвления других трактов, ведущих на север, в княжества.
Тракт пересекало множество мелких речушек, текущих со стороны гор к морю, и тогда копыта коней топали по толстым доскам мостовых настилов, а караванщик отдавал монетки мостовой пошлины на дорожных заставах, в этих местах частых и вполне придирчивых.
– А не прижмут нас с этой контрабандой? – спросил я у Арио, ехавшего рядом верхом.
Арио сам караван и возглавлял, равно как и весь отряд. Хоть и приказчиком именуется, а кто главный, сразу видно. Что он говорил – то было законом, даром что он посмеивался через слово, и даже голоса ни разу не повысил. Ну и мне ответил вежливо:
– А это не контрабанда. Поэтому ландскнехты, случись их встретить, нас не заметят.
– Община Рюгеля просто не хочет напрямую продавать? – догадался я. – Но продавать все же хочет?
– Верно, – кивнул Арио. – До границы Валаша им рукой подать, войны между ними нет. Но поддерживают они нас, так что сам видишь. Они берут чуть не половину цены за винтовки, а Валашу, который у них тоже покупал, задрали цену вдвое.
– А старичок?
– Без этого старичка в Рюгеле даже яблоко на базаре украсть нельзя. Надо с этим яблоком пойти к нему и обязательно дать ему откусить, если не хочешь случайно оказаться повешенным на собственных кишках.
– Понятно. И если попадемся как-то, то ответственность на главном преступнике города?
– Именно так. Старичка зовут Морт Удавка, и если бы он не был время от времени нужен, городской палач давно бы взрезал ему живот и намотал кишки на ворот, а потом зажарил прямо у него на глазах.
Несмотря на свой мирный вид и то, что больше всего Арио напоминал именно приказчика, в седле он сидел ровно и вооружен был серьезно. За спиной у него разместился короткий карабин рюгельской, как и мой, работы, на седле висел длинный, так называемый «рейтарский» револьвер, тяжелый, со стволом в две пяди и специальным откидным упором, дававшим при стрельбе с одной руки дополнительную опору для предплечья. А на боку у него был второй револьвер, обычный.
Пошел такой обычай вооружаться от наемных конных стрелков, называемых рейтарами. В отличие от вольных и горцев, обстреливающих вражеский строй из карабинов с удаления, а потом атакующих сперва револьвером, а затем и клинками, рейтары и начинали с револьвера, но именно своего, мощного и дальнобойного, с расстояния поменьше, но и огонь от них шел гуще, затвор дергать не надо. И расстреляв все патроны, атаковали, причем подчас не клинками, а вторым револьвером, а у некоторых их было не по одному и по два, а по три. Сабли же свои они, как и мы, возили притороченными к седлам, потому что иначе как в конном бою ими не пользовались. А у Арио сабли и вовсе не было.
Такая тактика была хороша всем, кроме того, что спешившийся рейтар сразу начинал проигрывать обычному пехотинцу с винтовкой. Поэтому многие из них обзаводились еще и карабинами, подражая вольным и горцам, но это уже не было правилом. И стрелять так, как мы из него, с седла, они не умели, хотя револьверной пальбе могли сами кого хочешь поучить.
– Далеко до сбора идти нам?
– Только сейчас спрашиваешь? – вроде как удивился Круглый. – Тебе не все равно?
– Все равно, если честно, – кивнул я. – Где всей дороги конец, я и так знаю, а где остановки по пути… какая разница?
– Это хорошо, – кивнул он, секунду о чем-то подумав. – Такие люди нам особенно нужны будут.
– Какие?
– У кого к валашскому князю личное. И кому этого доказывать не надо.
– В смысле?
Вообще-то я понял, что он имеет в виду, но хотел, чтобы Круглый Арио сказал это вслух. Не всегда следует догадливость проявлять.
– Ты – вольный, – спокойно сказал он. – Все уже знают, что случилось с вашим народом. Каждый уцелевший из вас теперь на вес золота. Ну да ладно, об этом мы позже поговорим, после того, как доберемся до места.
– А все-таки далеко?
– Дней десять пути, – ответил он уклончиво. – Мимо не проедем, не беспокойся.
8
Дорога тянулась и тянулась, шли дни, перемежавшиеся ночами, когда обоз останавливался за небольшую мзду на ночевку на общинных землях деревень и малых городов. Тянулись слева бесконечные холмы, море то появлялось справа, то снова исчезало. Поля сменялись лесами, а леса садами и виноградниками, проходили мы через дорожные заставы, пересекали границы земель. Мосты переводили наш обоз через ущелья, лишь в некоторых из которых, ввиду сухого времени года, можно было увидеть мелкие быстрые речушки, несущиеся к морю.
Кузнец в основном шел шагом, наслаждаясь спокойной жизнью, отфыркиваясь и отмахиваясь хвостом от назойливых мух, иногда я сам спешивался и вел коня в поводу, когда обоз замедлялся. Жара делала всех молчаливыми, хотелось все время пить, и всем мечталось о спокойном сне где-нибудь в тени.
Я присматривался к попутчикам, находя в них самых обычных ловцов удачи. Из двух десятков человек, подписавших контракт с Пейро, полтора десятка успели послужить в самых разных вольных ротах, наемного солдата было легко и просто опознать в каждом из них. Жизнь ландскнехта чаще всего коротка и бесшабашна, и люди, умудрившиеся пережить очередную войну, каких случалось много, становились словно существами особой породы, привыкая не бояться ни богов, ни демонов и жить сегодняшним днем. Голова и руки-ноги на месте, в кармане звенит серебро – о чем еще мечтать?
Были и новички, решившие попытать счастья на поприще обмена своей и чужой крови на то самое полновесное серебро. Но совсем неопытных было среди них всего двое, остальные решили вверить себя изменчивой удаче ландскнехта после того, как послужили в армиях разных княжеств и умудрились или дезертировать из них, или даже выйти в отставку. Отставник, правда, был всего один, остальные – дезертиры, кандидаты на петлю, случись им оказаться в родных краях и быть опознанными властями.
Быть дезертиром из армии у ландскнехтов позорным не считалось. Солдатская служба мало того, что тяжела, но в большинстве случаев на нее еще и призваны насильно, и отношение к солдату такое, какое и к каторжникам не везде себе позволяют. Особенно армии малых северных княжеств этим знамениты. Ну и гибнут солдаты часто, потому что для их князей подчас единственный источник дохода послать свое воинство на чужую войну в обмен на немалую сумму в золоте. Золото остается у князя, а его солдаты остаются на полях сражений, чаще всего даже не погребенными, а просто поживой стервятников и червей. Кому они нужны, чужаки, чтобы посмертно о них заботиться.
А вот дезертирство из вольных рот у ландскнехтов не прощается. Если нет у тебя на руках «выходной грамоты», в которой сказано, что служил ты в такой-то роте и отпущен сейчас, завершив с ней все расчеты, и нет к тебе претензий, – ты здорово рискуешь, пытаясь поступить на службу в другой отряд. Мир наемников тесен, многие из них знают многих, и если опознают, то самое лучшее, что может тебя ожидать, – быть выгнанным на дорогу избитым и голым, и с таким количеством имущества, с каким ты появился на свет из утробы матери. Если же за тобой числятся еще какие-то грехи кроме дезертирства, то до ближайшего дерева тащить недолго. Петля захлестнет шею и тебя подтянут высоко и быстро, оставив хрипеть и дергать ногами в мокрых штанах.
Среди набранных людей были и конные, ехавшие следом за фургонами, и пешие, которые то шли пешком, то катили на задках телег, свесив ноги. Конных было всего шестеро, если не считать меня, и были кавалеристы в этом почтенном цеху «белой костью». Если рядовой рейтар получал за службу десять золотых в месяц, то пехотинец редко когда мог рассчитывать больше чем на пять. Десять платили еще разве что канонирам в батареях, да и то все больше наводчикам, остальной орудийной прислуге деньги капали как пехоте. Один такой канонир, сорокалетний мужик с усами, переходящими в бакенбарды, и с руками, черными от въевшегося в них пороха и масла, дезертировавший из армии княжества Бюле, сидел как раз на телеге, что ехала рядом, и видно было, с каким почтением к нему относились остальные.