– Ваша оценка? – спрашивает он у Сони Ядав.
Сирены уже совсем близко, и Вишрам надеется, что это сирены скорой. Этот вертолет тоже очень-очень близко…
– Наши компьютеры загружают данные с немыслимой скоростью, – отвечает она.
– Куда?
– В это.
– Мы можем что-нибудь сделать?
– Нет, – отвечает она просто. – Теперь это уже не в наших силах.
Ты получил что хотел, молитвенно обращается Вишрам к светящейся сфере. Тебе больше ничего не нужно делать. Просто закрой дверь – и уходи.
И в тот момент, когда он мысленно беседует со сферой, происходит очередная вспышка, и воздух, свет, энергия, само пространство-время устремляются в абсолютный вакуум, а когда к Вишраму возвращается зрение, он видит две вещи.
На том месте, где совсем недавно располагался исследовательский центр «Рэй пауэр», теперь обширный кратер правильной полукруглой формы, с идеально гладкими стенками.
Строй солдат в полной боевой выкладке продвигается по аккуратно подстриженной лужайке. Впереди – высокий худощавый мужчина в хорошем костюме, с пятичасовой щетиной на щеках и пистолетом в руке.
– Пожалуйста, внимание! – кричит он. – Никому не расходиться. Вы все арестованы.
Лиза Дурнау находит Томаса Лалла на лужайке. Профессор стоит на коленях, на нем все еще черные пластиковые наручники. Он пребывает в состоянии полного душевного онемения. Все, что осталось, – жуткая, страшная тишина.
Она садится рядом с ним на траву и пытается зубами перекусить наручники.
– Они ушли, – говорит Томас Лалл и долго, судорожно вдыхает.
– Сила контррасширения, должно быть, протолкнула ее в свернутую размерность, – говорит Лиза. – Риск был адовый.
– Я смотрел в нее, – шепчет Лалл. – Когда мы пролетали над ней, я заглянул внутрь. Это – Скиния.
Но каким образом, хочет спросить Лиза, однако Томас Лалл ложится на спину, сложив руки на уже начавшем оформляться животике, и устремляет взгляд на солнце.
– Она показала им, что здесь ловить нечего, – говорит он. – Здесь просто люди, долбаные люди. Мне хочется думать, что она сделала такой выбор в пользу человечества. Ради нас. Пусть даже… Пусть даже…
Лиза видит, как сотрясается тело профессора, понимает: что бы ни стояло за этими слезами, оно скоро вырвется наружу. Она никогда не знала, что у него там. Она отворачивается. Только однажды ей пришлось видеть этого человека сломленным, и ей на всю жизнь хватило.
Больше всего на свете господин Нандха хотел бы ослабить воротничок пальцем. Жара в коридоре невыносимая: сарисин, заведующий системой кондиционирования, следует этическому кодексу «Рэй пауэр» и во имя энергоэффективности отказывается реагировать на внезапные скачки микроклимата. А солнце прорвалось сквозь муссонные облака, сделав штаб-квартиру господина Нандхи с ее стеклянным фасадом настоящей потогонкой. Его костюм испорчен. Кожа стала восковой от пота. Он опасается, что от него может исходить неприятный запах, который начальство почувствует в тот же момент, как он войдет в кабинет Ароры.
Господину Нандхе кажется, что на ботинках осталась кровь.
Сарисины, управляющие кондиционером. Джинны даже в воздуховодах. Со своего сиденья он может смотреть на город внизу, как и делал всякий раз, когда город призывал его в качестве своего оракула. Теперь там ничего нет. Мой Варанаси предан джиннам, думает он.
Облака движутся, свет собирается в лучи и столпы. Господин Нандха морщится, когда зеленый пригород внезапно ярко освещается. Гелиограф, предназначенный лишь для его глаз, сделанный из стометровой полусферы, вырезанной из чужого пространства-времени на том месте, где прежде находилось подразделение исследования и разработки «Рэй пауэр». Точность до квантового уровня, идеальное зеркало. Он знает, потому что стоял там, стреляя, и стреляя, и стреляя в собственное искаженное отражение, пока Вик не повалил его на землю, вырвав оружие бога из его кулака. Вик, в своих шипящих, отвратительно подобранных ботинках парня-рокера.
Он до сих пор видит ее туфли, так аккуратно составленные парами, словно руки в молитве.
За дверью кабинета Ароры они будут согласовывать сценарий. Превышение полномочий. Превышение пределов силы. Опасность для штатских. Министр энергетики в наручниках. Дисциплинарные меры. Отстранение от обязанностей. Конечно. Они должны. Но они не знают, что теперь они ничего не могут с ним сделать. Господин Нандха чувствует, как кислота начинает разъедать его пищевод. Столько предательств. Его начальство, его желудок, его город. Он стирает неверные шикхары и мандапы Варанаси, воображает кампанилы, и пьяццы, и дуомо Кремоны. Кремона разума – единственный вечный город. Единственный истинный город.
Дверь открывается. Арора нервно выглядывает из-за нее, как птица из гнезда.
– Можете входить, Нандха.
Господин Нандха встает, поправляет пиджак и наручники. Когда он шагает к открытой двери, в его сознании воспаряют открывающие такты первой сонаты Баха для виолончели.
В темной комнате, спрятанной в святилище храма темной богини, измазанный кровью и пеплом сожженных мертвых людей, сидящий со скрещенными ногами старик перекатывается на костлявую задницу и разражается смехом. Он смеется, и смеется, и смеется, и смеется.
47. Лалл, Лиза
Вечером с реки прохладным дыханием дует ветер. Он метет пыль и песок по гхатам, вздымает волны из лепестков бархатцев, несет их по нагретым дневным солнцем ступеням. Он шелестит газетными страницами в руках старых вдовцов, которые знают, что уже никогда больше не женятся, которые приходят сюда, чтобы обсудить последние новости с друзьями. Ветер тянет женщин за подолы сари. Он покачивает огоньки дийя, поднимает рябь на поверхности реки, когда купающиеся зачерпывают медными тарелками священную воду и поливают ею голову. Алые шелковые флажки реют на бамбуковых шестах. Широкие плетеные зонтики начинают покачиваться, когда бриз проникает под изукрашенные купола, слегка приподнимая их. Он пахнет водными глубинами, этот ветерок. Пахнет прохладой, и временем, и новым сезоном. Внизу, за погребальными гхатами, люди, которые моют речной песок в поисках золота сожженных мертвецов, поднимают головы, ощутив присутствие чего-то большего и более глубокого, нежели их мрачное ремесло. Звук лодочных весел, с плеском погружающихся в воду, сочный и бездонный.
Было начало дня, когда дождь внезапно прекратился. Стена серых облаков разорвалась, и над ней показалось небо возвышенной, волшебной синевы, синевы Кришны. Казалось, что сквозь эту чистую, отмытую синеву можно увидеть всю Вселенную. Солнце сияло, от каменных гхатов поднимался пар. За несколько минут взбитая множеством ног грязь превратилась в сухую пыль. Люди вылезли из-под зонтиков, раскрыли газеты и зажгли сигареты. Дождь закончился – дождь начнется снова: большие скопления кучевых облаков движутся у восточного горизонта за облаками пара и дыма, изрыгаемых заводскими трубами. В лучах быстро заходящего солнца они приобретают экстравагантный желто-лиловый цвет.
Люди уже собираются, чтобы принять участие в аарти, еженощном огненнном жертвоприношении. Гхаты могли становиться свидетелями паники, бегства, исхода целых народов, кровавой резни, но благодарения, возносимые здесь богам, столь же вечны, как вечен Ганга Мата. Барабанщики и перкуссионисты движутся к деревянным платформам, на которых священнодействуют брамины. Босые женщины осторожно спускаются по ступенькам и погружают руки в поднимающуюся воду реки, перед тем как проследовать на свои привычные места. Они обходят двух западных людей, сидящих у самой кромки воды, кивают, улыбаются. У реки все – желанные гости.
Мрамор под бедрами Лизы Дурнау теплый и гладкий, как кожа. Она чувствует запах воды, тихо закручивающейся у ее ног. Первая флотилия дийя отважно выплывает в поток: упорные крошечные огоньки на темнеющей воде. Бриз обдувает прохладой обнаженные плечи, какая-то женщина склоняется в намасте, возвращаясь от всепрощающей реки. Индия все вытерпит, думает Лиза. И Индия не обратит внимания. Вот два источника ее силы, переплетенные так же тесно, как любовники на храмовой резьбе.
Армии сталкиваются в сражениях, династии возносятся и низвергаются, правители умирают, рождаются новые народы и новые вселенные, а река течет – и к ней стекаются люди. Возможно, та женщина, что только что прошла мимо, даже и не заметила вспышки света, с которой сарисины ушли в свою собственную вселенную. А если заметила, то что она подумала о случившемся? Какая-нибудь новая система вооружения, какое-то повреждение в электронике, что-то необъяснимое в этом сложном мире пошло не так. Не ее дело разбираться или задавать вопросы. Единственное, что в этом ее коснулось, так это внезапное исчезновение «Города и деревни». Или, может быть, она подняла глаза на светящуюся сферу и увидела иную истину во всей ее полноте – Йотирлингу, созидательную силу Шивы, вырвавшуюся столбом света из земли, не способной более ее сдерживать.
Лиза смотрит на Томаса Лалла, который сидит рядом на теплом камне, подтянув к себе колени и обхватив их руками. Его взгляд устремлен поверх реки на фантастическую крепость из облаков. Он почти ничего не произнес с тех пор, как Роудз из посольства обеспечил их освобождение, выведя из КПЗ Министерства – конференц-зала, из которого вынесли столы и стулья, заполнив помещение возмущенными бизнесменами, скандальными сельскими бабками и сердитыми учеными из «Рэй пауэр». Воздух трещал от звонков адвокатам.
Томас Лалл даже не моргнул. Автомобиль высадил их у хавели отеля, но Лалл повернул от резных деревянных ворот и двинулся по паутине узких улочек и переулков по направлению к гхатам. Лиза не пыталась остановить его, не стала расспрашивать или пытаться поговорить. Она смотрела, как профессор ходит вверх и вниз по лестнице, и влево, и вправо, ища то место, где множество ступней уже втоптало следы крови в камень. Она вглядывалась в его лицо, когда он стоял на том месте, где умерла Аж, а мимо сновали люди, и думала: я уже видела этот взгляд – в большой просторной гостиной без мебели. И она знала, как надо поступить, и знала, что ее миссия всегда была обречена на провал. И когда Лалл наконец потряс головой в слабом жесте неверия, это было красноречивее, чем любое проявление эмоций. Он спустился к реке и сел у воды, и Лиза пошла за ним и опустилась рядом на разогретый солнцем камень.