Уехать в Европу я не мог: это было опасно. Оставаться в Малайзии мне не хотелось, я перебрался в Байхапур и даже пожертвовал приличную сумму на революцию. Я решил начать новую жизнь в Байхапуре и постепенно под видом бизнеса объявлять о своих деньгах. Сразу я этого сделать не мог, у меня было сумасшедшее богатство. Я прожил так года полтора-два, но мои прежние работодатели нашли меня, и тогда я вынужден был сделать выбор: работать на них, как и прежде, или отказать. К тому времени рейтинг уже существовал, и я не мог откупиться незаметно. Тогда я решил собрать все свои наличные сбережения и покинуть Байхапур. Я хотел спрятаться в любом месте, где смог бы продолжать спокойную жизнь.
Таможня Байхапура остановила меня на вокзале перед обычным поездом-паромом из Байхапура на материк, и через неделю меня привезли к стене и закрыли за мной дверь. Когда селезенку, которую поменяли на новую, выбрасывают в мусорный бачок, она еще живая некоторое время, Фалькао. Но, отрезанная от всего живого, она не выдерживает и умирает. Это я понял, стоя перед пустыней за стеной. Прошло уже года три, как я здесь, ты видишь сам, что из этого вышло. И сегодня нет никого, кроме тебя, кто знает обо мне все и даже то, что я абсолютно согласен с таким выводом твоего закона – может быть, мне необходимо еще большее наказание. Сегодня утром я думал, что, если меня забьют палками перед народом, как паршивую собаку, это будет самое лучшее, чего я заслуживаю, и я ждал этого момента. Я действительно хотел, чтобы эти люди прибили меня до смерти…
Вождь замолчал. Афа все еще держал перед собой сигарету, которая давно уже потухла, истлела, превратившись в пепел. Ответить было невозможно. Варгас говорил просто, даже с обыденной интонацией. Подобрать к его словам достойное чувство профессор не мог. Сказанное вождем не входило в понимание ученого о возможностях человеческого преступления. И в то же время Асури испытал неимоверное притяжение к тому, что сказал Варгас. Профессор помолчал несколько минут и неохотно произнес:
– Вождь, позволь мне промолчать?
– Молчи, Фалькао, молчи… Это не тебе я сказал, это при тебе я захотел сказать. Теперь я имею право спросить то, о чем спрашивал раньше. Как ты, создатель рейтинга, оказался в самой бездне человеческого наказания?
– Пока ты говорил, Варгас, я думал об этом и понял, что сказать, как это сделал ты, у меня не получится. Мое присутствие здесь – не расплата за содеянное, нет. Это сознательное решение искусственного интеллекта убрать меня из собственной истории. Но у меня, вождь, есть шанс все повернуть вспять. Я здесь не преступник. Я здесь – для понимания содеянного мною, и сейчас мне кажется, что такое решение вообще находится свыше. Но подтвердить это я не могу, доказать – тем более. Это всего-навсего моя вера и надежда.
– Надолго ты здесь, Фалькао? – неожиданно спросил Варгас.
– Навсегда… – очень тихо и уверенно проговорил Афа.
– Не думаю, Фалькао, хотя понимаю, что ты меня не обманываешь. Тебе завтра на работу?
– Да, я уже сегодня прогулял. – Профессор кисло улыбнулся, но Варгас не обратил на это никакого внимания.
– А что ты умеешь делать, Фалькао?
– Ничего, вождь. Могу только думать, и всё. Я же ученый.
– Ну, Стаевски тоже ученый, но вот видишь, оказался замечательным столяром. Пойдешь к нему?
– Я? К Стаевски? Строгать доски и прибивать их друг к другу – никогда. Варгас, меня устраивает моя работа. Не придумывай мне облегчение.
– Хорошо, тогда я попрошу тебя иначе. Ты понял, что нас не оставят в покое после того, что сегодня произошло. Придет время, и всех нас перережут, как кур на птицефабрике. И не потому, что те люди – негодяи, нет. У них нет другого выхода… Они сожрут или друг друга, или нас. Нас – проще. Это даст им возможность иметь подход к свалке и воде. Ты понял?
– Я понял, что ты сказал, но не понял – зачем?
– Фалькао, единственный способ спастись нашему поселению – это назначить тебя охранником побережья…
– Вождь, я отвечу не думая. Все, что сегодня произошло, – случайность, и я не могу гарантировать, что такое может повториться. Я не в состоянии контролировать себя или просто быть убежденным в своих возможностях. И ты не обольщайся. Оставь меня там, где я сейчас нахожусь, вождь…
– Нет, Фалькао, ты не можешь покидать селение. Даже если то, что произошло, больше у тебя не повторится, то легенда об этом – лучшее орудие защиты. Ты должен быть в колонии постоянно.
– Тогда я буду следить за чистотой в нашем поселении. Мне нетрудно, мы превратимся в городок, который будет прекрасен и чист. Сейчас хлам и мусор валяются между домами, и это неприятно. Если все убрать, не сразу, конечно, сложить в мешки и отнести на свалку, мы будем жить чище и лучше…
Вождь уже не слушал профессора, он улыбался во весь рот, и только совсем наивный человек не угадал бы в смеющемся Варгасе счастливого хитреца, который провел мудрого человека и получил все, что хотел изначально.
Профессор не принадлежал к наивным простакам, но он тоже рассмеялся в ответ на реакцию Варгаса. Бородачи схватили друг друга за руки и смеялись уже друг над другом и над судьбой, которая предоставила им сегодняшний день для испытания, мук, счастья, дружбы, любви, боли, радости… Редко человеку выпадает такой насыщенный день. Сидящие мужчины знали цену этому подарку, и поэтому смех их был долог и искренен…
– Варгас! Варгас! – Кто-то бежал к мужчинам. – Тебя просит Мэле. Он умирает…
Вождь сорвался с места и побежал в селение. У постройки, где жил старик, уже собралось десятка два человек. Перешептываясь, они стояли вокруг лежанки, которую по просьбе Мэле вынесли из дома. Рядом с ним сидела Даша и мокрой тряпкой вытирала лицо, грудь, руки старика…
Люди расступились и впустили в центр запыхавшегося Варгаса. Кто-то держал наготове маленькую табуретку. Вождь сел у изголовья и наклонился к своему самому близкому другу на всем побережье.
Мэле приподнял руку, и Варгас жадно схватил ее – старик даже немного поморщился…
Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Им незачем было разговаривать: за годы, проведенные вместе в заботе о поселении, наведении порядка, справедливости, всё, что можно и нужно, было уже сказано. Сентиментальность давно исчезла из жизни вождя и его ближайшего помощника, поэтому слова признательности, успокоения, поддержки были просто не к месту. Изредка Варгас гладил руку старика, и тот улыбался. Вторая рука Мэле лежала на коленях у Даши, которая старалась массировать пальцы, придавая крови еще хоть какую-нибудь силу для течения в умирающем теле. Раскинув руки, будто обнимая своих друзей, Мэле тихо лежал и смотрел в небо.
– Вождь, – почти неслышно проговорил старик, – я верующий, ты знаешь. Я хочу исповедаться, а священники к нам до сих пор не попадали…
Мэле грустно усмехнулся. Священник-преступник – этого еще не хватало.
Варгас нагнулся еще ближе, почти к самому лицу:
– Что сделать, скажи, я сделаю…
– Попроси Фалькао поговорить со мной… Он не священник, но он понимает Бога. Он больше священника.
Варгас кивнул и обернулся к людям. Среди остальных стоял и профессор. Вождь встал, подошел к Афе и что-то прошептал на ухо. Тот слушал и внимательно смотрел на Мэле. Потом, ответив также шепотом, Асури подошел к старику и сел на освободившуюся табуретку. Убрав руку с колен Даши, старик как-то неловко помахал ею в воздухе над собой. И Даша, и все остальные тут же отошли как можно дальше – профессор и Мэле остались совсем одни.
– Фалькао, когда я увидел тебя в первый раз, я понял, что ты не такой, как все. Не скажу, что святой, не знаю, не видел никогда… Ты… Я прошу, выслушай меня. Мне важно, чтобы я очистил душу перед смертью и ушел отсюда спокойным. Помоги мне в этом. Я хочу, чтобы ты вытерпел мои слова и сказал то, что говорят священники в конце всего: «Прощаются тебе грехи твои…»
Профессор растерялся, стал оглядываться на вождя, на остальных людей. Помощи ждать было неоткуда, все молча и покорно стояли поодаль, а решиться бросить Мэле и отойти к ним Афа просто не мог.
Мэле слегка потряс руку профессора:
– Ты ничего не бойся, Фалькао. Ты просто выслушай меня и перед тем, как я умру, скажи те слова, которые нужно. Человеку это необходимо. Дело не в старости, нет. Дело в том, что с возрастом быстрее думается или вовсе не думается о жизни. Поэтому много времени остается, тогда и приходит в голову какой-то другой смысл. Понимаешь, если живешь, чтобы выжить, ничего путного в голову не придет. А когда ты живешь… Я хочу тебе сказать, что только здесь, уже на старости лет, я впервые понял, что такое жизнь. Может быть, это были самые мои счастливые годы. Здесь я жил, хотя уж здесь первое время точно приходилось выживать и даже выть от отчаяния. Твой рейтинг, Фалькао, очень нужный для человека удар. Очень…
Мэле другой рукой потянулся к лицу профессора. Взяв несколько прядей, он подтянул к себе лицо Афы и заговорил. Профессор чувствовал его дыхание, спокойное и мелкое, – так дышат собаки, когда, набегавшись за добычей и успокоившись, лежат у ног хозяина. Когда пасть уже можно закрыть и дышать только одним носом. Мэле, отохотившийся уже давно, только и ждал момента, когда ляжет у ног своего хозяина. Не найдя никого, кроме Асури, он говорил ему о своей жизни. Отодвинув табуретку, стоя на коленях и опершись одной рукой о песок, Афа приник к самому лицу старика и слушал каждое слово. Время от времени Мэле останавливался и немного отодвигал лицо профессора от себя, чтобы удостовериться, слышит ли его духовник. Убедившись, старик опять притягивал к себе лицо собеседника и продолжал говорить.
Мэле прожил не только длинную, но и очень пеструю жизнь. Простое перечисление его проступков заняло минут десять-пятнадцать. Старик помнил свою жизнь и старался как можно подробнее передать ее профессору. Словно все, что он сейчас отдаст, так и останется на этой земле, и уйдет Мэле в иной мир свободный и чистый. Нужно теперь только подтверждение профессора, что он все слышал, все понял и оставляет земную жизнь человека здесь, на земле, вместе с