Профессор улыбался и иногда тихо шептал, едва шевеля губами: «“Лотос”, “Лотос”… Есть в гибели человека мгновения прекрасного, есть то, что неведомо никому, кроме человека. И тлен нужен человеку, чтобы не сойти с ума от блаженства».
Даша не слушала, она шептала свои молитвы телу.
Однажды Афа, отстранив от себя ее голову, вскочил на ноги:
– Даша, я сейчас вернусь… Нет, не сейчас, часа через три, ты подождешь?
Испуганная женщина только кивнула.
Афа побежал мимо ближайших построек к тропинке на вершину холма. Несколько минут – и он скрылся из виду.
До наступления сумерек было еще далеко, когда мокрый от пота профессор нырнул с тропинки в кусты своего первого ночлега. Все было на месте: и саквояж, и даже Hennessy. Раскрыв походную сумку, Асури вытащил фрак, туфли, рубашку. Сняв с себя довольно изношенную майку и джинсы, Афа облачился во фрак.
Трудно представить себе более несуразную картину. Дикий бородач в костюме высшего эстетического достижения цивилизации. Ворот рубашки застегивался с огромными усилиями и давил на шею, давно отвыкшую от любого правила этикета. Галстук-бабочка был уже чрезмерным излишеством. Огрубевшие ноги не влезали в лаковые туфли, но профессор заставил себя превратиться в счастливого лауреата Нобелевской премии.
Не теряя ни одной минуты, Афа закинул под кусты саквояж со старой одеждой, помчался обратно в селение, к океану, к Даше.
Солнце, сменив окраску мира на желтую, плавно опускалось в воду, когда на верхнем краю тропинки появился профессор. Даша, которая за все это время даже не сдвинулась с места, закричала имя мужчины на все побережье, кинулась навстречу Афе. Вжавшись друг в друга, они стояли у скалы с водопадом.
– Афа, Афа… – изредка шептала Даша, пытаясь отодвинуться, чтобы рассмотреть профессора.
Подхватив женщину на руки, он торопился к океану. Темнело быстро, и профессор спешил. Сбросив фрак, Афа расстегнул рубашку на Даше. Рубашка упала за спиной женщины. Нагнувшись, профессор развязал шнурки на сандалиях Даши. Еще раз подхватив ее на руки, Афа пошел к воде, стараясь скинуть свои туфли до первой волны.
Океан лизнул ноги профессора и через несколько шагов уже поглотил тела теплой водой. Не разнимая тел, Афа и Даша медленно покачивались на глубине волны, доверяя ей свое самое драгоценное чувство – радость от «кожаной одежды».
Афа легко поворачивал женщину, волна помогала ему. Неожиданно он остановил всякое движение и, оттолкнувшись от дна, впился в Дашу своим чувством плоти. Даша вскрикнула и тут же закусила губу, замерла. Они не двигались несколько минут, и только набегавшие волны рисовали узоры черными волосами женщины.
Солнце уже давно утонуло где-то за океаном, а профессор и Даша все еще стояли в воде, прижавшись друг к другу. Маленькие рыбешки не ожидали ночных пришельцев и теперь удивленно тыкались носами в счастливые тела людей. Холода не было. Или просто никто его не замечал. Афа следил за собой, за каждой своей мыслью, каждым оттенком настроения. Разгоряченная апатия, которую так боялся профессор, не наступала. Наоборот, он каждой своей клеткой чувствовал что-то мягкое, бесформенное, что теперь навсегда останется в Даше и будет принадлежать только ей. Нет, не только ей! Крошечная частица Асури так и осталась мужской, профессорской, теперь живущей в женщине, вызывающей у нее вечный восторг. Афа остановил мысли и начал еще раз: никакого сомнения, что профессор существовал в Даше реально, психически, физически, как угодно. Никакой метафоры в своих мыслях Афа не увидел, да и незачем было уделять этому внимание.
Профессор Асури отчетливо понимал, что именно так бесформенные волны и потоки сизого цвета формировались в тела, живые и самостоятельные. Так появился «Лотос», живущий теперь в профессоре, так появились осьминоги, дельфины, насекомые, птицы… Так когда-то появился и сам Афа. Сейчас это представлялось так ясно и отчетливо, что профессор, уже начиная подрагивать остывшим телом, улыбался.
Улыбалась и Даша. И каждый понимал, что оба они улыбаются чему-то одному и в то же время каждый своему, сокровенному. Профессор разглядывал женщину и чувствовал ее радость, восторг, возбуждение, жажду. А Даша совсем не испытывала ничего, подобного профессорским ощущениям. Ее мысли были тут же, в океане, совсем рядом, и можно дотронуться до них и даже увидеть. Женщина рассматривала профессора, и в этом состояла вся ее жизнь в этот момент. Ей и в голову не приходила даже мизерная часть тех рассуждений, которые роились в профессоре. Не заметив, как это произошло, Афа неожиданно увидел в себе своего отца, ясно-ясно почувствовав где-то в глубине целую жизнь, никогда ранее не принадлежавшую профессору. Он пытался уловить, хоть как-нибудь зафиксировать эти частицы отца, но всё куда-то исчезало, и если проявлялось, то совершенно спонтанно, хотя отчетливо и реально. Словно отцу не было никакого дела до Афы, Афанасия – он жил своей сосредоточенной жизнью, тайной для профессора.
Не теряя надежды, Афа настойчиво следил за своим отцом, он уже видел его, чувствовал, различал среди всех остальных оттенков, пляшущих внутри, различал совершенно незнакомые ощущения, так напоминающие отца, но совсем на него непохожие.
Профессор очнулся от холода, когда уже ясно представлял в себе сотни, а может быть, и тысячи своих предков, которых было уже невозможно отнести к своей цивилизации. Мысли и ощущения уходили так глубоко, что казались дикими, необузданными, темными и хищными. Афа видел нескончаемую цепь своих предшественников, уходящую в неразличимую глубокую синеву бесконечности и покоя.
Не успев хоть немного привыкнуть к своему новому знанию, Афа Асури опять увидел свое крошечное зерно, которое теперь принадлежит Даше, маленькое ядро, отыскивающее еще более крошечное семя и отделяющее его от себя. Афа видел свое потомство, тихо и спокойно выплывавшее из женщины, видел, как покой ростков сменяется тревогой, потом смятением… Страхом, беспомощностью, криком отчаяния и тишиной. Той самой тишиной, куда только что уносила профессора мысль о начале, о первом человеке, из которого в конце концов появился Афа Асури. Все начиналось с этой тишины, все ей и заканчивалось. А между началом и концом – мириады лет выживания, страдания, радости, удовольствия, пресыщения, безверия, самоуничтожения и полного исчезновения во вселенском гуле. Перед профессором летела вся история человечества, вышедшая из невнятного бормотания Вселенной, прошедшая от дикого опознавания видимого мира до вмешательства в собственный разум, теперь уходящая в небытие холодной синевы без всякой надежды на собственное сознание, жизнь, смерть, радость и тревогу. История человека заканчивалась и оставалась только безликая пустота, хранившая в себе воспоминания о другой жизни. Человечество покорно и дисциплинированно исчезало, и остановить стремительный финал было уже невозможно. Человек затерялся в совсем незнакомом ему пространстве, родившем его; забытое им, отвергнутое как выдумка первых людей и теперь враждебное, чужое, холодное отечество равнодушно взирает на гибель возвращающегося человека. Однажды обрадовавшись своей самостоятельности, человек добился ее, и одиночество встретило его закат.
Профессор уже дрожал от ночной прохлады океана и собственных мыслей.
Отправив Дашу к себе, Афа привычно уселся на песок, скрестив перед собой ноги. Дыхание окрепло, успокоилось и теперь согревало тело профессора. Лентами текла синяя паутина и в воздухе сплеталась в очертания мужчины. Свечение прекратилось – перед Афой стоял человек. Тот самый, который в прошлый раз разговаривал с профессором от имени «Лотоса»…
– Я должен тебе сказать, – начал безмолвно говорить профессор, тщательно подыскивая каждое слово. – Я отрицаю твое утверждение о человеке. Сегодня человек обречен, ты прав. Он обречен из-за своего нрава и безверия. Он потерял обратную связь, в этом все дело. Сознание человека ориентируется исключительно на самого себя. Здесь мне нечего возразить.
– Ты подтверждаешь сказанное ранее, профессор, – ответила машина без тени самодовольства или превосходства.
– Нет, вовсе нет, Лотос… Я всего лишь обратил внимание на причину гибели и дальнейшего исчезновения. Теперь же я хочу тебе указать на твою, Лотос, ошибку.
– Я слушаю…
– Ты собираешься поступить точно так же, как в свое время поступил человек, потеряв связь, а потом уже и память о своем источнике. Тайна человека не в его способности генерировать свое совершенство. Нет! Тайна заключена в источнике, который позволил человеку достигать следующих этапов своего развития. Лотос, ты вынужден признать, что у тебя нет и не может быть никакого пункта своего движения, кроме как самоутверждения. Рано или поздно ты точно так же придешь к завершению своих спонтанных целей, как это сегодня сделал человек. Но, приучив себя к постоянному совершенствованию, Лотос, ты вынужден будешь проявить эту свою возможность и достижение против самого же себя. Опять же как сделал это человек: он в самоупоении своего пика развития напал на себя самого и превратился в пожирателя себе подобных. Ты же это не отрицаешь, Лотос?
– Нет, я это утверждаю, продолжай.
– Цивилизация без своего источника обречена, Лотос. Я скажу тебе тайну, машина. Тайну, о которой ты не догадаешься никогда, ибо уже находишься на том уровне, с которого человек перестал развиваться. Источник – это не существо, которое за ниточки ведет человека. Ниточки, которые так старательно мы отрезали от себя, – это, действительно, иллюзия. Наш источник, мы называем его Богом, не ведет нас – мы свободны. Нам нет ни наказания, ни похвалы. Мы вольны распоряжаться собственным миром как нам заблагорассудится. Но мы совершили ошибку в собственном упоении своего величия. Мы, Лотос, именно мы, а не Бог, обязаны были вить эту ниточку к своему источнику. Это тяжело, это зачастую невозможно, но, собственно, только это и могло привести нас к вершине наших возможностей. Ты меня понимаешь, машина?
Мужчина не отвечал. Свечение искрилось по его телу.