Отпив, он посидел несколько минут молча, наблюдая за тем, что происходит у него внутри. Ничего не пугало, и профессор еще раз наклонился к лужице. Два-три больших глотка – только воля заставила его оторваться. Опустив пальцы в воду, Афа сполоснул лицо и встал. Через минуту он уже был на тропе и шагал в сторону оставленного саквояжа.
Профессор еще раз огляделся, чтобы хоть как-то предположить, в какую же сторону идти, или даже найти незаметные указатели. Ничего так и не придумав, Афа пошел в сторону заката, уверив себя, что там должен быть океан. Пройдя всего несколько шагов, он остановился…
– Если появится океан, то уж точно никакой растительности рядом не будет, – рассуждал профессор. – И уж тем более воды. Правильно будет идти в противоположную сторону; во всяком случае, джунгли дадут миндаль, какие-нибудь фрукты и воду. Сейчас это важнее…
Асури стоял посреди тропы и уговаривал себя. Логика победила привязанность к океану, Афа быстро зашагал в уже знакомую сторону. Дойдя до места, где он свернул в болото, профессор потянул ветку тоненького деревца и прикрепил конец к другому дереву какими-то вьющимися растениями. Походило на шлагбаум, не заметить который было невозможно. Отойдя немного, Асури посмотрел на самодельный знак и удовлетворенно зашагал дальше.
Тропинка вела вдоль зарослей миндаля, иногда петляла между деревьями, вновь выходила на окраину начинающихся джунглей. По другую сторону тропы был все тот же тоскливый пейзаж пустынной земли, уходящей за горизонт.
Солнце уже отбрасывало тень профессора перед собой, удлинялась через каждые сто шагов, день медленно начинал превращаться в свою противоположность. Близость к экватору давала свои преимущества: день почти всегда начинался и заканчивался в одно и то же время. Сумерек в Байхапуре не было: день ждал, когда солнце уйдет за горизонт, и тут же передавал свои полномочия ночи. Темнело быстро, за каких-нибудь пятнадцать минут. Времени оставалось слишком много, чтобы начинать думать о ночлеге, и эти мысли Афа гнал от себя изо всех сил. Важнее было найти хоть какое-нибудь пристанище людей…
– Не один же я здесь! Уже пять лет работает рейтинг искренности, неужели так и не нашлось отъявленного преступника, которого бы переправили за стену у окраины Байхапура! – Профессор по особой своей привычке говорил сам с собой. Это не было каким-то помешательством вовсе. Скорее, предельная сосредоточенность Асури позволяла ему разговаривать вслух, как делал он это часто, бродя вдоль побережья у своей виллы. Это всегда были плодотворные минуты: Афа конфликтовал одной своей мыслью с другой, он умел и любил наблюдать за собственным мышлением.
Сейчас он вспомнил, что «Лотос-1» время от времени тревожно зажигал свои огоньки, и на стол дежурному инструктору ложилась сводка изменений за какой-нибудь период. Профессор же ради любопытства иногда просматривал эти сообщения. Афа даже отмечал, что владельцев низкого рейтинга едва набиралось пять-шесть процентов. Он радовался прогрессу человеческого социума, это являлось примером для многих европейских государств, цифры, мелькавшие в докладах или лекциях вызывали восхищение, удивление и даже аплодисменты.
Когда профессор Асури в последний раз проглядывал эти сводки, уточнить уже невозможно. Известно, что никакой регулярности в этом не было. Но память отчетливо подсказывала, что это было не так давно, месяц-другой назад. С ростом численности населения росли и классы рейтингов, процентное же соотношение менялось незначительно и практически составляло число, принятое называть погрешностью.
– Люди должны быть здесь, – убедительно проговорил Асури для самого себя. Интонация была уверенной, сомнений быть не должно. Афа шел дальше.
Кустарники заканчивались, легкий ветерок поигрывал листвой. Свежести не было – странный, едва уловимый запах изредка дразнил ноздри. Профессор остановился и медленно втянул в себя воздух. Ветер приносил привкус чего-то еще живого, но грязного и тухлого. Асури нехотя пошел дальше; запах усиливался. Становилось страшно, но Афа продолжал идти, подгоняя себя спасительной логикой.
– Другого пути у меня нет. И что бы там ни было, я должен об этом знать. В конце концов, все это указывает на признаки человеческой жизни.
Профессор размышлял, шагая навстречу отвратительному запаху. Шаги стали шире, чаще, словно ноги самостоятельно гнали Асури к тому неведомому и устрашающему запаху. Он обогнул последние деревья – тропа вела именно к тому месту, которое так пугало. Неожиданно вместе с появлением резкого и едкого запаха, от которого даже пришлось натянуть майку на нос, тропа уперлась в обрыв. Что там внизу, Афа еще не видел: дорога шла в гору, но было ясно, что тут, ярдов через сто, тропинка заканчивалась или, что вероятнее всего, спускалась дальше в обрыв.
Напрягая всю свою волю, Афа гнал от себя страх и шел к обрыву. Еще несколько шагов, и он увидит то, что томило, раздражало и пугало профессора все это время, когда он впервые почувствовал едкий запах.
Сделав последний шаг и опираясь на переднюю ногу, чтобы не свалиться в обрыв, Асури глянул вниз…
Сколько хватало глаз, почти до самого горизонта, огромный котлован был завален всевозможными отходами человеческого существования на земле. Перед ним появился еще один океан, океан грязи и мусора – свалка! Гниение выброшенных продуктов большей частью составляло это месиво. Разноцветные истрепанные упаковки вместе с уже серо-зелеными от жары и гниения остатками еды, которую Байхапур сваливал в этот котлован, бескрайним мертвым и бездыханным пространством лежали перед профессором.
Афа еще сильнее натянул майку на лицо так, что оставались одни зрачки. Но воздух разъедал слизистую оболочку глаз, приходилось часто моргать, чтобы хоть как-то потушить жжение.
Но даже это не заставило профессора бежать подальше от ядовитой свалки. Он стоял на краю оврага и всматривался вниз. Там внизу, среди мусора и свалки продуктов, были люди! Они медленно ходили по поверхности океана отходов республики и, словно чайки, выискивали в глубине свою добычу.
Несколько перемолотых миндальных орехов со слабеньким вкусом Hennessy вылетело из профессора прямо в овраг. Он не успел отвернуться – рвота выплескивалась из него одновременно с догадкой о судьбе, приготовленной государством Байхапур для Человека-14.
Афа отбежал от края обрыва и упал на траву. Майка была испачкана, и профессору пришлось снять ее и остаться в одной куртке на голое тело. Солнце стремилось за кустарники, становилось прохладнее. Профессор поспешил к болоту, чтобы постирать майку, напиться воды и собраться с мыслями. Шлагбаум оказался действительно необходимым приспособлением. Быстро найдя маленький колодец, Асури, уже не раздумывая, лег на землю и мелкими частыми глотками пил воду. Влага наполняла все тело, обессилившее от тошноты, дневной жары и жажды. Найдя в рюкзаке кружку, профессор поливал майку и веткой стирал с нее остатки рвоты.
Где-то вдалеке раздались голоса! Это были люди! Афа вскочил, но, испугавшись, снова присел на траву рядом с колодцем. Сквозь штаны просачивалась вода, но Асури не замечал этого. Все внимание было приковано к голосам. Они приближались.
«Это люди идут со свалки, – подумалось профессору. – Значит, это именно та тропа, которая ведет к их жилищу».
Затаив дыхание, Афа ждал, когда голоса растворятся в сумерках и он сможет выглянуть из своего убежища. В голове крутилось желание выйти к людям. Но испуг и тошнота останавливали его. Логика ясно утверждала, что это те несчастные, каждого из которых судьба определила как Человека-14. Страх же подсказывал, что эти люди – действительные преступники и заслуженно отправлены за стену Байхапура.
Афа никогда не видел Человека-14 в реальности, эти люди представлялись профессору с грубыми лицами, хитрыми глазами и заскорузлыми пальцами.
Голоса подошли уже совсем близко, и можно было отчетливо слышать речь людей.
– Вот это мне сегодня повезло! Когда в последний раз ты такое находил? – Грубый голос хвастался почти целой коробкой с пакетами нераспечатанного сока.
Женщина подсмеивалась над кем-то, нашедшим велосипедное колесо. Объект иронии объяснил, что оно очень даже пригодится для его велосипеда. И что завтра он еще раз пойдет и посмотрит, нет ли чего-нибудь подобного, чтобы сконструировать коляску-тачку для перевозки. Тогда сюда вообще можно ходить раз в три-четыре дня. Мужчину поддержали несколько человек. Один даже вызвался пойти вместе, только пораньше, чтобы успеть до всех остальных.
– Сейчас эта дура выставит меня посмешищем перед всеми! – Грубый голос с пакетами сока вынес вердикт. – Чтобы ни одна сука слова не проронила, понятно?
Все молчали.
Кто-то остановился почти в нескольких ярдах от профессора:
– Сейчас догоню…
Мужчина мочился совсем рядом. Профессор изо всех сил сдерживал себя, чтобы не разразиться случайным возгласом. Человек долго стоял за кустами, в полной тишине журчала, падая на траву и землю, моча.
– Ух, сука! – проговорил с наслаждением мужчина и заторопился за остальными.
Стихло. Асури осторожно вылез из своего укрытия и посмотрел вслед уходящим. На еще не черном фоне виднелись шесть силуэтов с огромными котомками за спиной. Трое мужчин, две женщины и, кажется, совсем еще мальчик. Голова его едва доходила до груди не самых высоких мужчин…
«Господи!» – пронеслось в голове профессора.
Хотелось крикнуть, догнать, пойти вместе с ними. Он даже сделал несколько шагов, но какой-то животный страх остановил его – страх ранее незнакомый, а теперь прочно обосновавшийся в некогда уверенном лауреате Нобелевской премии.
– Лауреат, черт бы тебя побрал! – прошептал Афа в набегающую темноту.
С трудом различая уже почти невидимую тропинку, профессор прошел к месту посуше, опустился на колени и тщательно прощупал почву. Вспомнив про Hennessy, Асури попытался разобраться в количестве остатка коньяка. На вес – еще почти половина бутылки. Это обрадовало профессора, он сделал маленький глоток и улегся на траву, подложив под голову рюкзак. Саквояж прижал к спине, чтобы ночная сырость не касалась тела, майку положил на живот (так высохнет быстрее) и закрыл глаза.