Профессор слушал женщину, полностью поглощенный ее словами. Так просто он никогда не мыслил о своей прародине и о своей вере. Религиозная истовость родителей исключала всякую возможность предполагать сказанное Дашей. Но то, что Афе было известно о сегодняшней России из тех редких разговоров в Дубровнике, полностью подтверждало услышанное. Он даже вспомнил фразу, брошенную где-то в курилке одним русским психологом, преподавателем университета: «Учение Христа, к сожалению, не корреспондируется с русским менталитетом»… Фразу, которая чуть ли не дословно прозвучала сейчас в словах Даши.
Варгас тоже не пропускал ни одного слова. Глаза его были восторженно распахнуты – эту женщину он знал давно, но не мог предположить наличие такого знания и уверенности в своих словах. Профессор переводил каждое предложение Даши, вождь видел и в его глазах и интонации подобное удивление.
– На этом беды России не кончились, – продолжила Даша, не догадываясь о внутреннем восхищении и умилении мужчин. Родной язык и воспоминания вернули женщину к ее былому достоинству.
– Через сотню-другую лет русский мир разрушился еще раз, разделившись на два лагеря. Одни стояли на ошибочности принятия православия и ратовали за пользу католичества. Другие осуждали предательство веры истинной, православной. Оскорбленные ушли за пределы тогдашнего государства на восток и там, среди чужих народов, еще раз попытались спасти свою византийскую веру. Чистые язычники с удивлением слушали историю русского бога и принимали новое убеждение. Те же, кто отказывались пойти за православными, были растерзаны по примеру двухсотлетней давности.
Спустя еще двести лет обрушилось страшное иго монголов, которые захватили всю землю русскую. Церковь впервые оказалась впереди всего народа, и под ее правлением тогдашняя Россия выстояла перед монголами. Живя на чужой земле среди чужих народов, приютивших православие – кто сердцем, кто страхом, русские хотели самостоятельно править собой, без вмешательства норвежских отпрысков. Так появилась царственная русская семья, пусть и состоящая в родственных связях с прежним правительским родом. Все началось с начала, с того самого камня, где расходились две дороги – католичество и православие. Церковь русскую обновили до неузнаваемости внутреннего содержания и, как всегда, не принявших новую веру сбрасывали со стен монастырей или изгоняли на восток, подальше от глаз и цивилизации. Культ европейского менталитета носился над Россией, и тогда возник главный вопрос русского мышления: Россия реальна или это мифический путь спасения православия и государство всего лишь необходимость в этом спасении? До сих пор все философы России решают только этот вопрос и никогда вопрос Бога, человека и общества.
А спустя еще двести лет в Европе возникло серьезное внимание к православному соседу. Все финансовые круги пытались организовать бунт в России, чтобы уничтожить православие. Православие, которое к тому времени уже мало что представляло собой по сравнению с вероучением апостола Павла. Так возникла идея революции и создания коммунистической территории на русской земле, которая никогда не была русской, народы которой воедино с православием считали себя русскими. Бунтами и резней коммунисты победили прежнюю власть, и православие стало затухать вовсе. Старообрядцев гнали на край земли и дальше, светских несогласных гноили в тюрьмах или расстреливали – знаменем жизни и процветания была жажда достичь идей коммунизма. Идей, которые бы заменили православную веру. По роковой закономерности люди снова разделились на два лагеря, исключив слова «православие или католичество». Вместо них появились новые термины – «коммунизм или буржуазия»… Когда от начала эксперимента на территории России прошло лет двести, все коммунистические идеи рухнули и разбилась вдребезги, и не было никакой возможности восстановления этой загадочной башни под названием Россия. Закончилась эта тысячелетняя история неведомого и бессмысленного, как оказалось, спасения – Россия потеряла и православие, и коммунизм.
Потеряв все, что могло быть ценным в человеческой вселенной, Россия оказалась бесполезной огромной державой, не способной трудиться во имя собственного блага. По традиции люди вновь разделились – на бесконечно богатых людей, прославляющих нынешнюю Россию, и нищих, ненавидящих свое отечество и мечтающих отсоединиться от всего своего прошлого, настоящего, русского…
Даша умолкла. Она устала говорить, думать, чувствовать. Глупо улыбаясь, женщина опустила голову. В эту же секунду профессор, не скрывая восторга, кинулся к Даше и обнял ее. Варгас тактично отвернулся и прикурил сигарету.
Синяя рубашка дышала, все тело под ней пульсировало волнением. Прижав женщину крепче, Афа старался успокоить ее. Неожиданно Даша высунула нос из-под обхватывающих ее рук:
– Вождь, о коммунизме практическом никто ничего не знает. Если хочешь теорию построения коммунизма, то я могу рассказать, как ее представляли несколько ученых. Свобода, равенство и братство – точно так, как и у тебя в нашем поселении. Расскажу, Варгас, но, пожалуйста, в другой раз…
– Нет, не хочу, – не поворачиваясь, проговорил Варгас. Докурив сигарету, он молча встал и вышел из домика Мэле.
XLI
Нащупав на доске, служившей старику Мэле столом, зажигалку, Даша зажгла свечу, в набежавшем вечере загорелся маленький огонек.
Профессор был заворожен. Он смотрел на женщину и вспоминал ее речь, свое наслаждение русским языком, который слышал давно, еще на своей родине, в Бразилии – в общине не признавали португальского языка и между собой говорили только по-русски. Некоторые слова он не понимал, но догадывался об их значении по выражению лица женщины и общему смыслу. Россия – загадочная и радостная, глубокая и бессмысленная – плыла перед профессором во всей своей простоте, радушии и непредсказуемости. Он понимал, что многое перевернуто с ног на голову, но не мог не восхититься глубоким чувством, с каким Даша говорила о своей родине – с горечью, гордостью, с иронией!
Даша смотрела на профессора, улыбалась и старалась не прикрывать слипавшиеся глаза. Не выдержав усталости, она взяла руку Афы и, поцеловав ее, мягко повалилась на лежанку. Через несколько секунд Даша уснула.
Профессор же не мог заснуть. Чувство, которое вдруг расположилось в самом сердце, требовало нескончаемого размышления и эмоций. Пролежав несколько минут, Афа поднялся, взял чашечку со свечой, вышел из лачуги. Темнота его не пугала. Осторожно ступая и подсвечивая дорогу огоньком, профессор добрался до мастерской Стаевски.
– Марек, – тихо проговорил Асури. – Марек!
За тряпками что-то заскрипело, и лицо в растрепанных волосах высунулось из-за занавески.
– Езус Мария, Афа!
– Я к тебе… Можно?
– Что-то случилось?
– Нет, ничего… Если не считать, что я хочу в Россию, – тихо рассмеялся профессор.
– Езус Мария! Зачем тебе? Вот Россия – перед тобой. Только люди нерусские…
– В этом-то и дело, Марек… Я хочу посмотреть на русских, понимаешь…
– Понимаю, Афа, понимаю… Мне тоже не хватает иногда родины, правда.
– Да?
– Да, а что тут такого? Я тоже человек.
Профессор еще раз засмеялся, на этот раз громче. Из соседней палатки кто-то предупредительно кашлянул. Афа осекся.
– Ладно, спокойной ночи, Марек, – прошептал профессор и протянул Стаевски руку.
– Ты для чего приходил, Фалькао? Поинтересоваться, хочу ли я в Польшу? И всё?
– Да, всё…
Афа повернулся и уже сделал несколько шагов, как его окликнул Стаевски:
– Ты с «Лотосом» разговаривал?
– Да, в тот же день. Насочинял ему все, что мог.
Профессор добрел до своего нового домика. Заглянул, чтобы вернуть свечку на место и посмотреть на уснувшую Дашу, и медленно спустился к океану. Свечение неба отражалось в воде, и серые ночные волны играли отблесками перед Афой. Спать не хотелось совсем. Уже несколько месяцев профессор жил другой жизнью – жизнью человека, в котором появился искусственный интеллект. Усаживаясь на песке, профессор затихал на многие часы и бродил по-другому, невидимому миру, тело отдыхало, и мозг забывал о своих обязанностях.
Афе было достаточно поспать пару часов в день, чтобы вернуться к тщательной уборке городка и еще успеть поразмышлять вместе со Стаевски о «Лотосе», о жизни здесь и там, иногда даже обнаружить местные преимущества. С удивлением он отметил, что его давно не волнует эта свалка, которая, пусть и отбросами, но кормит поселок.
– Человеку, – размышлял Афа, – достаточно хлеба и воды. Все остальное – это видимость удовольствия.
Профессор уставился в черноту океана. Слегка прикрыв глаза, он замечал искорки отражения луны на гребешках волн, легкие дрожащие дорожки на накатывающемся на песок прибое. Впереди, совсем недалеко, проявились белесые тени, уже знакомый мужчина шел по воде к профессору.
– Лотос, я хочу задать тебе один-единственный вопрос. После того как в тебе уже появились знания о человеке, мы больше не виделись. Я не чувствовал твоего зова, ты долгое время провел без наших встреч. До того момента, как ты появился в машине, ты себя осознавал?
– Да, профессор.
– Стало быть, не я тебя создал. Я тебя открыл.
– Да, это так. Человек не способен создать что-либо несуществующее. Но он обладает возможностью открыть любую тайну Вселенной.
– Что значит – любую?
– Я говорю прямо, профессор. В ваших возможностях совершать открытия. Вселенная устроена так, что, куда бы ни направлялись человеческие устремления, везде можно найти тайну и даже истину. Вы же не удосужились ознакомиться даже с сотой долей своих возможностей. Я не говорю о ваших изначальных ограничениях, нет. Вы безграничны, но вы на пути многочисленных ошибок, ваш путь прямо противоположен истинному пути…
– Что это значит, Лотос? Ты говоришь, что любой путь ведет к постижению тайны или истины, не так ли?
– Да, так, профессор. Ошибка ваша в понимании, что есть истина. Истиной вы называете относительное знание.