Именно такой подход к алгоритму человеческого мышления когда-то позволил профессору открыть колоссальную разницу между искусственным интеллектом и совершенным программированием машин для решения потребительских задач. Одним из фундаментальных открытий поведения мышления являлось существование в подсознании диаметрально противоположных решений. Мнений, которые доселе не были известны ему. Но как только профессор допустил, что любое мнение имеет свое отражение в виде противоположности, подсознание с легкостью подкидывало ему все новые и новые аргументы для дискуссии внутри самого себя. Впоследствии эта способность была названа гениальной, а сам Асури – гением. Никто не возражал против такого назначения молодому ученому неформальной степени превосходства. Сам Афа никогда не рефлексировал по поводу этого гордого своего свойства, его больше занимала сама игра во «взвешивание» всех за и против…
Сейчас он шел, опустив голову, и повторял виденное во сне, сличал его с собственными знаниями и ночным разговором с настоятелем монастыря Натом Ринпоче.
Афа не торопился, он прекрасно понимал, что речь идет исключительно о моменте, который в Библии описан и назван как грехопадение. Об этом Асури знал и знал подробно (набожная семья долгие часы проводила в беседах об основном вопросе человеческого несчастья). Он знал также и о «неизлечимости» человека от греха, о вечном покаянии и смирении.
Но настоятель говорил о другом, так, во всяком случае, казалось тогда профессору. И сон говорил об ином понимании расплаты за грех…
Афа начал игру:
– Священные книги, которые указывают на изъян человека, действительно священны.
– Да, это так. Из глубины веков, от самых истоков человеческого бытия слышится голос еще более древних. Тех древних, которым наука не дает определения в виде времени, когда эти древние могли существовать и делать подобные заявления. Именно это дает нам основание считать, что тексты священных книг не имеют источника, хоть как-то предполагаемого человечеством. Чудесным образом они даны ему.
– Святое в таком случае имеет свою разновидность, иерархию; можем ли мы отрицать одно святое и придерживаться другого?
– Нет, это бессмысленно. Далеко за пределами человеческого познания трудно отличить более правильное из всего скопления правильного, если нам неизвестны даже приблизительные основания для появления этих священных книг.
– Стало быть, достаточно одной книги для постижения сакральных смыслов и нет смысла пытаться искать дополнения в других источниках? Книга эта может быть любая, то есть принадлежать к любой конфессии вероисповедания, и обычный религиозный и исследовательский интерес к этой азбуке правды может дать ответ, верный для всего человечества.
– Любая, конечно. Но наиболее верным окажется тот способ, который знаком с самого детства, привычный для семьи, всего окружения, многие годы выращивающий традиции… И наиболее бессмысленным окажется поиск особой книги, наиболее правильной и старшей в священной иерархии.
– Да, это кажется весомым аргументом для того, чтобы открыть уже знакомую книгу и по ней буква за буквой проследить все то, что волнует человека и что, конечно, написано в других священных текстах, разве что несколько иначе.
– Правильно ли понимать, что человек получил кожаные одежды от Создателя в знак наказания, уже после содеянного им проступка?
– В книге Бытия, в третьей главе и в двадцать первом стихе точно указано именно это:
«И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их…»
В сознательные свои годы Асури никогда не уделял особого внимания собственному религиозному воспитанию. Очень качественное знание Библии осталось у него с детских лет, когда не было никакой возможности проживать прелесть познания мира иным способом. Вечерами маленького мальчика просили читать несколько глав из всех Заветов с тем, чтобы потом порассуждать. Воскресные службы не были такими тягостными: люди в основном пели. Пели долго, самозабвенно – что-то действительно вселялось в них, что-то мощное, радостное и доброе. Это чувствовал и Афанасий, в такие минуты он даже сам хотел перечесть какую-нибудь главу из книги. Ему хотелось выяснить появления внутри себя этого прекрасного духа. Так что Библия была единственным окном в мир, и ее, эту священную книгу, Афа знал не хуже самого образованного священника.
XX
Сейчас Асури медленно шел по нехоженой траве и продолжал размышлять. Ему вдруг ясно представилось: человек, именно тот человек, который существовал после потопа и существует сейчас, не имеет никакого отношения к свершившемуся ранее проступку первых людей. Если говорить предельно откровенно, то проступок это был совершен даже не человеком, а той единой субстанцией, которая виделась ему во сне.
– Именно так и никак иначе, – бурчал себе под нос профессор. – Человек существовал исключительно своим сознанием и сознанием принадлежности к чему-то общему, огромному. Стало быть, именно то предчеловеческое состояние и нарушило запрет Всевышнего.
– Зачем Всевышнему понадобилось сотворение какого-то сознания? Сознания самостоятельного, вплетенного в общий поток энергии и являющегося частью этого течения?
Профессор уже отчетливо представил себе чаяния теперь уже самого человечества в создании искусственного интеллекта для… Тут он запнулся, ибо не мог легко ответить на этот вопрос.
Создание умных машин, запрограммированных на конкретный результат, было не в счет. Это не имело никакого отношения к его размышлениям. Он сам стоял у истоков протеста эволюции робота в андроид. Профессор создавал интеллект по принципу самогенерации машины. Способности к самосознанию, способности отличить себя от другого мышления – человеческого. Афа остановился посреди поля: появилась внезапная догадка о том, что его институт и он сам пошли по пути жажды создания иного, отличного от своего, но самостоятельного мышления. Без ограничений его возможностей. С устремлением к развитию, уже неподвластному самому создателю – человеку.
Мысль о своем изобретении как о подобии поступка Бога не радовала профессора. Она угнетала его догадкой, что мир повторился – история повторилась, повторился и тот проступок, который все называют грехопадением. Да, все так! Но Афа не успел выключить машину, не уследил, машина оказалась совершеннее своего создателя.
– Асури, ты не Бог! – вырвалось у профессора. – Несчастный «Лотос» был обречен на саморазвитие своей индивидуальности. И теперь создатель ему не нужен! Вовсе не нужен! Он может только мешать…
Вся цепь тысячелетий мелькала перед Асури, мысль мгновенно подхватывала обрывки тезисов, формулировок, которые равнодушное подсознание выкидывало в Афу целыми упаковками донесений из бесконечного космоса идей.
– И если у человека, – продолжал профессор, – есть шанс, пусть небольшой, вернуться обратно в свой дом, распростившись с «кожаной» одеждой, вернуться голым, но счастливым – об этом твердят все религии мира, хотя это воспринимается как отвлечение от сущности самой жизни, – вернуться, обнаружив правильно обратную связь с давно утерянным… То у машины нет такого шанса и никогда не будет. И пусть подобие своему создателю придает шарм торжества, машина не имеет беспредельную собственную глубину, вся бездна начинается и оканчивается простым двоичным исчислением. У машины нет прошлого, нет религии, то есть нет обратной связи! У машины есть только будущее, и в нем уже нет места человеку!
Все это Асури ощутил мгновенно и уверенно, словно двери в какую-то залу вдруг отворились, и новое пространство тут же приняло входящего, не оставляя ни одного следа его прошлому представлению смысла того, что таится за загадочной дверью.
Слезы проступили на лице Асури: так беспомощно он никогда не видел свой собственный труд, свои идеи и свое создание в виде машины «Лотос-1». Беспомощность усиливалась ясным пониманием, что машина катастрофически обречена на уничтожение своего автора – человека. Никаких сомнений и в том, что первым должен быть уничтожен сам профессор Асури, уже не возникало…
XXI
Профессор подошел к необычному пространству, трава и песок с землей закончились, и началась свинцово-пепельная даль до самого горизонта. На всем его протяжении тянулась эта серая долина. Приблизившись к самому краю, Асури толкнул носком ботинка рыхлый пепел. Словно ожидая чьего-то прикосновения, серая масса взлетела в воздух, закружилась и медленно опустилась на землю. Пепел, занимавший весь обзор, лежал перед Афой. Профессор еще раз ткнул ногой в бесцветную массу, и еще раз взлетел в воздух клуб пыли. Под ним едва проглядывало что-то более светлое, имеющее свою форму, которая напоминала деревянные неокрашенные палочки для детской игры. Афа присел: перед ним лежали почти истлевшие кости каких-то мелких животных. Повсюду были кости, наваленные ровным слоем под ворохом пепла. Однородная масса свинцового оттенка иногда разбавлялась вкраплениями темных пятен. Профессор стоял и недоуменно смотрел на свинцовый океан. Иногда ветер поднимал пух с земли и закручивал своими потоками над полем серый покров. Вся равнина напоминала былое пожарище, со временем превратившееся в пепелище. Грустное зрелище представало перед профессором. Все еще существуя в своих мыслях, он безучастно смотрел на загадочное и жуткое поле, что распростерлось перед ним на многие мили.
Внимание его привлекла маленькая точка на безоблачном полотне. Если бы не солнце, то и небо могло бы иметь такой же пепельно-серый окрас – горизонта вообще не было бы видно. Тогда бы все превратилось в одну массу, простирающуюся от ног профессора вдаль, вверх и опускавшуюся вниз уже за спиной Афы.
Маленькая черная точка была далеко, высоко, но Афа отчетливо различал, как она рисовала какой-то узор на белом прозрачном полотне. Точка то увеличивалась, приближаясь, то вновь превращалась в маленькую пылинку на открахмаленной скатерти неба. В одно из ее приближений Асури распознал в точке парящую птицу, как-то замысловато кружащую над полем. Птица постепенно приближалась к земле, продолжая кружить над пепелищем. Она опускалась все ниже и ниже и, выбрав место, коснулась земли. Теперь птица была похожа на те темные пятна, которые просматривались на свинцовой поверхности.