— А что относительно наших ядерных и химических средств сдерживания?
— Господин премьер-министр, вы, конечно же, не являетесь сторонником использования их первыми? — вмешивается в их беседу секретарь Нарвекар.
И вновь Ашок Рана поворачивается к нему.
— Наша страна стала жертвой наглого вторжения, наши города беззащитны перед врагом, моя сестра была брошена... на растерзание... разъяренной толпе ее же собственными солдатами. А вы знаете, что они сделали этим своим тришулом? Знаете?.. Что мне делать, чтобы защитить нас? Что мне делать, чтобы сохранить нас всех в безопасности?!
На всех лицах читается смиренное, не слишком эмоциональное согласие с тем, что сейчас выкрикивает Ашок Рана. Сам он чувствует, что находится на грани истерики. Но не пытается взять себя в руки и остановиться. Переборка между конференц-залом и медиацентром украшена современной версией «Тандаванритья», космического танца Шивы. Бог в венке из чакры пламени, приподнявший одну ногу в танце. В тени этой поднятой ноги, которая когда-нибудь разрушит и вновь возродит вселенную, Ашок Рана прожил все свои сорок четыре года.
— Извините, — говорит он. — Вы понимаете, что время для меня не очень простое.
Политики бормочут нечто, что, по-видимому, означает согласие.
— Наши ядерные и химические средства находятся в полной боевой готовности, — говорит Чаудхури.
— Это все, что я хотел от вас услышать, — произносит Ашок Рана. — Теперь давайте вашу речь...
Младший адъютант, отсалютовав, прерывает его:
— Господин премьер-министр, вам срочный звонок.
— Я же совершенно ясно сказал, что не отвечаю ни на какие звонки. — Ашок Рана подпускает немного льда в интонацию.
— Саиб, звонит Дживанджи.
Все сидящие за овальным столом обмениваются напряженными взглядами. Ашок Рана кивает адъютанту:
— Я слушаю.
Он постукивает по экрану перед собой. В отсеке для прессы его жена и дети спят, прислонившись друг к другу. Их место на мониторе занимают голова и плечи лидера шиваджистов, подсвеченные неярким светом настольной лампы. У него за спиной что-то напоминающее ряды книг на полках.
— Дживанджи. Вы дерзкий человек.
Эн Кей Дживанджи слегка наклоняет голову.
— Я понимаю, почему вы так думаете, господин премьер-министр. — Титул в устах Дживанджи звучит как пощечина. — Прежде всего я хочу выразить вашей семье, в особенности супругу вашей покойной сестры и детям, мои искренние соболезнования по поводу трагической утраты. Уверен, что во всем Бхарате не найдется никого, кто не был до глубины души потрясен тем, что произошло на развязке Саркханд. Я возмущен этим зверским убийством. А мы ведь называем себя матерью цивилизаций. Я безоговорочно осуждаю предательство со стороны личной охраны покойной госпожи премьер-министра и преступных элементов из числа толпы. И прошу вас поверить, что никто из партии «Шиваджи» не имеет никакого отношения к упомянутому чудовищному преступлению. Виновником является озверевшая толпа, подстрекаемая предателями и ренегатами.
— Я мог бы отдать приказ о вашем аресте, — заявляет Ашок Рана.
Министры и советники бросают на него обеспокоенный взгляд. Эн Кей Дживанджи нервно облизывает губы кончиком языка.
— И какая бы польза была от этого Бхарату? Нет, у меня есть другое предложение. Враг у ворот, наша армия бежит, в городах волнения, лидер страны зверски убит. Сейчас не время для партийных распрей. Я предлагаю создать правительство национального спасения. Как я уже сказал, Партия Господа Шивы никоим образом не причастна к организации страшного преступления. Тем не менее мы сохраняем некоторое влияние на хиндутву и на умеренную часть карсеваков.
— Вы можете навести порядок на улицах?
Эн Кей Дживанджи качает головой.
— Ни один политик не сможет вам этого обещать. Но в такое сложное время противодействующие партии, выступившие в коалиции в правительстве национального спасения, покажут прекрасный пример не только бунтовщикам, но и всему народу Бхарата, и авадхам. Единую нацию не так-то легко победить.
— Спасибо, господин Дживанджи. Ваше предложение интересно. Я вам перезвоню. Спасибо за ваши добрые пожелания. Я их полностью принимаю.
Ашок Рана с силой нажимает на кнопку — так, будто хочет растереть Дживанджи, словно мерзкое насекомое, — и поворачивается к членам своего кабинета.
— Ваша оценка, господа.
— Это будет сделка с демонами, — говорит Чаудхури. — Но...
— Он все очень хорошо продумал, — говорит председатель верховного суда Лаксман. — Очень умный человек.
— Не вижу никакой приемлемой альтернативы, кроме как согласиться на его предложение, — замечает Тривул Нарвекар. — С двумя поправками. Во-первых, упомянутое предложение делаем мы. Именно мы протягиваем руку политическим противникам. Во-вторых, некоторые посты в правительстве должны быть переданы нам без обсуждения.
— Он что, потребует посты в правительстве? — спрашивает Ашок Рана.
Секретарь Нарвекар даже не пытается скрыть свое искреннее изумление от слов премьер-министра.
— А по какой же другой причине, по вашему мнению, он вообще все это предлагал? Мое мнение: нам следует удерживать за собой руководство государственным казначейством, министерством обороны и министерством иностранных дел. Извините, господин председатель верховного суда.
— А что же мы предложим нашему новому другу Дживанджи? — спрашивает Лаксман.
— Не думаю, что он согласится на меньшее, чем пост министра внутренних дел, — отвечает Нарвекар.
— Черт! — бормочет Лаксман, поднося к губам стакан с виски.
— Нам следует понимать, что это будет совсем не мусульманский брак, и расторгнуть его нам будет непросто, — замечает Нарвекар.
Ашок Рана снова включает экран, чтобы посмотреть на жену и детей, которые спят, прижавшись друг к другу, на дешевых местах для прессы. На часах уже четыре пятнадцать. Голова Ашока раскалывается, затекшие ноги кажутся распухшими, в усталые глаза словно песка насыпали. Всякое чувство времени, пространства и перспективы исчезло. В какие-то мгновения от режущего глаза и усиливающего мигрень освещения ему кажется, что он плавает где-то далеко, в чужой вселенной.
Неожиданно Чаудхури начинает говорить о Шахине Бадур Хане:
— У него все получилось как раз наоборот. Бегум требует развода, а не муж...
Мужчины тихонько посмеиваются.
— Вам следует признать, что он уже ушел в небытие, — говорит Нарвекар. — Двадцать четыре часа — очень большой срок в политике.
— Никогда ему не доверял, — отзывается Чаудхури. — Всегда считал, что в нем есть что-то скользкое. Слишком воспитан, слишком вежлив...
— И слишком мусульманин? — спрашивает Нарвекар.
— Вы сами сказали... В общем, что-то не совсем... мужественное. И кстати, я не уверен, что соглашусь с вашим мнением на тот счет, что он ушел в политическое небытие. Вы говорите, что двадцать четыре часа — очень много. А я, со своей стороны, напомню вам, что в политике нет ничего, что бы не было так или иначе связано со всем остальным. И один выпавший камешек может увлечь за собой целую лавину. Из-за одного гвоздя в подкове лошади была проиграна целая битва. Бабочка в Пекине и тому подобное... У истоков всего случившегося стоит Хан. И ради его же собственного благополучия он должен был уже давно покинуть Бхарат.
— Евнух! — комментирует Лаксман. В его стакане бренчит лед.
— Господа, — произносит Ашок Рана. Собственный голос кажется ему чужим и звучащим откуда-то издалека. — У меня погибла сестра.
Выдержав пристойную паузу, он повторяет свой вопрос:
— Итак, каков будет наш ответ господину Дживанджи?
— Он получит свое правительство национального спасения, — отвечает секретарь Нарвекар. — После произнесения вами речи.
Референты выверяют исправленный вариант речи. Ашок Рана просматривает распечатку и вносит синей ручкой пометки на полях. Правительство национального спасения... Протянуть руку дружбы... Сила в единении... Переживем трудные времена, сплотившись в единый народ, единую нацию... Единая нация непобедима...
— Господин премьер-министр, пора, — говорит Тривул Нарвекар.
Он ведет Ашока Рану в студию, расположенную в передней части аэробуса. Она немногим больше обычного туалета в самолете: камера, подвесной микрофон, стол, стул, флаг Бхарата, свисающий с древка, редактор и звукооператор за стеклянной панелью. Звукооператор показывает Ашоку Ране, как поднимается столик, чтобы можно было сесть на стул. Премьер-министра пристегивают ремнем на случай неожиданного толчка. Ашок Рана обращает внимание на запах ароматизированного лака для мебели. Молодая женщина, лица которой он не помнит, но которая явно принадлежит к его информационной группе, повязывает ему новый галстук с булавкой в виде бхаратского прядильного колеса и пытается привести в порядок волосы и потное лицо Ашока.
— Сорок секунд, господин премьер-министр, — говорит Тривул Нарвекар. — Текст речи будет выводиться на экран перед камерой.
Ашока Рану внезапно охватывает паника: что делать с руками? Сжать? Скрестить? Просто положить перед собой? Или жестикулировать ими?..
Теперь говорит редактор:
— Спутниковая связь включена. Начинаем обратный отсчет: двадцать, девятнадцать, восемнадцать, красный огонек означает, что камера работает, господин премьер-министр, телесуфлер включен... Включаем видеотерминал... шесть, пять, четыре, три, два... и телесуфлер.
Ашок Рана наконец решает, что он должен делать с руками. Он просто кладет их на крышку стола.
— Мои соотечественники. Бхаратцы, — читает он. — С тяжелым сердцем обращаюсь я к вам сегодняшним утром...
В саду, промокшем от ливня...
Капли дождя раскачивают тяжелые листья вьющихся растений — никотианы, клематиса, лозы киви. Дождевая вода, черная и пенящаяся от песка, потоком течет из дренажных отверстий в грядках и клумбах. Дождь льется по резным бетонным плитам, бурлит в канавках и канальцах, пляшет в отводных трубках, скачет в стоках и сливах, каскадами водопадов низвергается из провисших желобов на улицу внизу. От дождя шелковое сари липнет к плоскому животу Парвати Нандхи, к ногам, к маленьким грудям. От дождя ее длинные черные волосы приклеиваются к голове. Струйки дождя стекают