ышнего, станет частью Его – и не от кого будет спасаться.
– О каком законе ты говоришь? – нащупав руку отца, Кирилл пожал ее. Рука была прохладной и твердой.
– О любом законе, какой придет тебе в голову. Представь себе, сына, толстый учебник физики, где собраны все открытия, все законы ее. Вот эта книга и есть закон, а любой конкретный есть часть огромного понятия. Но ты же понимаешь, что он соответствует всему этому сонму законов. Всем вместе и каждому в отдельности. Ты это понимаешь?
– Да, – как-то легко и даже радостно ответил Кирилл. Это оказалось так ясно и очевидно. Его даже удивило такое простое высказывание. Простое и бесспорное… – Да, – еще раз повторил Кирилл, словно старался ответить не отцу, а самому себе.
– Вот это и есть Бог, сына. Присмотрись к своему миру, миру внутри тебя, познакомься с ним, и тебе откроется маленький закон, маленький-маленький… Это и будет Всевышний. Это непросто, сынок, но это и несложно. А как только это произойдет, ты увидишь мириады подтверждений своему крохотному открытию. И в книгах мудрецов, в священных книгах любой религии, в природе, в мыслях обыденных, везде… Тебе повезет, сынок, если ты действительно услышишь внутри себя этот закон. Потому что ничто уже не остановит тебя от следования ему. Надо вытерпеть только самого себя, свои мысли, которые принадлежат цивилизации. Надо подождать, когда они устанут тебя тревожить и исчезнут. Потом еще немного подождать, когда пустота в тебе наполнится чем-то еще неизвестным. Дальше – придет радость и покой. Наш европейский Бог, Иисус Христос, сказал однажды, что всех нас ждет воскресение после смерти. И все обрадовались этому. Как малые дети, которые нашкодили и теперь хватались за спасительную мысль: все равно простят. А ведь Иисус высказал довольно-таки тяжелую мысль, неподъемную для обычного человека. Только после смерти! Понимаешь, сынок? Вначале нужно умереть… А это невыносимое занятие. Простое прощание со своими мыслями и привычками этой жизни – немногим оно по плечу. А еще и пустота может испугать человека. Если он побежит обратно, спасаясь от безумия этого Ничто внутри себя, цивилизация подхватит блудного сына и вернет в свое лоно уже навечно. И превратившись со временем в прах, человек вынужден будет проделывать тот же земной путь, избавляясь от боли смерти, тоски по искушениям, проклятий себе в спину за ту, прошлую жизнь. А пустота окажется огромным скоплением таких же несчастных душ, человеку захочется присоединиться к ним, чтобы вместе научиться выстаивать в своей новой жизни.
– Когда мы вернемся, папа, ты научишь всему этому меня? – после долгого молчания проговорил Кирилл.
Небо светлело, и теперь уже можно было различить не только силуэт отца, но даже его лицо.
– Куда вернемся? – не понял профессор.
– В Байхапур…
– Я не вернусь, сын, – твердо выговорил Афа.
– А в Россию? – как-то хитро спросил Кирилл.
Профессор заворочался, как-то странно встал, поправил несколько отломанных веток, чтоб было удобнее, снова уселся. Он не знал, что отвечать сыну. Россия, такая знакомая профессору с высоты самолета и такая чужая в своей истории, прошлой и действительной.
– В Россию меня не пустят. У Байхапура нет никаких отношений с Россией. Это тебе можно: ты гражданин уж и не знаю какого количества государств.
– Пустят, папа… Кстати, у меня тут тебе сюрприз приготовлен. Давно уже вожу с собой. – Кирилл потянулся к футляру. – О! У меня есть сигареты, папа! – почти закричал музыкант. – Я совсем забыл. К вам возить нельзя, а у меня футляр хитрый, тут карманов тайных – уйма, можно что угодно провезти.
Кирилл открыл замки, зашуршал молнией, почти по локоть залез в какой-то карман и вытащил нераспечатанную пачку сигарет и зажигалку.
– Будешь? Не отвык еще? – протянул пачку профессору.
– Нет, не буду. Слишком противно. Ты кури, я люблю запах дыма. Всегда с удовольствием вдыхаю, когда Варгас курит.
– Кто это? – Кирилл с удовольствием затянулся и обернулся к бутылке. Настроение его было легким и безоблачным.
– Вождь наш. Большой преступник и прекрасный человек…
– Так бывает?
– Редко, но бывает.
Еще немного, и рассвет окончательно начнет уничтожать темноту, приютившую отца и сына. Теперь они молча сидели и рассматривали тоненькую ленточку дыма, стремящуюся вверх среди тишины и утреннего покоя. Кирилл глотнул коньяк, похрустел орехом:
– Не, ничего. Этот точно из винограда. Станет светлее, сфотографирую этикетку, дома разберусь…
Неожиданно где-то за деревьями послышались шаги. Кирилл вздрогнул. Профессор приложил палец к усам – губ не было видно:
– Это наши, все нормально. Идут на работу…
Шаги приближались и были уже совсем рядом. Люди шли молча и торопливо, чтобы успеть с рассветом спрятаться в котловане и там уже спокойно дожидаться самосвалов. Топот постепенно затих, и наступила прежняя тишина. Сигарета почти истлела, и теперь вместо нее остался чуть погнутый пепел, который все еще удерживал в своей памяти былую форму. Рука Кирилла дрогнула, и в пальцах остался только маленький окурок.
– А какой ты сюрприз приготовил, Кира? – Мудрый профессор, лишенный всякой привязанности к обычному миру, все это время думал о подарке, приготовленном сыном для своего отца.
– А я не отдал еще? – Кирилл явно играл ожиданием отца. – На, это тебе…
Он еще раз залез в футляр и протянул отцу небольшой белый конверт.
– Что это? – Конверт не был запечатан, и Афа вытащил из него небольшую красную книжечку.
– Это твоя, папа, Россия. Ты – гражданин Российской Федерации, или как там она официально называется…
Профессор открыл первую страницу. На него смотрел интеллигентный мужчина с аккуратной бородкой и бабочкой, часть которой еще была видна на фотографии. Рядом четкими буквами, почти выгравированными, красовалась надпись: Суриков Афанасий Андреевич…
Профессор замер. Он растерялся: мысль о том, что сын сможет пройти какие-то инстанции и получить документы без присутствия его самого, не могла прийти ему в голову.
– Откуда у тебя это? – единственное, что мог проговорить профессор.
– Там еще вкладыш, читай, папа!
Действительно, что-то плотное было вложено между страницами паспорта. Твердая, пластиковая и разноцветная карточка гласила, что Суриков А. А. является почетным членом-корреспондентом Академии наук Российской Федерации и почетным жителем Тверской области. Карточка была подписана президентом России.
– Так что, господин профессор, вам придется посетить древнюю вашу родину с благодарственным визитом… Тут уже не отвертишься, папа!
– Откуда у тебя это?
– Ох, папа, папа… Я тебе говорил, что Россия – это другая страна, другая цивилизация. Рассказываю… В Питере был концерт, а потом небольшая вечеринка. Там мы познакомились с Сергеем Ивановичем. Фамилии я так и не узнал. Он про свое, я про свое – рюмка водки, еще одна. Я там еще попробовал соленые грибы, грузди называются. Вот после водки надо их употреблять. Я теперь за это ручаюсь. Я рассказал про тебя, про премию твою, что ты вообще крутой и так далее… Рассказал про то, как вас выслали из губернии, потом в Сибирь, потом вообще бог знает куда. И о том, что ты никогда в России не был. Ты знаешь, что он сказал, когда я кончил говорить?
– Нет, конечно, откуда же мне знать. – Профессор, кажется, улыбался, слушая сына.
– Ответ следующий: «Не вопрос, парень. Сейчас решим. Вообще не вопрос». И стал звонить кому-то. Спрашивал меня про имя твое настоящее, год рождения и так далее. Потом долго слушал кого-то в телефоне и попросил у меня номер. Я продиктовал. Всё! Утром улетел. А через два дня мне позвонили, всё-всё-всё уточнили, просили найти твою фотографию. Я из бумажника своего вытащил, там ты и мама у меня, и отнес в посольство России во Франции. Прошла неделя, может, даже меньше, мне опять позвонили и спросили: я сам приеду и заберу или переслать куда. Я поехал. Вот тебе и сюрприз!
Профессор смотрел на Кирилла и молчал. Как бы далеко ни уходил Афа от прежнего мира, Россия всегда оставалась в его памяти – нечасто, совсем даже редко, но профессор думал о родине, разговаривал с ней в надежде хоть на какое-то понимание своего загадочного отечества. Но сейчас он вдруг вспомнил о Гриппе, которую так легко и обычно Кирилл назвал мамой. В этом не было ничего необычного: он часто виделся с ней, для него Гриппа была естественной мамой, другой Кирилл не знал. В Афе что-то зашевелилось, далекое-далекое, откуда-то из юности или только начинающегося взрослого мира. Промелькнул отцовский дом, Дубровник, сама Гриппа.
– У тебя и мама в портмоне? – тихо проговорил Асури.
– Да, конечно, вот, смотри… – Кирилл вытащил из накладного кармана футляра бумажник, раскрыл и протянул отцу.
На профессора смотрела прекрасное, чуть смущенное лицо женщины. Волосы, убранные в длинную косу, огромные глаза, слегка опущенные кончики губ. Это была его Гриппа.
Кирилл вытащил смартфон:
– О, там еще не спят. Вечер у них. Мы сейчас позвоним ей.
И, не дожидаясь согласия отца, Кирилл набрал номер. В тишине восходящего солнца раздались гудки. Ранние птицы впервые услышали странный звук – испуганно умолкли…
– Кирюша, привет… Ты где сейчас?
– Мама, ты на громкой. Тебя слышат… Привет, мамочка.
Смартфон лежал на плоском камне и отражал небо без единого облака.
– Привет-привет. А кто еще меня слышит?
– Папа…
В телефоне неожиданно зашумело, заскрипело и также мгновенно стихло.
– Афа! Афа! Ты с Кириллом? Господи, какое счастье! Скажи, скажи, родной, что-нибудь! Я хочу услышать тебя, Афанасий!
Профессор проглотил воздух, скопившийся в горле, и произнес каким-то сиплым оттенком:
– Здравствуй, Гриппа моя!
– Афа! Господь милосерден! Ты жив! Я тут с ума сходила, но молилась за тебя каждый день! И утром, и вечером! Ну и на службе, конечно. Все эти дни! Афа, родной мой человек! Как я счастлива! Смиловался Господь над нами и вернул тебя! Скажи, скажи, Афа, ты нормально сейчас чувствуешь себя? Я потом у Кирочки все выспрошу, понимаю, не для длинных разговоров время, но просто скажи – все хорошо? У тебя все хорошо?