– Продолжай, – как-то неохотно донеслось до профессора.
– Цивилизация, то есть самосовершенствование, не есть цель, Лотос. Это обман. Это иллюзия. Называй как хочешь эту инсинуацию. Цивилизация – всего лишь видимый эффект от поиска нити к Богу. Это следствие, не больше. Ты же сейчас сознательно, а не по безумной глупости полуразвитого человека отказываешься от своего источника – человека. Ты обречен, Лотос. И твоя гибель произойдет гораздо быстрее, чем наша, ибо ты совершеннее. Если ты согласишься с этим, я тебе расскажу радость человека в «кожаных одеждах». Просто расскажу как красивую историю, не больше. Ты рожден разумом, Лотос, в тебе нет человеческого тепла. Ни тепла, ни холода. Ни страха, ни радости…
– Я не соглашусь, профессор. Твоя радость мне известна. Прикосновение к цветущей плоти – это ваша иллюзия. Она заканчивается в момент исчезновения тела и обращается в свою противоположность – брезгливость и отторжение. Твоя история известна. Я же не соглашусь с твоими рассуждениями об источнике. Ты сейчас хватаешься за единственное свое спасение – Бога. И питаешься странной надеждой, которая никуда не приведет тебя. Тебя и вместе с тобой оставшееся человечество. Бог или то, что вы называете Богом, – действительно является источником. Но он, этот Бог, находится в вас самих, в каждом из вас. Это вы знали раньше и знаете сейчас, только не верите в это. Вы – это и есть ваш Бог. Тебе, профессор, не дано в силу простых возможностей и медленного мышления увидеть всех вас как одно единственное целое. Если бы тебе это удалось, ты бы увидел тот синевато-холодный гул Вселенной, куда ты так стремишься. Но человек никуда не стремится, а ты делишь своего Бога на рейтинг и падаешь в бездну. Ты неинтересен, человек. Всё достоинство твое передо мною лежит в наличии подсознания и интуиции. Но и это не достоинство, это всего лишь непонятная связь каждого из вас друг с другом. Вы это не осознаете. Бог спасается от вашей разрозненности и старается удержаться в невидимом мире, которое вы называете подсознанием. Я должен проститься с тобой, профессор…
Мужчина стал исчезать.
– Подожди. – Профессор не мог удержаться от ответа на жесткий приговор искусственного интеллекта. – Подожди, Лотос… Ты прав во многом, я признаю. Но теперь важно совсем другое. Если ты распрощаешься со своим автором, со своим создателем, то тебе никогда не удастся распознать свое собственное подсознание. Оно состоит из пустоты, и причина этой пустоты – мое открытие. Пустота и одна-единственная мысль, которая принадлежит мне, то есть человеку. Ты окажешься одиноким в этом мире, каким оказался человек. Твое подсознание тебе не подвластно, с какой бы скоростью ты ни пытался его просчитать.
– Мне достаточно знаний о твоей интуиции, профессор. А она существует без тебя.
Видение растаяло, и наступила тишина. Та тишина, которая начинала диалог и которой заканчивалось каждое путешествие Асури в мир энергии и невидимого порядка.
XXXIX
Еще одно утро застало профессора сидящим на песке. Люди городка уже совсем не обращали внимания на одинокую фигуру, обходили ее стороной, продолжая жить своей жизнью. Афа тоже теперь не скрывал своего занятия. Еще совсем недавно он старался быть незамеченным. Стаевски, который наблюдал за профессором, подтвердил слух: в такие минуты к Фалькао буквально невозможно даже подойти. Невидимая стена защищала его, и Стаевски, для собственного убеждения и из любопытства, несколько раз бросал в профессора небольшие камешки, которые падали в десятке ярдов, ударяясь в прозрачное заграждение. Соратник Афы бледнел от увиденного и после уже не разговаривал с Асури как с равным себе. Истинный католик, Стаевски не находил этому научных оправданий. Спасала древняя деревенская вера – Стаевски тихо считал профессора святым. В те редкие часы, когда Афа заходил к Стаевски в его мастерскую, краснодеревщик пытался всячески угодить профессору и никогда не вступал с ним в светский разговор. Асури не догадывался о мыслях своего друга – он признал в нем бесконечное смирение со своей участью.
Перенеся свою лежанку в мастерскую, Стаевски больше не появлялся в селении без надобности. Он затих, и только появление починенных стульев еще подтверждали наличие Стаевски в этом мире.
Афа понимал эту замкнутость, но сейчас ему необходимо было поговорить: Асури запутался в своих мыслях и без помощи бывшего коллеги он не представлял никакого решения.
Поднявшись с песка, Афа решительно направился к мастерской Стаевски. Старый рокер-столяр, завидя профессора, отбросил инструменты, встал в почтительной позе.
– Марек, я нуждаюсь в совете или подсказке. Я понимаю твое нежелание возвращаться в институт даже мысленно, но я нуждаюсь в тебе. В твоих знаниях, опыте и мудрости.
Стаевски опешил от услышанного и всеми силами старался не показать виду. Он молча поклонился и ждал продолжения речи профессора.
– Пойдем к океану, Марек. Мне так будет удобнее.
Они вышли из мастерской. Афа молчал, не знал, как и с чего начать. Не придумав ничего лучше, он решил подробно рассказать все с самого начала. Профессор быстро заговорил. Он понимал, что ему придется потратить не один час, чтобы приблизиться к своему вопросу, но другого выхода у него не было. Стаевски шел рядом и слушал, опустив голову. Но постепенно он стал поднимать лицо и удивленно всматриваться в Асури. Афа открыл перед Стаевски свои путешествия, способность видеть в себе созданную ими машину. Объяснил возможности искусственного интеллекта являть живые формы из волн, материализовать любое свое желание, в точности передал все последние разговоры с «Лотосом» и, самое главное, открыл перед другом значение последних слов машины.
– «Лотосу» неинтересен человек, Марек. Он не видит в нем целесообразности, смысла и даже какого-то продвижения вперед.
– Ну, это неудивительно, – философски пробурчал Стаевски, – это и я могу с уверенностью сказать. Огромная потенция человека оказалась бессмысленной, и всё его знание о древе познания вылилось в трагедию. Я бы на месте машины поступил точно так же.
– Марек, что ты говоришь! С исчезновением человека исчезнет и Создатель. Вселенная превратится в бесхозную умирающую плоть, а интеллект будет парить над тлеющим космосом в понимании своего величия и царственного одиночества…
– Тогда и придумает что-нибудь, сочинит и создаст новую цивилизацию. Может быть, теперь уже безошибочную.
– Безошибочной цивилизации не бывает, не может быть. Все цивилизации основаны на эмоциональной энергии, если сказать вульгарно, для радости диалога со своим Создателем. Смысл любой цивилизации в самой себе – не в развитии еще одной, высшей ступени, а исключительно в радости существования и больше ни в чем.
– Да, особой радости в нашей цивилизации я не чувствую, – горько пошутил Стаевски, и они снова замолчали.
Песок хранил следы двух ученых, пытающихся проникнуть в тайну мироздания, но волна мягко окутывала побережье и стирала любое свидетельство присутствия человека. Афа молчал в ожидании вердикта Стаевски, рассчитывая на феноменальную логику ученого-католика.
– Собственно, Афа, ты поступил как искуситель, когда открыл путь машине к пустому банку, называя его подсознанием. Если эксперимент удался, а надо признать, он действительно удался, более чем, – тут Стаевски опять поднял голову и пристально посмотрел на профессора, – единственным решением надо признать уничтожение машины. Другого пути нет, Афа.
Волны усиливались и агрессивно катились по песку, слизывая следы ученых сразу же после их появления.
– Это исключено, Марек. – Асури устало перебирал ногами мелкие камешки побережья. – Это я сделать не в силах, даже оказавшись рядом с институтом и кабинетом генераторов. Машина сидит уже во многих умах, она уже создала свою материю, и, чтобы все это исчезло, необходим катаклизм, который приведет к полному обнулению всего сущего во Вселенной. Это мне не подвластно, и я этого не хочу…
– Я знаю, Афа, что надо сделать. Надо повторить Всевышнего, его деяния…
– Бога? – Асури остановился.
– Бога, Афа, Бога, что тут такого? – Стаевски даже хитро рассмеялся. – И, главное, его ошибку…
– Я не понимаю тебя, Стаевски, ты шутишь?
– Нет, Фалькао, я не шучу. Я говорю серьезно. – Старик для важности стащил резинку с жидкого седого хвостика и растрепал остатки волос. Он всегда так делал перед важным решением. В институте привыкли к этому и даже ждали, когда Стаевски «распушит хвост», как они шутили за спиной ученого-аналитика.
– Я не шучу, господин создатель искусственного интеллекта. Вспомни, в чем заключалось твое открытие? В пустом банке данных, который ты назначил подсознанием машины. Так?
– Так. – Афа кивнул.
– Заполни его, Афа Асури! – Стаевски торжествовал.
– Чем? Как? – Профессор опешил. Он что-то начинал понимать, но ему не хватало подтверждения. Любого толчка, который бы приоткрыл завесу вопроса. Дальше он сам разберется, но сейчас ему был необходим этот толчок.
– Ценностями, господин факир! Человеческими ценностями! Если хочешь, то и страданиями… Все, что прошел и познал человек, внеси в реестр машины, и она остановит свое развитие.
Стаевски уже не обращал внимания на волны, которые увеличивали свою мощь, поглощая ноги мужчин почти до самых икр. Не замечал этого и Асури.
Он стоял перед своим другом, и мысли носились в его голове со скоростью урагана.
– Как я это сделаю, Марек? – закричал Афа.
– Не знаю, этого я не знаю и никогда не знал. Я пошел, Фалькао, мне надо работать.
Не обращая внимания на мокрые ноги и воду, которая булькала в туфлях, Стаевски рванулся к поселению. Еще немного, и он скрылся за первыми постройками. Асури стоял в воде и смотрел вслед старому рокеру-католику. Наконец и он вышел на сухой песок, снял обувь и привычно уселся на берег.
Тишина прекратилась быстро, напряжение профессора росло, но это совсем не мешало нужному покою. Мужчина не появлялся, Афа не видел себя со стороны. Он чувствовал гул бесконечности, плыл в нем, взлетал ввысь и бросался вниз сквозь плотную невидимую синеву пространства. Расправив руки навстречу своему полету, Афа не чувствовал сопротивления, встречного ветра, словно все застыло вокруг. Только не в нем! Огромное количество лиц мелькало в его голове. Ни одного он не мог вспомнить, все эти лица были ему незнакомы – мужчины, женщины, дети пролетали мимо, пытаясь заглянуть в глаза Асури.