Чей-то голос окликнул его:
– На солнце не выходи, там уже мухи и погнило все. Тут ищи, надежнее.
– Спасибо, – проговорил Асури и остановился.
В этом месте преобладали цветные пакеты с быстрой едой. Появлялись даже конфеты. Их почему-то профессор собирал более тщательно. Вероятно, человеческая «установка на сладкое» подействовала и здесь – Асури хотел как-то порадовать людей поселения, еще не совсем понимая, какое именно чувство он испытывал.
Кондитерских изделий было много, и Афа быстро набил ими мешок. Ему повезло несколько раз. Огромная коробка была надорвана в нескольких местах, и оттуда торчали коробочки поменьше – голландские пряники. Некоторые коробочки были совсем целы, их даже никогда не вынимали из общего ящика и выбросили не разбираясь. Не стал разбираться и профессор – сохранность упаковки убедила его в качестве пряников, и он набрал половину мешка одних только конфет.
Мешки наполнились, и профессор остановился. Распрямившись, он постоял некоторое время и даже выпил несколько глотков воды:
– У меня все! Что делать?
Где-то из-за угла почти развороченной горы раздался голос старшего:
– Найди веревку и тащи наверх потихоньку…
Профессор поглядел на свалку: никакой веревки не было. Крючком палки он стал протыкать мусор в надежде, что крючок зацепит что-нибудь подходящее.
– Факир!
– Что?
– Ты слышал, что я сказал про веревку?
– Да, спасибо…
– В следующий раз сразу отвечай, не жди, когда переспрошу. Нашел веревку?
– Нет еще…
– Иди сюда, я тебе дам…
Профессор сделал несколько шагов, но люди уже передавали клубок из рук в руки. Последний посмотрел на профессора и кинул клубок.
– Спасибо большое…
– Ага… – донеслось в ответ.
Проверив свою крючковатую палку на прочность, Афа связал два мешка и перекинул их через плечо. Не совсем удобно, но нести можно. Прихватив картонку, он сложил ее в несколько раз и подложил под веревку. Теперь уже ничего не резало и не мешало идти.
– Я пошел?
– Да, потихоньку выбирайся, – раздалось с той стороны мусора.
Наверху уже сидели несколько человек и поджидали остальных. Кто-то развернул пакет, найденный внизу, и аппетитно жевал.
XXXII
Обратно шли медленно. Груз давал о себе знать. Старший обнадежил, что успеют вернуться засветло. Афа мечтал окунуться в океан.
– Вселенная так устроена, материализация ее всегда чувственна, – продолжал Афа рассказывать другу. – Мы это мало осознаем, понимаем еще меньше, но всё, что мы видим и слышим, всё это чувственно. И камни, и вода, и огонь.
Стаевски слушал внимательно. Он всегда превращался в ученика, если речь шла о теме, ему малознакомой. Марек специализировался на соответствии кибернетического языка с языком как таковым. Он умел распознать в цифровой логике задач и решений тот уровень, который не допускал сбоев. Иными словами, Стаевски представлял службу безопасности Института мышления, но в обратную сторону – чтобы машина не дала сбой и в мир не просочилась ошибка искусственного интеллекта. В этом смысле он действительно был гений. Еще в раннем возрасте, будучи студентом, Стаевски развлекал сокурсников тем, что, прочитав половину, а то и меньше, задачи, он говорил, что будут спрашивать, и тут же сам отвечал. Он умел читать логику мысли, читать превосходно, и равного ему не находилось. Афа познакомился со Стаевски в Дубровнике, и с тех пор они не разлучались. Доверие было абсолютным. Логика поляка была фантастической, но в жизни он оставался все тем же деревенским наивным юношей, над которым и посмеяться не грех. Асури же, напротив, владел интуитивными знаниями. Хотя и их он получал из детального исследования мирового мышления и исторического анализа культуры человечества. Никакого сомнения в том, что человечество движется вперед, не существовало, стало быть, создать искусственный интеллект по подобию чувственного организма человека было первейшей задачей. Сейчас уже ясно, что в создании умной самостоятельной машины Асури превзошел всех. Превзошел и тех, кто разрабатывал андроидов – внешне неотличимых от людей существ, напичканных всевозможными программами и вариантами. «Ходячие энциклопедии», как называл их Асури. Доля правды в этом была.
– Но ты же понимаешь, что чувственность всегда выражается поведением? Она просто не всегда регистрируется, Фалькао, и всё.
– Ты прав, только поведение горы и поведение человека разное. И совсем не в том смысле, что гора – это фундаментальное и вечное относительно исторического момента, а человек, напротив, подвижное существо, способное к ощущениям. Я тебя спрошу так, Марк, если можно тебя спросить не как ученого, а как умного и религиозного человека. Ты и отвечай мне как умный, а не только как религиозный.
– Я попробую, если хватит ума… – Стаевски никогда не шутил, поэтому его высказывания всегда вызывали смех. Среди тех, конечно, кто отчетливо понимал, насколько серьезен профессор сейчас.
– Вселенная разумна, Марек?
– Разумна, конечно…
– А теперь главный вопрос, господин профессор. То, что мы называем Вселенной, Высшим разумом и так далее – это все диалектично?
– В каком-то смысле ответ не будет иметь точности. Это же нам неизвестно, мой дорогой! Я скажу «да», но, уверен ли я в этом «да», неизвестно.
Асури даже приостановился. Вся его стройная логика неожиданно исчезла. Такого ответа он не ожидал, даже приготовился лихо идти дальше, но теперь остановился посреди тропы полностью – и мыслями тоже. Идущие сзади обогнали двух профессоров, и группа стала растворяться в начавшемся тумане.
– Мы не можем это сказать с точностью, Марек?
– Не можем, Афа… Езус Мария! Фалькао…
– Почему? Разве не всё, что познается нами, является нам исключительно в диалектике природы вещей?
– Мы как произведение Вселенной – диалектичны.
– В смысле греха, это ты имеешь в виду, Марек?
– Нет, я сейчас отвечал как умный. Как религиозный отвечу – да, из-за греха.
– А соединить можно?
– Ум и религию?.. Ну… – Стаевски долго думал, прежде чем ответить. – Я пока не могу…
– Ладно, давай по отдельности. Почему мы двойственны? Материя и дух? Это ты имеешь в виду?
– Нет, только дух – он в нас двойственен. И, кстати, во всем остальном, в горах тех же, может быть, и не двойственен вовсе. Те же горы вполне себе не двойственны, а истинны.
– Дух двойственен, Марек?
– Да…
– Как ты это объяснишь мне, Марек?
– Постараюсь просто, если получится. Энергия и сохранение энергии – это один источник? Или два?
– Два, Марек, вне сомнения, два.
– Вот тебе и ответ. Дух без материи, то есть вселенский дух, двойственен. Он – дух, и в то же время – место для самого себя.
– Значит, и Вселенная дуалистична, профессор.
– Не знаю этого я, не знаю. Я знаю, что Вселенная подчинена духу и согреваема им. Или – Вселенная источает дух, который согревает ее, понимаешь? Вот как летающие тарелки, Фалькао. Они летают со скоростью, невероятной для нас? А всё потому, что они летают в эфире, где можно развить такую скорость. Только эфир эта тарелка сама себе вырабатывает перед собой и потом уже в нем летит. Так и Вселенная вырабатывает дух и в нем согревается.
Группа уже подошла к холму, осталось теперь только спуститься по крутой тропе вниз. Шли по одному, и, как только внизу кто-то добирался до пологого места, шел следующий. В поселке уже раздался сигнал, люди сбегались к красному дому. Несколько человек выстроились у кучи собранного добытчиками за весь день и, поднимая пакет, выкрикивали его название. Тут же подходил человек и забирал необходимый продукт. Вся куча разделилась на несколько десятков рассортированных находок. Что-то еще валялось на площади, но это уже не интересовало дежурных, раздающих добычу. Раздался еще один сигнал, и рваная толпа ринулась поглощать те остатки объедков, которые не понадобились поселению.
Этого Асури уже не видел. Он спешил к океану и сейчас плыл вдаль, смывая с себя остатки дневного труда. Океан принимал профессора и подталкивал к нему маленьких рыбешек, которые срывали с него даже крохотные воспоминания о свалке Байхапура.
XXXIII
Только-только начинало смеркаться, когда в пестрое общежитие искателей пропитания принесли еду. Из миски пахло приятно, намного приятнее, чем профессор мог себе представить. Брезгливость исчезала: ему казалось, что это какая-то игра и что на самом деле он ест блюдо, приготовленное из прекрасных и свежих продуктов, а свалка – это всего лишь жуткая метафора человеческого финала. Сознание не приводило никаких доводов, кроме одного – социальный человек способен привыкнуть ко всему. И прав Стаевски – им действительно повезло.
Профессором владело еще одно чувство, и он не гнал его от себя, а смиренно внимал глубинному своему страданию. Решение судьбы Человека-14 было целиком на совести Афы и только косвенно на его сотрудниках – коллегах по институту. Не представляя себе Человека-14 в реальности, даже в воображении, Асури положился исключительно на заметки исследователей всех социальных групп государства. Убедительность заметок была подтверждена документальными съемками о жизни подобных существ. Сегодня Асури чувствовал себя преступником, прекрасно понимая, как все произошло. Он знал, что человеческое мышление всегда разделено нерушимой границей. Границей, отделяющей созерцание объекта и созерцание субъекта. Даже в юриспруденции существует понятие – замена субъективной оценки. Всего-то ничего – подменить свою негодующую оценку поведения какого-нибудь пройдохи на почти осознанное объективное неприятие отвратительного явления. А стоит лишь произвести операцию в своей голове, и преступник уже представляется не человеком, а всего-навсего объектом праведного объективного анализа.
В такие минуты Афа боялся поднять глаза на окружающих. Внутри все горело, взрывалось, а если и стихало, то как-то нелепо, неосторожно, все время не до конца, всегда готовое с новой силой охватить профессора и повалить его в бездну стыда и горечи.